00:00:00,000 - 00:10:01,954 - Биография родственников рассказчика, история попадания в Москву. “Москва наехала и поглотила” дома, в которых жили родственники рассказчика со стороны отца. Частную застройку снесли, построили пятиэтажки. Сейчас это улица Мосфильмовская. Показывает на карте территