Вступление. Биографическая информация. Переезд в Москву на учёбу в МГУ (из Орска). Работа по распределению и получение комнаты в Новогиреево. Затем переезжали ближе к МГУ (00:00:00 — 00:05:16)
[Сегодня с Вами поговорим о [19]60-х-[19]80-х годах, да. О каких-то ключевых событиях, которые были для Вас важны лично, о каких-то особенностях быта, особенностях реалий. Помимо всего прочего, нас — конкретно меня, Никиту Викторовича и наш проект — интересуют воспоминания вообще о городе, о Москве, о каких-то личных… о Вашем личном пространстве, да, обжитом. Вот. И, я думаю, также мы затронем какие-то воспоминания, возможно, Ваших родителей, бабушек и дедушек. Если для Вас это важно, для Вас это значимо. Вот. Поэтому давайте начнём немножко о Вас. То есть Вы мне расскажете, какого Вы года рождения, где Вы родились. Вы из Москвы или, может быть, из какого-то другого города?]
Нет, я родилась не в Москве. Я [19]52-го года рождения, 1952-го. Родилась я в городе Орске Оренбургской области.
[Из Оренбурга.]
А в Москве я живу с [19]70-го года.
[То есть уже в таком сознательном возрасте переехали — видимо, на учёбу. Да?]
Да, я поступила в Московский университет и с тех пор так и осталась в Москве.
[В Московский университет, на какой факультет?]
Факультет — вычислительная… вычислительная математика и кибернетика.
[Ух ты!]
Вот.
[А почему в Москву? Расскажите о Вашем переезде.]
Почему в Москву — ну, потому что… В Орске мои родители оказались совершенно случайно. Папа у меня инфекционный врач — его в [19]48-м году после демобилизации — там была холера — отправили. Там был вспышка холеры, и его отправили туда. А мама в Орск попала… По ленд-лизу туда поставили нефтеперерабатывающий завод — и её тоже туда перевели. И в результате, получается, что у нас там никого не было — ни родственников… Ну, знакомые, конечно, у родителей были. Потом, мы же учились с братом там. И нам всё время говорили, что… А папа у нас из Подмосковья — ну, теперь это практически уже, как бы, Москва, но…
[А откуда?]
Та граница Калужской области, которая сейчас…
[Которая сейчас уже почти Москва.]
Да, которая почти Москва. И всё время говорили, что, как бы, вот надо вернуться туда. Потому что все родственники по папиной линии — вот они все здесь. И у меня и брат уехал сюда учиться. Ну, когда я школу закончила, то тоже…
[То есть Вы не самостоятельно переехали в Москву — Вы переехали сюда с семьёй, получается?]
Ну, родители потом приехали. Папа там дорабатывал, а потом уже приехали сюда.
[А расскажите, куда Вы приехали? Вы сняли квартиру, сняли комнату, общежитие?]
Нет, я сначала жила в общежитии. Потом, ну, как бы, меня распределили (тогда же было обязательное распределение)… меня распределили в воинскую часть. Причём у меня такая была, как бы, специализация — автоматизация больших интегральных схем. И, как бы, я по распределению попала в воинскую часть, которая занималась, собственно, вот проектированием больших интегральных схем. Ну, как… как я понимаю, это, видимо, для службы разведки. Потому что всё как-то с этим было связано — так, косвенно, я понимала. Я была вольнонаёмная, и мне сразу же предоставили комнату в общежитии. То есть вот, как бы, меня брали — как бы, я согласовывалась с таким условием.
[А где это общежитие находилось?]
Ой, не в общежитии, а комнату, как бы…
[А, в коммуналке.]
Реально в квартире. На Терлецких прудах, в Новогиреево. Там, как бы, и воинская часть — она, мне кажется, до сих пор существует. Вот. И я там жила. Там же… Это вообще, как бы, был, как я понимаю, тоже нонсенс. Меня вызвал начальник — теперь уже забыла — ну, предположим, подразделения и говорит, что: «У нас есть возможность, как бы, Вам предоставить право вступления в кооператив». В те времена это ещё было очень сложно. Я не военнообязанная. Ну, как бы, подумали, согласились, да. Как сейчас помню, мы платили в месяц 12 рублей. Это, ну, вот, как бы… ну, скажем так, как ипотека тогда — там же кооператив давался в рассрочку.
[А где дом?]
Ой, мы выбирали из нескольких мест… в результате выбрали на Дмитровском шоссе. Ну а потом…
[Вы в этом доме, видимо, до сих пор живёте?]
Нет. Так как у меня муж — сотрудник Университета [МГУ], то очень далеко было ездить. Ну, крайне далеко. И мы поменяли квартиру. Ну, как бы, на худшую квартиру, но в Давыдково — поближе к университету. Вот. А потом там, как бы, нас снесли. Ну, вот сейчас мы на Университетском [проспекте] живём.
Жизнь в общежитии во время учёбы в МГУ. Главные темы разговоров с соседками. История о комсомольском собрании по поводу уезжающего в Израиль однокурсника. Отношение к советской власти в студенческие годы. О поездках в Венгрию и разнице между СССР и заграницей. Об отношении отца и брата к советскому строю. О специфике рабочего города Орска. О нехватке источников информации и гуманитарного образования (00:05:16 – 00:24:17)
[Ирина, расскажите… Вы, получается, в общежитии прожили недолго.]
Пять лет.
[Пять лет. А, ну, пять лет — это достаточно долго.]
Долго, да. Можно сказать.
[Вот расскажите, как оно… то есть эта вот жизнь, быт общежития… получается, [19]80-х годов, да?]
Нет, я жила в общежитии с [19]70-го по [19]75-й год.
[А, [19]70-й — [19]75-й [годы]. То есть как это было? Это…]
Ну, всё дело в том, что, когда родители меня отправили… то есть была абсолютная уверенность, что со мной ничего не случится. Я была тоже абсолютно уверена, что со мной ничего, как бы, плохого не случится. Ну…
[Как происходило общение, например, вот с девушками? Вы, получается, жили в комнате — сколько вас было человек?]
Да, мы жили в комнате. Ну, сначала было пять человек, потом — четыре. Как бы, так стояли… Комната с одним окном. Такая коридорная система. Четыре кровати, и иногда… у нас, правда, не всегда ночевала девушка — пятую ставили раскладушку. Был один стол для занятий. Но в полуподвальном этаже была так называемая «читалка», то есть можно было удобно… Но занимались в библиотеке. А в комнате — ну, да, конечно, всякие разные разговоры…
[А расскажите…]
Любые.
[Да, а вот эти вот посиделки за столом, вечерние разговоры — о чём говорили? То есть были какие-то темы, которые были для Вас важны, которые часто обсуждались?]
Ну, как… одна из тем была периодически: если одновременно все получали стипендию и какие-то оставались лишние деньги, то мы шли в магазины. [Смеётся.] Да. Это я очень хорошо помню — в какой-то момент мы все купили себе по две или по три шляпы. [Смеётся.] Мы потом их не носили, но вот, видимо, это стадное чувство…
[Сам факт покупки.]
Да, да, вот мы купили, да. Я как раз помню, что потом приехал… в этот же вечер приехал брат ко мне, и почему-то мы его попросили перемерить все эти шляпы. Может быть, это повлияло — что мы потом шляпы не носили. Вот.
[А где, где покупали? То есть это вот куда поехали? Куда ездили за покупками?]
Ну… нет, я даже помню. Магазин «Москва», универмаг «Москва» — это вот я хорошо помню, такое чётко запомнилось. Но вообще это был ближайший магазин. Тогда же в Москве было очень мало магазинов таких крупных. И универмаг «Москва», во-первых, близко от университета. И в основном мы туда ездили. Но, может быть, ещё, как бы, в зоне доступа был универмаг «Добрынинский» — что легче было добраться. А так это очень было, как бы, ограничено. Ну, по Ленинскому проспекту какие-то магазины были.
Так, о чём ещё говорили… Ну, надо сказать, что непосредственно про учёбу — про математику — мы редко когда говорили. Но обсуждали какие-то… Ну, если, например, это был сентябрь-октябрь — конечно, [обсуждали] кто где был летом. Многие ездили в стройотряды… Обсуждали, там, как было в стройотряде, какие-то завязывающиеся отношения… Ну, все мы были, на самом деле, театралы. Ну, старались ходить в театры. Вот это была тема обсуждений. В кинотеатры — почему-то в кино мы не ходили практически. Я даже не могу сказать, почему.
[Театры успешно заменяли кино, да?]
Ну, может быть, да. Какие ещё темы…
[Может быть, обсуждали какие-то политические события в стране? То есть были ли какие-то важные такие ключевые темы, на которые можно было поговорить?]
Ну, вот у меня почему-то как-то чётко это не… не запомнилось. Это вот на наших встречах, как бы, — нас с одного курса сюда ходят четыре человека. И в какой-то момент, вот обсуждения вдруг вспомнили — ну, как бы, я это помнила всё равно, — что у нас, с нами… Мы разошлись по времени: то ли это был второй курс, то ли это третий курс. С нами учился парень — еврей по национальности. И у него родители приняли решение уехать из Советского Союза — как бы, видимо, разрешили эмиграцию. Я, как бы… вот подробностей, почему было принято это решение, я не помню. И, видимо, как бы, у кого-то… Мы же все были комсомольцы… В общем, собрали комсомольское собрание, и типа там вот его надо было, как бы, осудить. Я очень плохо помню. Я только помню, что это был солнечный день… Я вообще комсомолка была очень такая неактивная…
[Не прилежная.]
Да, не прилежная. И мы сидели на задней парте со своей подругой и смеялись. То есть я помню, что этот эпизод был, но, видимо, мы что-то другое обсуждали. Как-то вот он прошёл мимо меня. Но вот на этих встречах — когда мы здесь были — вот оказалось, что вот у меня такое какое-то лёгкое осталось отношение [к этому эпизоду]. А как раз вот Лида (которая заболела, не пришла) — она у нас была секретарь комсомольской организации — для неё это до сих пор такая травма. Что она была вынуждена вести это собрание, наступить, как бы, себе на горло… и какие-то требования, которые, видимо, к ней предъявляли… Ну, вот для неё это был…
[То есть, получается, все были против, да? Никто не хотел в этом участвовать. Но при этом с точки зрения какой-то формальной необходимости…]
Ну, наверное. Было такое, как бы, понимание, что это… ну, какая-то формальность, которой нам всё равно не избежать. И поэтому вот, ну, надо принять в ней участие — ну, примем участие. Вот такое вот…
[А все разделяли это мнение или был кто-то, кто…]
В основном даже… Сейчас отвечу. Всё дело в том, что [19]70-е годы ещё. И вот мы были так воспитаны, что вот Советский Союз — это, как бы, вот лучшая страна. Вот основная масса [была так воспитана]. Потому что и те, кто учились с нами… У нас был первый набор вот на факультет вычислительной математики и кибернетики — у нас был самый высокий конкурс за всё время. Сейчас ему будет 50 лет — факультету. За всё время существования это был самый высокий конкурс: почти 9 человек на место. И мы практически все… У нас москвичей было очень мало — вот, видимо, шли…
[Все приезжие.]
Да, приезжие, как бы… Нет, вообще было какое-то такое указание, чтоб брали детей из рабоче-крестьянских семей, если они попадали в так называемый «полупроходной балл».
[То есть приоритет отдавали…]
Да. Но только те, кто попадали в полупроходной балл. Там, я набрала необходимое количество, а была вот, видимо, граница — я теперь уже не помню, сколько из трёх баллов. Там пятибалльная система была, и три экзамена мы сдавали. Мы сдавали математику, физику… Нет — четыре. Математика, математика… Нет — одна математика была. Да, математика, физика и сочинение. Пятибалльная… по пятибалльной шкале то есть максимально можно было 12 баллов набрать — проходной был 12. И вот те, кто набирали 11 баллов, попали… А оставались места ещё. И вот брали, как бы, из семей, ну, кто [в графе] «родители» писали в анкетах: «рабочие» и «крестьяне». Я так, как бы, понимаю. И вот — возвращаясь вот к этому комсомольскому собранию, — для меня, например, было удивительно — ну, зачем они уезжают? Вот здесь же так хорошо! А как они там, как бы, вот устроятся? И вот, что государство вложило деньги в обучение, и, как бы, вот — ну, как же так? То есть вот… Ну, вот именно с этой стороны рассматривался и именно вот в таком ключе мы обсуждали. То есть вот была абсолютная уверенность, — вот, по крайней мере, у меня вот, у моего окружения, — что, ну, вот Советский Союз — это самое хорошее. То есть вот…
[А не было мысли и вообще желания посмотреть, что там за… что там за пределами Советского Союза? Может быть, какие-то рассказы о загранице, какие-то...]
Ну, практически не было. У нас, по-моему, после четвёртого курса существует такая система обмена — когда вот возникла такая возможность — что из Венгрии приезжали студенты к нам на летние каникулы, а наши уезжали туда. Когда возникла такая ситуация — как-то да, интересно съездить.
[А Вы ездили?]
Нет, не ездила. Я была неактивная комсомолка — меня никуда не брали.
[Ну и вот что…]
Но я и не хотела никуда, собственно. Я, как бы, понимала, что… Ну, вот в том обществе, которое существует… У меня вот, видимо, подсознательно было, что я ничего не могу изменить. Но при этом, как бы, так как я не получала никаких (ну, на тот момент) отрицательных ситуаций от жизни в этом обществе, а только положительные, то я как-то так особенно не задумывалась. У меня родители были оба члены партии. И это я потом уже, задним числом поняла. У меня у папы такой вот был весёлый, хулиганский характер, я бы так сказала. Хотя он прошёл всю войну. И он членство в партии рассматривал, видимо, как, ну, необходимый элемент для того, чтобы как-то двигаться по карьерной лестнице. А он работал… Инфекционный врач, он работал в санэпидемстанции, где у него там было три шофёра, а все остальные были женщины. И вот они... Вот я хорошо помню, что они к нему приходили, жаловались — её муж бьёт или там ещё что-то… Как-то он это разруливал, эти ситуации. Но при этом, как бы, вот он, ну, никогда не делал акцента, что ах, коммунистическая партия или ещё что-то. Вот он к этому относился как к данности. И, видимо, я это тоже на себя перенесла — что вот да, вот мы живём в таком обществе, где, ну, надо… ну, определённый конформизм, скажу так. Вот уже потом… мне было уже, наверное, лет 45, когда папа мне по секрету сказал, что он из семьи раскулаченных.
[Ого.]
И не говорил брату — ну, своему сыну. Хотя Слава первый год — мой брат — когда он проучился в Москве… Даже, наверное, когда он приехал на зимние каникулы после зимней сессии. Он стал рассказывать, как бы, о городе — о том, что в этом городе, с его точки зрения, очень много тунеядцев. Он говорил, что вот выйдите в 12 часов дня в Орск — все улицы пустые. Все или работают, или учатся. А в Москве выходишь — а там люди ходят, особенно по улице Горького [Тверской]. И они так поругались с папой, что лет десять они вообще не общались. То есть вот Слава попал в какую-то другую среду, где… ну, как-то вот по-другому воспринимали жизнь.
[А какого он года был?]
Он [19]49-го года.
[[19]49-го.]
Да.
[А отец Ваш?]
Папа — [19]22-го. То есть вот поэтому…
[Интересно.]
В общежитии таких вот каких-то политических разговоров — ну, по крайней мере, в нашей среде — не велось. Потому что, я думаю, что мы были более-менее однородные.
[А вот те, которые… Студенты, которые ездили в Венгрию, вот они возвращались оттуда. Что они рассказывали?]
Ну, это был уже четвёртый курс…
[Привозили, может быть, с собой что-то, чего не было здесь?]
Ну, опять же, как бы? рассказывали только про магазины. Потому что это была кратковременная экскурсия. Ну, поездка… предположим, на неделю. Они всё время... Как бы, у них было жёсткое расписание. Поэтому…
[А что привозили? Какие-то…]
Привозили… Ну, так как тоже было денег мало, как я понимаю, ну, или обувь, или какие-то футболки.
[Футболки?]
Да, да. А на большее не хватало денег. Вот. Но, как бы, вот такое воспоминание, что… Ну, такое вот изобилие, по сравнению с тем, что у нас было в Советском Союзе. Это, значит, [19]74-й год, да. Вот.
[А вот Вы говорите, что у Вас не было никакого негатива по отношению к советскому режиму. А вот именно сам факт того, что очень многое недоступно — вот не было такого…]
Ну, вот, опять же…
[…понимания, что там что-то где-то есть, а у нас нет. И мы не можем себе это позволить.]
Нет, вот то, что где-то есть — вот этого не было. Видимо, как бы, — у меня, по крайней мере, — не было доступа к такой информации. Но, может быть, в силу характера, может быть, в силу всё-таки… У нас в основном папа занимался нашим воспитанием. Ну, вот пример такой. Это тоже, своего рода, конформизм. Но пример такой, что мне, видимо, не хватало литературы, которая доступна. Хотя мне родители… У нас, как бы, по подпискам тогда с книгами было же плохо — мы ходили всё время в библиотеку. Но, я так понимаю, что мне не хватало литературы. И в «Пионерской правде» — у нас всё время выписывали [газету] «Пионерскую правду», до этого выписывали [газету]«Мурзилку» — в какой-то там зимний период объявили конкурс, который многоэтапный был. Надо было отвечать, ну, в каких… В общем, всё, что связано с подростковым движением в разных странах — не только в социалистическом лагере, а в разных странах. И я, как бы, отвечала. Рылась, где могла найти: в газетах, в журналах… Вот мне хотелось, как бы, победить. Но в результате… Видимо, я так сейчас вспоминаю, что на каждый вот то, что посылаешь с ответами, видимо, приходили, как бы, рецензии проверяющего. И каждый раз были какие-то там очень большие пробелы мои, на которые мне указывали. Ну, как — я понимала, что у меня нет другой информации. Вот вся, что есть — я её всю переработала. Ну и как бы, ну, нет возможности — и нет. Потому что непонятно же было, откуда её можно черпать. Город у нас был…
[Просто не было, да, с чем сравнивать.]
Да, не было, с чем сравнивать, абсолютно. Хотя, вот я говорю, город немаленький был — 340 тысяч [жителей], когда я там жила. Но при этом в городе было 42 завода. У меня мама вечерами, когда выходила, например, звала нас домой, она так втягивала воздух и говорит: «О, «Никелькомбинат» выбросил то-то». Какой-то вот снег — там же очень снежные зимы и сейчас — снег представлял… если так его срезать, он представлял [собой] как слоёный пирог: белый слой — чёрный, белый — чёрный. Причём вот эта вот чернота появлялась, ну, буквально, за день-за два. Вот прошёл сильный снегопад, и, если снег прекратил идти, то чёрным слоем покрывалось. Такое вот. Мы были, видимо, стандартным периферийным городом — немаленьким, но стандартным и периферийным. Теперь я, конечно, понимаю — я получила не самое хорошее образование, которое можно было. Теперь я могу сравнивать с тем образованием, которое нам давали в Москве и в Питере в те же годы. У нас, конечно, далеко… Я, например, очень страдаю, что у нас плохо преподавали литературу. То есть вообще все гуманитарные дисциплины преподавали очень плохо. Это вот я теперь всегда [смеётся]… Ну, сама про себя называю жертвой советского строя — что, ну, вот… Я, собственно, и пришла вот сюда…
[Чтобы восполнить.]
Да, да. Я всё время говорила, что вот: «Ах, я гуманитарно необразованный человек». И в какой-то момент — здесь вот Оля Деева работает, она дружит с моей дочерью — и, видимо, как-то, может быть, совпало, что вот сделали для…
[Возможность попробовать вообще невероятная.]
Да, для нас, пенсионеров, вот эти вот курсы, куда я хожу с большим удовольствием. Как-то, ну, стала появляться какая-то литература, которую мы читаем. Потому что я по специальности математик, и мне очень не хватает вот гуманитарного образования. К дочери когда обращаешься (а она историк), она говорит: «Ну, я же тебе дала книжку — вот ты её читай». Я говорю: «Маш, ну расскажи, что там.» Нет, говорит…
[Хочется же обсудить, конечно]
Да, да. Вот как бы вот «читай — и всё. Ты читать умеешь?» Я говорю: «Умею» — «Ну, читай — потом обсудим. После того, как прочитаешь».
Дефицитные товары. В Орске не было колбасы вообще, а в Москве колбаса, сделанная в Орске, была. Сравнение продуктов. О страхах, связанных с едой и гигиеной (00:24:17 — 00:33:43)
[Ирина, расскажите о дефицитных товарах. Вот нам рассказывали, что было очень много разных способов их достать, да. Вот какие способы были доступны Вам?]
Да, дефицит был тотальный. Вот просто тотальный. Ну, начинать можно с продуктов. У меня папа — ветеран войны. Он… его призвали в январе [19]42-го года, а демобилизовали только в [19]47-м — они стояли в Курляндской группировке (это в Прибалтике), и они (там, где сегодняшний Калининград)… они там стояли. И их не распускали очень долго. И его демобилизовали… или [19]47-й, или [19]48-й год, потому что холера началась. И видимо, они хватали санитарных врачей, инфекционистов-врачей… И он прошёл врачом всю войну. И когда — по-моему, только в [19]65-м году — вдруг заговорили о значимости каждого конкретного человека, который принимал участие в войне… До этого же молчок был, и вот такая… Сделали пункты, где… Тогда не было понятия «ветеран войны», но вот что-то там было. У него были два очень тяжёлых ранения — видимо, у него… да, наверное, была у него инвалидность — как инвалидность по войне. И он имел право в этом магазине раз в месяц получать товары. Ну, что там — мясо можно было, может быть… ну, килограмм, может быть, гречки… Нет, вообще гречка — это загадка: её никогда не было. Ну, какие-то там ещё продукты. А, колбасу. Причём, хотя в Орске (наверное, и сейчас он есть) был крупнейший мясокомбинат. И, когда я уже приехала в Москву, я вдруг увидела в магазине — колбаса, где вот такими прямоугольничками, (видимо, они длинные) на срезе было слово «Орск».
[Ух ты. Приятно, что…]
У нас колбасы… У нас колбасы в магазинах не было.
[Всю увозили.]
В принципе, да. И, когда я уже поступила в университет, когда я возвращалась на каникулы, я везла по 12-по 15 килограмм: сливочное масло, колбасу, мясо… То есть это вот, ну неподъёмные сумки, но каждый раз. То есть дефицит был тотальный. То есть вот. И даже если… Характерно тоже… Ну, как — у любого события две медали. У любой, как бы, оборотная и другая сторона медали. Ведь, если посмотреть на фотографии, все крайне изящные — с обозначенными скулами. То есть в семье так вот. Когда вот я уже вышла замуж, у нас были дети — например, мы торт покупали только по праздникам. На самом деле, конфет не было — у детей никакого диатеза не было. Дети были всё-таки как-то так вот… Ну, сладости — это не та еда была, которая вот как сегодня. Вот мои внуки…
[Вот как говорят: дефицит дефицитом, но вот очень многие говорят, что раньше было мало, но зато качественнее, то есть вкуснее. Вот, действительно ли это так? Действительно ли, вот на Ваш взгляд, колбаса была «та самая»? Которая хорошая, настоящая, а не как сейчас?]
Ну, не могу сказать. Я думаю, что здесь ещё, ну, наверное, всё-таки развивается пищевая промышленность по разным направлениям. Может быть, ещё связано это с тем, что, как бы, навязывается мнение, что продукты хуже. Мне сложно сказать. Но однозначно, конечно, могу сказать, что вот сравниваешь творог — творог стал не очень хороший, если не сказать, что плохой. Причём я про московский творог говорю. Мы года три тому назад с семьёй сына отдыхали в Сочи… Причём долго — там он снимал с маленькими детьми… снимал где-то, ну, такой дом. И мы там покупали продукты. Вот там продукты другого качества, чем в Москва. Могу вот с сегодняшним… Вот я могу сравнить сегодняшние продукты с чем-то, но не могу сравнить с теми. Я могу сказать единственное, что практически вся еда была приготовлена, то есть всё готовилось: готовили котлеты, делали пельмени, если… варили супы, каши, всевозможные там запеканки делали. Мяса было — вот я уже говорила — было очень мало. Селёдки было очень много. Причём селёдка была атлантическая, тихоокеанская… слабосолёная, сильносолёная… причём это стояли большие деревянные бочки, и, как бы, можно было сказать, какую [рыбину] — тебе вытаскивали, показывали и выбирали. Сегодняшние продукты… Ну, вот, например, [что] я могу сравнивать: вот у меня дочь живёт в Ирландии — ну, принципиально другие продукты. То есть намного лучше, вкуснее. А вот [19]70-е-[19]60-е годы не могу сравнить — сказать не могу, что было вкуснее или хуже.
[Вы знаете, вот нам рассказывали, что были какие-то определённые товары… и ходил слух, какой именно нужно выбрать для того, чтобы он был качественный. Например, чай со слоником.]
Да, чай…
[Вот ходил слух, что нужно, чтобы у слоника хвостик был наверх поднят, а не вниз.]
Да-да-да, чай — да…
[Было такое?]
Потому что чая выбор был очень маленький: был или краснодарский (который был очень невкусный), был грузинский и вот был индийский со слоном, да. И вот если вдруг появлялся чай со слоном, то да. Всё дело в том, что был настолько действительно тотальная… тотальный дефицит, тотальная нехватка продуктов, что, как бы, покупалось то, что есть. И из того, что покупалось, как-то умудрялись что-то вкусное готовить.
[А вот наоборот, какие-то такие страшилки, легенды: вот это покупать нельзя, потому что там что-то, что-то, не ходили такие слухи? Ну, вот именно на уровне слухов. Вот что-то такое — опасная еда.]
Ну, в те времена… Я бы не сказала, нет.
[Или вот, например, из стаканчиков пить нельзя, потому что…]
Нет.
[Нет?]
Вот, кстати, газировку пили, наверное, до отмены… вот того, как их убрали с улиц. Я теперь думаю: «Почему мы ничего, как бы, не боялись?» Вот так вот нажмёшь на эту — холодной водой он у тебя обмоет как-то вот этот стакан гранёный. Дальше опускаешь 3 копейки — и пили.
[Ничего не боялись.]
Ну, вот сложно сказать, что стоит за этим «не боялись». Ну, вот опять же, как бы, у меня вот папа инфекционист. Был — вот он уже умер. Но вот, кстати, может быть, поэтому у нас таких вот переработанных мясных продуктов практически не было. Видимо, или я, или брат что-то подняли вопрос: что хотелось бы колбасы. А он говорит: «Давайте я вас свожу на мясоперерабатывающий комбинат — вы, говорит, посмотрите — и больше после этого вы колбасу не захотите есть». Мама ему сказала: «Нет, туда их вести не надо».
[Не надо нам такого счастья, да?]
Да. Я думаю, что папа прекрасно понимал уровень туберкулёза, предположим. Но почему-то вот он не ограничивал. Вот я чётко помню, что он говорил, что надо делать прививки, вот, определённые. Тогда же очень мало прививок делали. Вот он говорил, что мы, благодаря прививкам полиомиелита победили в стране полиомиелит. Вот он был за прививки. Вот как-то так вот, в разговоре когда возникало. А о том, что вот… ну, руки, вот — он всё время говори…
[А сифилис? Вот очень часто, насколько я понимаю, говорили о сифилисе. Особенно — был вот этот страх перед тем, чтобы заразиться.]
Ну, он в основном был… Да, во всех поликлиниках висело, да, да.
[Но никаких историй, да, у Вас, связанных с тем, что кто-то что-то сделал и заразился, не было?]
Нет, как-то с продуктами — что их не надо есть, потому что это повлечёт за собой что-то — нет. Видимо, может быть, опять же, это я так думаю — уже как ретроспектива — что вот этот вот тотальный дефицит приводил к тому, что если тебе что-то попалось съедобное…
[Если начнёшь выбирать…]
Да. Ну, тогда, значит, если там что-то… Ну, можно переварить, пережарить и ещё что-то сделать с ним.
[Не упускать возможности.]
Да.
Холл в общежитии в ГЗ МГУ — место проведения концертов (приезжал молодой Макаревич). Ребята ходили в пивнушки, девушки покупали вино в магазине «Балатон» и пили в общежитии. Сложный учебная программа — опробовали новые курсы (00:33:43 — 00:40:25)
[А расскажите, вот в студенческие годы наверняка были какие-то места, вот куда ходила именно молодёжь. Возможно, это какие-то пивные были или какие-то вот такие места? Ну, выход за пределы советского, да — вот что-то, что такое более неформальное…]
Ну, у нас ребята ходили в пивные, да — это я чётко помню. У нас было, как бы, другое. У нас… Мы, начиная с третьего курса, жили в высотном здании. По-моему, все факультеты, начиная с третьего курса, жили в высотном здании.
[Это общага которая?]
Да, то, которое на Ленинских горах. И они, — это здание, ну, оно и сейчас существует — общежитие. Там оно устроено так, что каждые два этажа в холле объединялись большой гостиной. Например, 10-й и 11-й [этажи], но на 10-м этаже есть большая комната, которая на два этажа идёт — такой вот двухсветный… И… Ну, по крайней мере, вот у нас вот — она у нас называлась «Б-10». Почему «Б» — потому что у нас «зона Б». Кстати, общежитие называлось по зонам: «зона А», «зона Б»… Нет, «зона А» — это учебный корпус, «зона Б» — жилой, «зона В» — жилой. А сейчас до сих пор там, где живёт… ну, уже, как бы, наследники профессорско-преподавательского состава — там «зона Д», «зона Г». Потому что строили заключённые — так слово «зона» и осталось. Совсем недавно — может быть, лет 10-15 [назад] — переименовали в «сектор»: «сектор А»… А так прямо и висело — «зона»: «зона А», «зона Б», «зона В»... «Ты где живёшь?» — «В зоне Б».
[А Вы адрес не помните этого общежития?]
Ленинские горы, дом 2.
[А, дом 2.]
Да, помню. И вот у нас… Вот у нас называлось «Б-10» вот это вот большое помещение двухсветное. Ну, раз в месяц туда точно при… выступали какие-то хорошие современные те группы — вот они, начинающие. Вот я, в частности, там вот в первый раз увидела [Андрея] Макаревича. Вот. Он тогда ещё был юный, весь кудрявый. Вот они много раз выступали. Они тогда ещё даже были не [группа] «Машина времени» — я теперь уже не помню, кто. Вот там приезжали. Ну, им давали разрешения, видимо, — это студком организовывал… не знаю, кто. Вот, выступали всякие разные группы. То есть вот это вот — да, такой вот уход чуть-чуть от советского. Потому что, ну, им не давали, видимо, большую сцену. Вот. А вот у нас они выступали.
[На маленьких площадках]
Да. Я знаю точно, что ребята у нас ходили по пивнушкам, но…
[А по каким, не знаете?]
Нет, знаю. Была на улице Строителей какая-то — о ней всё время говорили, что хорошая. И на Университетском [проспекте], по-моему, даже [помню] дом 23 у них был. Потом её закрыли, потому что там, буквально через Мосфильмовскую, начинались посольские… Там и сейчас посольства стоят — там же вся Мосфильмовская, эта часть в посольствах. И они всё время говорили: там пиво хорошее и там наливают столько, сколько надо. Вот.
[То есть это была исключительно мужская практика, да?]
Да.
[Девушки туда не ходили]
Ну, да, как-то мы не ходили.
[Они ходили, потому что что… потому что это не было принято или потому что…]
Ну, наверное, не было принято. Потому что когда открылось, я вот помню, около… Вот тогда вообще в Университете [МГУ] было два комплекса общежитий. Ну, вот в высотке, на Ломоносовском — он назывался ФДС — филиал дома студентов (он и сейчас есть). И Дом аспиранта и стажёра на [улице] Шверника [д.19]. Это потом уже на [проспекте] Вернадского построили новые здания. И, когда открыли вот около ФДС на Ленинском проспекте, на Ломоносовском проспекте… там был кинотеатр «Литва», а внизу открыли магазин «Балатон», где были вина. Такие вот, для нас тоже, как бы, хорошие вина тогда были. Ну, видимо, мы как-то… такие вот уже организовывались какие-то группы. Ну, покупали вот там. Ну, у них хорошие сухие, полусладкие [вина] были… ром тогда стал появляться. Покупали, да. Но вот я и моё… как бы, вот, моё окружение, вот девчонки, почему-то по пивнушкам мы не ходили.
[Ну хорошо. То есть Вы, получается, покупали вино, да? И шли пить в общежитие? Или…]
Да, в принципе в общежитие, да. Как-то ни на какие пикники не выбирались. Всё дело в том, что… Ну, вот я говорю, опять же, мы были какая-то однородная масса, практически однородная… и достаточно сложный курс был — вот именно учебный курс — и много времени отнимала учёба. Если это, ну, 90%. то есть, как бы, учиться было очень сложно. На нас опробовали некоторые курсы. Я вот помню, что нам программирование — прилетал, (предположим, по понедельникам была лекция), прилетал профессор и Санкт-Петербурга. Он читал нам и потом улетал. Вот алгебру логики на нас тоже первыми опробовали — никому не читали до этого этот курс. Он потом был долго — Лупанов — деканом мехмата. Он нам читал — и через день он вечером читал ещё раз этот же курс. Видимо, ему писали записки, и он эту лекцию переделывал. И мы все ходили на эту лекцию, потому что первую лекцию мы не понимали. И очень много времени уходило на… вот на учёбу, собственно. Ну, и сознательные были, и было интересно. С нами очень много работали. То есть, как я понимаю, сегодня всё-таки со студентами так много не работают. С нами работали очень много, и это было новое — кибернетика, программирование, как-то вот…
Поездки на картошку. О немногочисленных москвичах на курсе. Восприятие себя и однокурсников. О «выстраивании» в советском обществе (00:40:25 — 00:49:28)
[Ну а всё-таки какие-то мероприятия вне учёбы? То есть вот Вы сказали: стройотряд, да… выезжали на стройотряд…]
Стройотряд — да.
[Даже на ту же картошку.]
На картошку, да, на картошку.
[Вы ездили?]
Ездила, да.
[А расскажите, как это было.]
Ну, в целом это, конечно, было весело. Независимо от того, что у нас был подъём в 7 утра. В 8 [часов], предположим, мы ели и уже выходили в поле. Работали целый световой день — может, в 5, в 6 [часов заканчивали]. Да, да, это всё серьёзно. При этом мы считали, что это как норма. Но, например, после картошки, по-моему… или два раза в неделю нам устраивали танцы.
[Ох.]
Да. А остальное время… ну, видимо, кто чем занимался. Но так уставали, что особенно, как бы, времени не оставалось ни на что. Но вот второй — первый раз мы ездили в начале второго курса (это, значит, был [19]71-й год) — а второй раз мы ездили в начале третьего курса… Или теперь… Ну, не помню уже. Мы ездили в тот год, когда Канада — сборная Канады — приезжала играть в хоккей со сборной Советского Союза тогда. Вот в те дни, когда транслировался матч, нам укорачивали день. Вот это я хорошо помню. И мы все…
[Все шли смотреть.]
Смотрели, да. Да. Вот. Конечно, такое осталось… Я не могу сказать, что было тяжело. Я теперь думаю, что, как бы, видимо, мы очень сильно уставали. Первый год нам вообще с погодой повезло — было великолепно. Мы в конце сентября в Москва-реке даже купались.
[А куда ездили?]
Можайский район. Видимо, это был подшефный район университета. А второй год, конечно, было холодно, и снег шёл в сентябре — такая вот была очень плохая погода. Но…
[А жили где?]
Жили в лагере. В пионерских лагерях — отдавали нам корпуса. Ну, уже заканчиваются же все смены. А уезжали мы, наверное, прям в самом начале сентября — чуть ли не 2 или 3 сентября, что-то мне так кажется. Ну, у меня осталось такое весёлое впечатление. Сказать, что мы там уж очень сильно работали — я не могу сказать. Но сам факт, что на свежем воздухе и всё время, как бы, наклонившись, эту картошку собирали. Или на комбайнах, кстати, работали — на картофелеуборочных. А возили нас на грузовиках. Вот из лагеря до столовой. Песен очень много пели… Пели — вот это вот, это я хорошо помню.
[Когда?]
Пели всё время.
[В смысле во время работы или по вечерам?]
Вот, в основном, когда нас возили. А уж если почему-то нам вместо грузовика давали автобус, то… А ещё большие такие делали расстояния — всё время пели. Пели, это…
[Хулиганили, наверное? Не знаю, мальчики, может быть, как-нибудь над вами шутили… Или это уже, наверное, не тот возраст?]
Ну, естественно, да. Я, как бы,.. я и со своим мужем, можно сказать, на грядке ознакомилась, да. Потому что я знала, что есть такой у нас на факультете — у нас большой факультет был — а он, что ли, был бригадиром каким-то. В общем, мы плохо работали — он пришёл нам помогать. Вот так вот…
[[Смеётся.]]
Да, так вот внимание друг на друга [обратили]... Кстати, с картошки… Ой, я теперь могу неправильно сказать цифру — у нас, по-моему, 22 курсовых пары. И все эти пары возникли, вот, в результате поездок на картошку. Ну, или в стройотряд, я так думаю. Ну, основная масса. Причём, по-моему, только одна пара разошлась.
[С ума сойти.]
А все… Да, я говорю, мы какие-то такие вот… Ровно-серые, что ли. Как-то вот… Как-то… Ну, мы были одинаковые. Вот что характерно. Вот, ну, моё, по крайней мере, восприятие. Вот жалко, что Лида заболела — может быть, она что-то другое бы сказала… Её восприятие.
[Да, было бы любопытно.]
Да. Но вот мне кажется, что мы были примерно все одинаковые: с примерным [примерно одинаковым] восприятием мира, политической системы, каких-то там взаимоотношений между девчонками, с ребятами. Как-то вот те рамки, которые у каждого были в голове — мне кажется, они были, ну, у каждого в голове — и совпадали.
[То есть таких белых ворон, отщепенцев, да, таких вот не было?]
Вот не было практически. У нас чуть-чуть выделялись москвичи, но… Москвичи выделялись.
[То есть они как-то обособленно себя держали или выделялись скорее чем-то..?]
Нет, сначала они, конечно, держались обособленно. Может быть, в силу того, что и мы с ними не общались как-то. Вот. А потом они, наоборот, как-то старались даже вот к нам прибиться и в общежитие к нам часто ходили. Ну, выделялись. Но выделялись… ну, может быть, в первую очередь тем, что это вот была та немногочисленная… Их было у нас очень мало. И, конечно, у них родители были «кто-то». Там у нас была дочка профессора, который потом у нас в университете преподавал — ну, даже на факультете преподавал. К ним, конечно, было чуть-чуть другое отношение. Ну вот сказать, что у них было какое-то другое… Видимо, вот всё-таки у них было другое отношение к жизни и восприятию строя. Потому что вот с нами училась Наташа Алёхина — у неё дочка в Pussy Riot [прим. ред. — российская феминистская панк-рок-группа, действующая c 2011 года и осуществляющая свои выступления в форме несанкционированных акций в общественных местах], вот в этой компании. Я думаю, что это всё-таки идёт от семьи. Хотя, вот, как бы, была ровно такая же, как мы… ну, тогда, когда мы её видели. То есть вот никаких… ну, по крайней мере, вот в моём окружении каких-то там отрицательных отношений к политическому строю не высказывалось.
[А преподаватели с вами ездили на картошку?]
Да.
[А вот отношения между студентами и преподавателями — такое было?]
Ну, во-первых, все преподаватели были очень молодые. Потому что факультет был молодой, и вообще мы были первый набор. И все, кто ездили с нами, все были…
[То есть не было разницы, да? Не чувствовалась разница?]
Ну, практически не чувствовалась. Ну, так вот... У нас был очень хороший начальник курса — Шейкин Евгений Викторович (вот, рано умер). Ну, как я понимаю, их всех подбирали, чтобы, вот, они были или из партийной организации, как-то… Я теперь понимаю, что всё-таки нас всё время выстраивали. Мы позволяли себя выстраивать — и нас выстраивали. Ну, вот я, опять же, повторюсь: мне это не мешало жить, вот до какого-то… Я… Я теперь понимаю, что я жила не в очень хорошей… Что я жила в обществе, которое меня обманывало. И я очень обижена на то общество, вот чистосердечно. Вот это я лет в 55 поняла — что я жила в обществе, которое меня всё время обманывало. Мне так обидно.
[То есть это осознание пришло уже после развала?]
После. Да, после — когда появилась, как бы, литература, когда появилась возможность, ну, читать какую-то иную, другую литературу. Я вообще очень обижена на то время. Вот именно сейчас. Тогда, вроде бы, так всё было и неплохо. Но вот ситуация такая.
«Гуманитарные отдушины». Походы в театр. Чтение самиздата под залог документов. Закрытые показы фильмов в кинотеатре «Литва» и ДК им. Хруничева (00:49:28 — 00:55:43)
[А вот Вы затронули ещё отдельную тему — про театр. Сказали, что Вы довольно часто ходили в театр.]
Да.
[А насколько сложно было попасть на какие-то вот хорошие спектакли?]
В театр было очень сложно попасть. Вот настолько, что…
[То есть, наверняка, были какие-то способы, которыми Вы пользовались, да, чтобы…]
Да. У нас… Мы даже устанавливали, ну, скажем так, дежурства, что ли — что кто-то шёл, занимал очередь в кассу. Чуть ли не в 6 утра.
[А куда?]
Ну, сложно было… Да вообще во все театры было сложно попасть. Особенно, если шли какие-то такие вот знаковые спектакли, то… Ну, вот старались: занимали очередь пораньше, потом подходили, говорили, что мы здесь стояли. Часто очень такие, конечно, уже самые последние ряды — плохие места. Но старались ходить в театр. И это было предметом, конечно, обсуждения: может быть, начиная с артистов, потом, как бы, [к] сути спектакля. Вот. Но это вот было, видимо, одной из немногих таких вот… гуманитарных отдушин, что ли, для нас. Потому что, когда вот появились книги… Вот я хорошо помню, что «Мастера и Маргариту» мне дали «под паспорт»: у меня забрали паспорт, чтобы я за ночь прочитала.
[[Смеётся.]]
Да. Потому что это в двух журналах было… или в трёх. Вот.
[Справились?]
Да. Но плохо было. Был какой-то самиздат. Или вот, если у кого-то что-то было… Причём передавалось вот так вот — вот под [залог] какие-то документы… причём дали в 9 вечера, а в 7 утра — будь добр, отдай.
[На спектакли, получается, Вы стояли честно очередь?]
Да.
[То есть никакими льготами не пользовались…]
Нет, льгот никаких, нет.
[У перекупщиков, может, было брать билеты и как-то пытаться…]
Ну, всё-таки, в основном, мы жили на стипендию — я говорю про людей, которые жили в общежитии.
[Не было возможности?]
У перекупщиков сложно было купить. Хотя я один раз помню. Не в «Ленком», а, наверное, в [театр им.] Маяковского. У нас тогда ректором же… Петровский умер, а ректором был Рем Викторович Хохлов. И мы с мужем пошли… ну, как бы ещё будущим мужем пошли… (или он уже был у меня муж… не помню уже — по времени не помню, когда). Лишние… очень часто ходили на лишние билеты — вот это вот, часто ходили. И вдруг он [муж] мне говорит: «Смотри, Хохлов стоит. Давай, — говорит, — подойдём и спросим». Он подошёл к этому — у меня Толя подошёл, спросил. Он [Хохлов] говорит: «О, есть».
[Класс.]
Да. Толя ему представился, что мы студенты. В общем, факт тот, что один раз мы попали таким образом. Спектакля название не помню. Но вот часто ходили на лишние билеты. Ну, как, были, конечно… Вот у нас… с нами училась девушка, которая… Перед поступлением она очень долго выбирала: то ли ей идти в балет, то ли в математику. В общем, в результате выбрала математику, но вот эта вот… видимо, такая тяга к музыке… Был тогда, в те времена известный очень эстрадно-оперный, скажем так, певец Рафаэль. Она объездила за ним весь Советский Союз, когда он делал гастроли. Так мы её прикрывали…
[Отчаянная поклонница.]
Да, она была отчаянная поклонница. Ну вот, как бы, такого было [мало] — ну, так вот, чтобы активно с пропуском занятий… Мы были какие-то такие вот… исполнительные…
[Прилежные.]
Прилежные, да.
[Какие-то закрытые показы?]
Закрытые показы были. Причём они всегда были перед какими-то там религиозными праздниками — например, перед Пасхой. Вот это вот точно. Потому что вот у нас в ФДС [филиал дома студента] рядом кинотеатр «Литва». И всегда в ночь перед Пасхой — вот эту пасхальную ночь… вот я, например, первый раз посмотрела «Зеркало» Тарковского именно таким образом. То есть вот… Это вот характерно. На закрытые показы ходили — ну, также от нас это было близко — в ДК… Это вот при заводе Лихачёва… где у нас ракеты делали — как этот завод называется? У нас на «Филёвском парке». Там… Дом культуры — забыла уже название его. Ну, редко тоже, как бы…
[«Филёвский парк», да?]
Да. Там они же примыкают, там… Хруничева, вот.
[Да, конечно.]
ДК имени Хруничева, да. Вот там устраивали иногда. Ну, я думаю, по Москве во многих местах [устраивали], но для нас это было, как бы, приемлемо, доступно — чтобы потом успеть вернуться в общежитие. А то же тебя ещё не пустят, если ты после какого-то времени вернёшься.
[А бывало такое?]
Со мной — нет, не было. Вот. Ну, мне кажется, наверное, до двух часов, что ли. Как-то это было без… Тебя всё равно пустят. Ну, запишут, и потом придёт какой-нибудь комсомольский оперативный отряд…
[А как-то пытаться договориться с консьержкой — может быть, были какие-то способы взаимодействия?]
Ну, наверное, были…
[Но, видимо, Вы как-то не сталкивались с этим.]
Конечно, были. Без сомнения, да. Но сейчас, как бы, обманывать не буду — не вспомню сразу. Какие-то… может быть, всплывёт.
Личное отношение к событиям из истории страны 1960-х — 1980-х годов. Полёт Гагарина в космос 1961 год. Олимпийские игры 1968-го года. Демонстрации 1 мая и 7 ноября. Похороны В. Высоцкого. Олимпиада-80. Съезды партии. 9 мая — главный праздник (00:55:43 — 01:11:01)
[Отдельная тема — о каких-то таких важных ключевых датах. Например, если взять период [19]60-е-[19]80-е [годы]. Вот какие-нибудь события, которые произвели лично впечатление на Вас… ну, в таком общероссийском, общесоветском таком масштабе. То есть, не знаю, например, полёт в космос Гагарина.]
Да, вот это вот я как раз и хотела. Это самое первое. Я была в первом классе, это был апрель — я уже умела писать, и, видимо, я сама ходила из школы, да, — потому что я была дома одна, и почему-то мне… А, может быть… у нас всегда было радио. Вдруг я вот услышала, что полетел в космос. И я хорошо помню: у нас были большие подоконники широкие деревянные, и я вот этим почерком прямо старалась — а пишу-то медленно, ещё первый класс — я записала. А папа у нас всё время приходил на обед. Вот, как бы, у него были тяжёлые ранения — в частности, в кишечник, — и он приходил всё время домой кушать. И я ему: «Папа, папа, полетел!» Он говорит: «Да, я знаю!» Вот, вот эта вот дата.
[То есть это было что? Это была такая гордость, радость? Осознавали ли Вы вообще… То есть сколько вам было… это, получается, если Вы…]
Семь лет.
[Семь.]
Я пошла в первый класс… А, нет, я в первый класс пошла почти в 8 лет. Значит, 8 лет мне было. Гордость…
[То есть что для Вас лично было это событие?]
Видимо, удивительно — удивительно, что человек полетел в космос. Всё дело в том, что… Ну, вот я уже говорила, что у нас все родственники в Москве. И у нас один из моих двоюродных братьев занимался спутниками. Они с NASA работали. Вот он в то время часто ездил туда, летал в NASA. И он к нам всё время, когда приезжал… А мы же на границе с Казахстаном, и, видимо, там откуда-то… Это был не Байконур, я думаю, но какие-то другие площадки, откуда — а, может быть, и Байконур — откуда запускались спутники. То ли у нас были… как-то было небо там хорошее — я не знаю. И вот он… Мы уже знали, что, если Лёня приедет — значит, через день запустят спутник. И я помню, что когда вот первый спутник запустили, вот он нас всех вывел ночью на улицу и говорит: «Смотрите. Видите — летящая звёздочка? Это наш спутник!» То есть у меня как-то вот… То ли это было ожидаемо, что должен полететь человек. Но было удивительное. Сказать, что вот эта вот гордость, что это именно наш — наверное, этого нет. Не было в то время. Но… Но, видимо, может быть, оттого, что всё-таки как-то у меня была предыстория этого вопроса. Так, что ещё за детские…
[Сталин?]
А?
[Смерть Сталина?]
Нет, не помню. Мне было тогда три года — не помню.
[Может быть, Фестиваль молодёжи [1957 год]… Тоже — 6 лет, видимо…]
Нет, тоже не помню.
[У Вас тоже не отложилось.]
Опять же — мы приезжали в Москву, но в основном летом и не каждый год. Как-то это — нет. Вот, как я понимаю, всё-таки, может быть… сейчас для России это тоже характерно, всё-таки: вот Москва и Питер — и всё остальное. И… Ну, это вот ощущается. Я работаю с детьми… Вот у нас при Московском университете есть — ну, ей уже 55 лет — школа-интернат имени Колмогорова. Мы собираем туда 10 и 11 класс. Это, как бы, считаются одарённые дети в естественных науках (вот они: физика-математика, компьютерные, информационные классы, химия, биология). И очень заметно, вот, когда приезжают ребята с периферии. Да, они толковые, умненькие, но вот они, скажем так, индифферентные по отношению к современным событиям, которые происходят.
[Как интересно.]
Они могут теперь отстаивать… Например, им покажется, что с ними не совсем правильно обошлись — они могут отстаивать себя как личность. Но общеполитические такие вот вещи — то, что происходит в России — нет, как бы их особенно [не интересует]… Ну, по крайней мере, вот наши, которые к нам поступают. И даже когда какие-то там… ну, например, та же самая фамилия Навальный для них, как бы — «Ну да, слышали. Ну и что».
[То есть, скорее, такой московский текст, да?]
Да, да.
[Столичный даже.]
Но вот и в то время, вот как я понимаю, вот была Москва, был Питер. Наверное, были всё-таки ещё Киев, Алма-Ата, — вот те крупные столицы. А всё остальное было периферией. Поэтому вот Фестиваль молодёжи и студентов… Ну, мне, получается, было…
[Шесть лет, получается.]
Да. Мимо меня прошёл. Помню Олимпиаду. А вот где — я теперь уже не помню… Но я ещё училась в школе — значит, это до [19]70-го года.
[То есть это в Орске, получается, да?]
Да, я была ещё в Орске. И у меня брат собрал… Хотя, конечно, у нас был радиоприёмник — всё это было. Телевизора не было — у нас родители купили телевизор тогда, когда я уже уехала. Скорее, наверное, всё-таки по финансовым вопросам не покупали. И он собрал, вот, маленький радиоприёмник. Повесили его в коридоре, и вот мы как раз слушали там — он прибегает, говорит: «Смотри, слушай! Жаботинский [прим. ред. — Леонид Иванович Жаботинский — украинский советский штангист] выступает». Вот это вот помню, что… И когда наши получали медали, вот было ощущение: «Ой, это наши!» Да, да, вот это вот было. А какого года олимпиада, теперь я уже не помню. [19]76-й, наверное… может быть, там [19]72-й, [19]76-й. А, нет — это же были [19]60-е годы. Значит, наверное, [19]68-й год… наверное, [19]68-й год. Какие события ещё помню? Ну, помню — вот очень характерно — уже когда училась в университете, нас всё время заставляли ходить на демонстрации. 7 ноября и первомайские.
[Конечно. Городские демонстрации.]
Да. Ну, опять же, это был повод — ну, такой, как бы — развлечься. Я до сих пор помню: как бы, уже подходим к Красной площади… Хорошая погода была — видимо, это майская была демонстрация… А нам, видимо, выдали какие-то транспаранты, и в мегафон мужчина говорит… «Поднимите плакаты!», — что ли, он говорил… «Поднимите…», — да. «Поднимите плакаты — окультурьте колонну!» И вот это вот я до сих пор помню, даже иногда использую. Ну, опять же, это вот было весело. Вот, пока мы по улице Горького — ну, по сегодняшней Тверской — шли, опять же, очень много пели. Вот что характерно — мы очень много пели.
[А что пели?]
Что пели? А, наверное, вот любую — как бы, вот такое эстрадное… Ну, то, что, видимо, в кинофильмах… то, что звучало по радио. Ну, то, что можно вот, как бы, массово…
[То, что все знали.]
Да, то, что все знали. Но пели очень много вот. Я даже помню, когда я ещё была маленькая, и там у нас у родителей… Было такое понятие: была не «дача», а был «сад-огород», хотя там был маленький домик. Но мы туда доезжали на трамвае и, наверное, километра два шли пешком. И там мы всё время пели. То есть… Вообще вот…
[В любое свободное время…]
Да, когда собирались родители какими-то вот такими своими компаниями, всегда пели. Мы теперь собираемся… У нас даже кто-то обязательно говорит: «Только, пожалуйста, не про кровавый путинский режим — только без этого. Потому что уже от этого устали». Но не поём. Не поём.
[Почему?]
Не знаю. Вот я вот сейчас вот говорю и думаю, что родители пели, мы все студенческие годы пели… Мы пели в общежитии — вот просто, вот кто-то начинал петь…
[Интересно. Культура ушла, да?]
Наверное, да. Сейчас не поём. Это факт.
[Да.]
Что я ещё помню… Сейчас я подумаю, что я ещё помню. Ну, помню… Это уже были… Ну, уже после чехословацких событий [Ввод войск в Чехословакию 1968г.] Вот это вот уже… вот это вот уже было, по крайней мере, в моём восприятии, что что-то… что-то здесь не так.
[Что-то не так.]
Да. Вот это вот у меня осталось в голове. Все съезды партии — это я точно не помню. Вот у нас был любимый преподаватель матанализа — Алимов. Молодой. Он очень рано стал доктором наук, и его ввели, видимо, в ЦК КПСС, ВЛКСМ, что ли, — вот для того, чтобы был молодой представитель науки. И вот он был на каком-то съезде, и вот… А читал лекцию. Пришёл, и, видимо, ему задали вопрос: «А как там?» Его звали Шавкат Арифджанович. Ну, он там, видимо, что-то сказал и говорит: «Даже, — говорит, — я попал под массовый психоз. Когда все встали и стали хлопать, я, — говорит, — себя поймал на том, что я тоже стою и хлопаю». Вот. Но вот это точно, что для меня никакой съезд партии никаким знаковым не являлся. Что ещё. Ну, конечно, спортивные достижения — вот, когда наши побеждали. Ну, смерть Высоцкого.
[Да, как раз хотела спросить, да.]
Это как раз в те же годы попадает, да. Это было событие. Потому что мы его пели, мы его любили — как-то это знаковое такое.
[Вы не были на похоронах?]
Я его так вот живьём ни разу не видела… Нет, и на похоронах не была. А почему не была? А потому что это был год Олимпиады, да? Это [19]80-й год же был?
[Конкретно год я сейчас и не вспомню.]
Потому что, если… Если это был год Олимпиады, то тогда просили… Это, кстати, вот — вот это была страшилка, да.
[Да, [19]80-й год.]
Да. И в этом же году происходила в Москве Олимпиада.
[Да.]
И всем настоятельно рекомендовали: «Если вы можете уехать — уезжайте». Вот здесь вот уже пугали. Вот это я сейчас вспомнила, что пугали и венерическими заболеваниями, и какими-нибудь некачественными продуктами, которые будут что-то куда-то подсыпаться. Но, в основном, конечно, очень настойчиво на всех предприятия говорили: «Если Вы можете уехать — мы Вам дадим отпуск — уезжайте». И у нас тогда сыну 4 года было… Нет, больше. [19]80-й год – а, нет, 4 года. Да, 4 года. И мы уехали.
[И Вас не было в Москве?]
Нас не было в Москве, да. Поэтому вот, как бы, Олимпиаду как таковую я, естественно, не помню. Но потом её долго вспоминали. Во-первых, появился сыр, который тонко нарезан и проложен папиросной бумагой — очень вкусно было. И от, видимо, тех поставок осталось — вот заменитель женского молока «Tutteli». Я хорошо помню — у меня в [19]82-м году родилась дочь, потом я попала в больницу. Дочка была с мужем — он только «Tutteli» спасался.
[Ух ты.]
То есть вот он говорит: «Чем я помню Олимпиаду-80 — в магазинах ещё был «Tutteli». Даже название — финское, наверное, было молоко.
[Интересно, я не слышала никогда.]
Да. Вот. Ну, вот поэтому [19]60-[19]80-й год… какие ещё события… Видимо, для меня… Я, наверное, выделю, что — когда стали праздновать День победы [1965 год]. Так как у нас папа, как бы, прошёл всю войну — и он стал в это время рассказывать про войну. До этого не рассказывал. Причём вот такие какие-то подробности. Например, что он с войны… он имел право принести как офицер какую-то… предположим, браунинг (не знаю, как называлось, у него было). Потом он испугался — он его разобрал по частям и всё это выбросил. Какие-то вот такие вещи — не только пафосные, а вот истинные стал рассказывать. И для меня День победы стал такой вот, как бы,... Его ждали. Его ждали, что вот это вот… До сих пор, мне кажется, это единственный праздник, который у меня действительно как праздник.
[Праздничное ощущение.]
Может быть, ещё Новый год… ну, и чьи-то дни рождения. Первомай как-то всегда был день — ну, ещё один выходной, 7 ноября — ну, ещё один выходной. Как бы, повод собраться друзьям… как бы, лишняя возможность увидеть друзей.
[А это именно как праздник — 9 мая.]
А 9 мая, да, был как праздник. Вот это вот ощущение именно вот вклада каждого конкретного человека, который прошёл войну. Ну, наверное, от, как бы, восприятия папы и вот его рассказов.
Оздоровительные практики. Попытки борьбы с частыми болезнями сына. Хождение босиком по снегу. Обливания холодной водой по методу Порфирия Иванова. Недоверие к методам Кашпировского и Чумака (01:11:01 — 01:16:11)
[Хорошо. Я, знаете, да, хотела немножко вернуться обратно и поговорить о вообще таких практиках оздоровительных. То есть это, возможно, какие-то йоги, диеты, там… не знаю, голодание или ещё что-то, что вот практиковалось в то время. Возможно, Вами, или Вы слышали о том, что вот кто-то что-то делает.]
Да, есть. В моей, как бы, практике жизни такое есть. Два могу рассказать. Хождение по снегу босиком. Был такой период — когда у меня старший сын болел часто. Оказалось всё, на самом деле, чрезвычайно… с одной стороны, просто, а с другой стороны — обидно. При рождении ему в роддоме занесли стафилококк. И никто… И он болел всё время. Ну, вот… И я вспоминаю всё время… И в какой-то момент у нас сменилась участковая. Она раз пришла, второй раз, а потом говорит: «А вам хоть раз делали анализ на стафилококк?» И я говорю: «Ни разу». Сделали. И, по-моему, одна или две инъекции каких-то сложных антибиотиков…
[И всё прошло.]
И всё, да. Но теперь шлейф, конечно, тянется — когда он несколько лет жил с этим стафилококком. Но, так как надо было бороться с этим… Вот, например, какой-то был момент, что ходили с ним босиком по снегу. Я сначала на себе всё это испробовала — ну, босиком ещё ладно, можно было ходить.
[А откуда эта идея пришла — ходить босиком по снегу? То есть какие-то книжки или, может…]
Наверное, всё-таки разговоры. А вот книжка — был… У нас вот даже выступал, и у меня муж ходил специально на… в «Лужники». Лечение холодом тоже. Забыла фамилию…
[А, это не Порфирий Иванов, нет?]
Может быть. Может быть, да. И вот, как бы, мы сами… ну, я по крайней мере, начала — стала обливаться водой, чтобы понять, насколько это…
[Да-да-да, это, кажется, Иванов.]
Иванов, да. Мне это не нравилось, но я и сына обливала водой. Ну, сказать, что какой-то эффект… Он верещал. [Смеётся.] То есть вот, как мы об этом узнали: ну, это — как у меня муж рассказывал — это был полный стадион «Лужники», он [Иванов] выступал, рассказывал. Потом он [муж] пришёл — несколько листов в тетради было исписано.
[А Кашпировский?]
Кашпировский – нет.
[Нет?]
Как-то я почему-то его считала…
[Шарлатаном?]
Шарлатаном, да. Кашпировский — нет [не вызвал доверия]. Ну вот, видимо, я в силу… Я больше считаю, что, как бы, организм сам по себе может с чем-то справиться. Только его нужно поставить в соответствующую среду. И поэтому вот какое-то чужое воздействие на меня — для меня это…
[Диет никогда не придерживались никаких?]
Диеты — опять же, связанные с питанием, с лечением именно — да. Но вот опять же вот о сыне, который вот… бедный: полгода вся семья «сидела» на капусте. Вот… Но причём это сказали врачи — в какую-то куда-то там ездили. Теперь у нас никто не любит капусту. [Смеётся.] Вот. Но мы полгода выдержали. А такие вот… Йогой я не занималась. Ну, видимо, нам хватало, может быть — мы катались на лыжах, катались на коньках. Вот так вот. Йогой… Ничего не могу сказать.
[А такой Чумак был ещё. Нет?]
Да, был Алан Чумак, я даже помню. Но, опять же, так как… Я даже, может… Я, с одной стороны, не допускаю для себя ничьего воздействия. Хотя, видимо, я его получаю, но сознательно себя подставить под кого-то — какое-то вот у меня такое негативное к этому отношение. Может быть, это связано с тем, что всё-таки я в это верю — и поэтому я боюсь получить. Не известно, какое воздействие на меня будет оказано. Поэтому и в моей семье нет, никто этим…
[Не практиковал.]
Да, не практиковали.
[Ирина, а «святые письма» — практика посылать друг другу «святые письма» и распространять потом. Вот она была у Вас или нет?]
Нет.
[Не застали Вы такого?
Нет, нет.
[Там «перепиши три раза и разошли друзьям — и будет тебе счастье».]
Ну, я слышала, но я в это, как бы… Видимо, до меня это не попадало. Такого не было, нет.
Детство в Орске. «Секретики», тетрадки с афоризмами. История о сдаче в металлолом фамильного самовара. Гадание в студенческие годы накануне Рождества. Страшные истории в пионерлагере. Зимой строили из снега. Старшие могли пустить ненадолго в свой «штаб» в огромной куче снега во дворе. Про отношения со шпаной в Орске (01:16:11 — 01:34:20)
[А давайте попробуем вот в оставшееся время — у нас его не так много — вернуться в детство. То есть, видимо, уже в Орск. И поговорить о каких-то детских практиках. Вот, не знаю, те же самые пресловутые «секретики». Вот были они у вас?]
Да, эти были.
[Расскажите.]
Делали «секретики». Самым сложным было найти стекло достаточно большого размера. Ещё в те годы — я застала — когда ездили старьёвщики. Лошадь у него, телега за ним. Он принимал всё, даже включая битое стекло, — в общем, всё, что хочешь, он принимал. А давали они какие-то свистульки резиновые. Поэтому такого мусора на улице не было. В металлолом мы сдавали всё, что можно. Я один раз сдала — так как, видимо, у нас как-то сказали, что надо, чтобы большая гора была… У нас, у моей неродной бабушки (а она была, ну, видимо, служанка при какой-то фрейлине при дворе) и у неё был самовар, вот, подаренный кем-то. Я его сдала и с гордостью говорю: «О, я сегодня сдала самовар — и у нас большая куча!» Меня так отругали! Я побежала на школьный двор — хорошо, что ещё не увезли — самовар вернулся. Куда он потом делся, не знаю. В общем, самовара в семье нет. [Смеётся.] Вот. Поэтому на улице, вообще говоря, мусора не было.
[Найти что-то было, наверное, сложно.]
Да. И было очень сложно найти стекло крупного размера. Хотя бы вот, не знаю, в диаметре, наверное, пять [сантиметров]. А если удавалось найти дно от бутылки коричневого цвета или зелёного цвета — это вообще было замечательно. Устраивали эти «секретики» —выкладывали, например, какой-то… ну, типа как фольги, какие-то камушки, из дома какие-то брали безделушки — тогда этого было очень мало — вплоть до того, что находили черепки какие-то. Закрывали стеклом, засыпали. И вот дальше — это начиналась игра. Что можно было кого-то там позвать и сказать, что «Вот — у меня есть секрет». И тогда, вроде бы, как я тем самым приглашала девочку, как бы, дружить.
[В близкий круг.]
Да, в свой какой-то близкий круг. Это было очень распространено, да.
[А где прятали? То есть это какие-то…]
Во дворах. Тогда же было такое понятие «двора». И у нас даже был… Несколько домов уже было разрушено к тому времени, но оставалось ещё остатки красивой… красивого забора. Он на фундаменте — где-то было сохранено даже. Вообще, я так понимаю, что наше… Вот тот посёлок, где мы жили в рамках города, строили по разработке и по планам баухауса. Ну, вот есть такое — оно и сейчас существует — это направление в архитектуре, в устройстве быта. Баухаус — это немцы. И они, в частности, разрабатывали концепцию — делали план развития города, где человеку было бы удобно жить. Такое вот функциональное пространство. И у нас вот это было огорожено… не знаю, домов двенадцать — так вот они организовывали периметр. В середине были какие-то хозяйственные постройки. Вот. И вот мы где-то там делали. Это было…
[То есть важно, чтобы другие не видели, как это происходит.]
Да, это надо было спрятать тогда, чтобы никто не догадался. Мальчишки, если видели — они обязательно это всё разоряли.
[А сами мальчишки не прятали «секретики»?]
По-моему, нет.
[То есть это чисто девичье такое занятие.]
Да, чисто девичье. Было — вот сейчас, мне кажется, это тоже — может, это и всегда было. Не то что вот были свои записные книжки… но вот были, скажем так, тетрадки, где… В общем, было принято записывать какие-нибудь афоризмы. Но это, видимо, уже всё-таки 7-8 класс, так вот.
[А «секретики» — это раньше было?]
«Секретики» — это раньше, да. После, наверное, пятого класса это уже было неинтересно. А вот, ну, как бы, в моём окружении у девчонок были тетрадки…
[У Вас не было?]
Была тетрадка. И она у меня до сих пор осталась.
[Да вы что!]
Да.
[Это же… Позвольте нам отфотографировать — это было бы чудесно.]
Да. Какие-то афоризмы, которые мне казались важными. Вот, я мало что помню оттуда, но до сих пор помню, что у меня написано: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. В.И. Ленин». И мы друг другу как бы, ну, показывали…
[Переписывали?]
Ну, переписывали друг у друга, показывали, вот, что я записала. Иногда… вот у меня была подруга — она просила, как бы, что-то ей написать. Какая-то вот такая вот была практика.
[А только лишь цитаты или там писали ещё что-то?]
Песни переписывали, какие-то куплеты. Вот я даже не могу дать общее название этому. Но это вот, понимаете…
[Личный.]
Это был такой вот личный — всё-таки это было личное. И вот ещё даже, вспоминаю… мне кажется — у нас папа вёл архив весь, у нас много осталось от тех времён — и, мне кажется, даже у Славы [брата] есть такая же тетрадь. Вообще надо посмотреть, потому что он все письма, всё хранил. А теперь муж хранит.
[А разрешили бы Вы нам этот архив отфотографировать, например, если бы…]
Ну, в принципе можно.
[Да? У нас просто есть специальный фотограф, который занимается как раз сканированием всех этих личных архивов, и, в том числе, дневников]
У нас папа даже написал воспоминания.
[О, как прекрасно.]
Я её перепечатала. Мне кажется, в рукописном виде у нас тоже осталась.
[Это же невероятно ценно.]
Да. Причём ему уже было 84 года, наверное. И он, когда написал и отправил мне, я всё это набрала в Word. Я удивилась, какой у него хороший слог. [Смеётся.]
[А Вы не публиковали, да?]
Нет. Как бы, я по всем, кто меня просил — родственникам всем отдала. Но вообще очень интересно.
[Очень интересно.]
Тут… Ну, да, интересно. Вот была такая практика, что мы выписывали…
[Но это уже, как я понимаю, старшие…]
Старшие…
[Ну, не старшие классы… После пятого класса, да?]
Да. Да. Уже, может быть, шестой-седьмой.
[А мальчики, опять-таки, участвовали? Или это вот как раз среди вас, девочек?
Нет, вот настолько это было… Знаете, это вот такое вот интимное. Вот что для тебя важно — вот ты переписал. И показывали крайне редкому количеству. Но почему-то вот вели.
[То есть тоже, да, такой ближний круг.]
Да, ближний круг.
[А это во дворе или в школе? То есть…]
В школе.
[В школе.]
Это уже в школе было.
[То есть Вы брали с собой в школу эти альбомчики, да? И там уже распространяли.]
Да, кому-то… кому-то показывала. Но, как я понимаю, может быть, не все, но вот моя самая близкая подруга — вот у неё было.
[А такая игра, как «панночка», была у вас?]
Нет.
[Играть в «панночку»?]
Нет.
[На пальчиках — так вот — поднимать друг друга, нет?]
Нет.
[А вообще какие-то практики, связанные с вызываниями, с гаданиями — вызвать, там, духа кого-то или, там, погадать на кого-то?]
Это уже в студенческие годы.
[В студенческие, да?]
Скорее, да. Это уже в студенческие годы.
[Ну, расскажите тогда про студенческие годы. А что было?]
Ну, опять же, наверное, перед Рождеством — это же сессия была как раз — ставили определённым образом зеркала, загораживали, ставили свечи…
[В ванной комнате? Или…]
Нет, ну вот в комнате где мы жили, да. Ну и что-то там высматривали. [Смеётся.] Было опять же, по-моему, в этот же… ну, в ночь перед Рождеством… Свечку — у, как бы, воск расправляется — лили в блюдце и тоже смотрели. Что мы там видели, не известно, но это было.
[А было страшно, было любопытно?]
Зеркала — да. Я один раз посмотрела — и как-то я испугалась. Я не помню, что я… Но вот это вот множится, множится, множится — мне показалось как-то страшно… как будто вот затягивает туда куда-то. А вот, как бы, ну, «по регламенту» надо сидеть и долго смотреть. И когда вот туда тебя затянет — то тогда ты поймёшь… что ты там что-то увидишь.
[Ох.]
Да. Ну, вот для меня это казалось страшным. Вот это точно было.
[А в детстве такие практики, которые были связаны с чувством страха? Было такое? Вот сделать что-то, я не знаю… ну, страшные истории, например.]
Да, страшные истории мы рассказывали. Это в пионерских лагерях, в основном.
[Это в пионерлагере.]
Да, да. Когда отбой, свет выключили…
[Но это тоже после пятого класса? То есть это после 12 [лет]…]
Нет. Нас отправляли… да чуть ли не после первого класса нас отправляли. Ну, потому [что] не было другой возможности куда-то. И путёвку сложно было в пионерский лагерь, всё-таки, получить. И, если получали, то, как бы, конечно, нас отправляли. Причём всё время в первую смену — не очень хорошую по погоде. Да, там всё время находился кто-нибудь, кто рассказывал страшные истории, и мы прятались…
[А как это было? Это было после отбоя или…]
Да, после отбоя, когда уже…
[В комнате?]
Да, в комнате. Всё уже. Вроде бы как темно. И, вроде, как будто бы, все уже спят — и вдруг кто-то начинает рассказывать.
[А, то есть не специально собирались?]
Нет-нет-нет. И вот было такое, что: «Ой, перестань рассказывать». А иногда, как бы, слушали. Ну, вот я помню, что прятались — я пряталась под одеяло — потому что было страшно. Но придумать историю…
[А какие истории?]
Как бы, они повторялись. Ну, в основном… так, сейчас я что-то вспомню, наверное. Ну, со скелетами или с мертвецами, которые оживали в чёрной комнате. Если ты туда заходишь, и на тебя или на него в это время падает лунный свет. Там всегда фигурировал — ну, в наших рассказах — лунный свет. Что вот надо, чтобы лунный свет или на тебя не попал… наверное, на тебя — так как ты движущийся объект.
[В смысле, это в истории?]
Да, да.
[На персонажа не должен был попасть лунный свет.]
Да, да. И это как-то… Эта история всегда переносилась вот на действительность. Там говорили: «Ой, смотри — на тебя там луна светит!»
[Ух ты!]
Да, и уже начиналась какая-то такая детская паника.
[А куда Вы ездили в лагерь?]
Там же, ну, от маминого завода нефтеперерабатывающего — там река Орь впадает в Урал. Вот на Ори был пионерский лагерь.
[То есть там же, неподалёку.]
В один и тот же, да.
[А попытка вот сходить в какое-нибудь такое страшное место, не знаю… вряд ли, наверное, на кладбище, но, может быть, какое-нибудь заброшенное здание… или какая-то такая территория, которая пугала, но при этом одновременно и притягивала к себе, было такое?]
Нет, у меня, наверное, такого не было. Всё дело в том, что я, к сожалению, жила в городе, который был опоясан кольцом лагерей. И у нас жили люди, которых… Их называли химики — это, видимо, люди политические: вот не уголовники, а политические. Как бы, мы знали, что это так. И вот это было предупреждение — что не подходи. Потому что это колючая проволока. Вот. Вот я говорю, я в таком, как бы, своеобразном окружении.
[Очень любопытная атмосфера, да, наверное.]
Да. А вот таких каких-то заброшенных — нет. Город — у него история большая, там ещё с Пугачёва. Но строился он, видимо, уже весь после войны — туда очень много вывезли во время войны заводов, по ленд-лизу что-то получили. И город был, в основном, новый, и заброшенных [зданий] не было. На кладбище ходили, но днём ходили — это было не страшно.
[А какие-то запретные практики — игры, которые совершались втайне от родителей? Где-нибудь там в каком-нибудь укромном месте, чтобы никто не видел?]
Сейчас сходу…
[Какие-нибудь там, я не знаю, игры на деньги, например, азартные игры… вот втайне там собирались где-нибудь, играли? Что-то такое.]
Нет, на деньги точно не играла. Нет, не могу вспомнить. Это же очень давно было.
[А шалаш Вы строили?]
А?
[Штаб, шалаш. Землянки.]
Это строили, да. Это строили. Причём летом как-то нас всё время всех детей, как я понимаю, привлекали в эти сады-огороды, а зимы очень снежные. И, ну, как выпадает — сейчас, может быть, тоже — до двух метров снега. То есть это много, это вот…
[Это очень много.]
Да. И мы строили в этих… Особенно бульдозерами очищали дороги, и, например, во дворы [сгружали] — там были, ну, прямо гигантские такие кучи. И мы в этих кучах строили ходы. У нас там были, да, какие-то штабы. Ну, это строили, в основном, старшие ребята. И, как бы, как милость тебя там допускали — можно было… Они там даже из дерева какие-то… ну, сидения… зажигалась — всегда зажигалась свечка… Тебя там на какое-то время допускали. Меня допускали, потому что у меня был старший брат. И то нечасто. Нам очень хотелось попасть и посмотреть, что же там происходит. Потому что, ну… Ну, как такое вот благоволение кого-то высших… ребят.
[А чем там занимались эти старшие ребята?]
Ну, понимаете, у нас рабочий город был. Это я потом уже я осознала, конечно, такая вот, ну, под понятием «шпана». Слава [брат] вот как-то с ними… как-то общался. Чем занимались… Ну, я думаю, что всё-таки какое-то такое мелкое хулиганство — прям вот реальное мелкое хулиганство.
[Курили, пили?]
Курили, и пили, и отбирали деньги. То есть вот такое. Раздевали. Шапку тогда… я имею в виду — какую-то верхнюю одежду. Да. Но при этом вот… как вот «запретный плод сладок». И если вот понимали, что да — вот, как бы, эта вот компания такая неблагополучная. Но если тебе вдруг говорили: «Хочешь, пойдём с нами?» Я сразу говорила: «Хочу!» Да, вот… Ну, там буквально на 5-10 минут пустят. А вообще такая вот всё-таки — вот именно хулиганская шпана. Я помню, уже, наверное, я в 10 или в 11 классе… как-то мне навстречу попалась компания — я думала: «Ну всё». Как бы, уже распрощалась, — и вдруг один узнал (а я всё время спортом занималась) и говорит: «О, она меня перепрыгала в высоту — отпустите её». Я на полу так ватных ногах ушла домой то есть. Ну, вот да, устраивали такие вот… Сказать, что это штаб, нельзя, но такое какое-то логово хулиганское.
[Здорово.]
Было интересно, да.
[Спасибо Вам большое, Ирина. Мы, кажется уже, да, вышли немножко даже за лимит времени. Спасибо Вам огромное — безумно интересно.]
Пожалуйста. Если я ответила…
[Было безумно интересно. Я бы отдельно…]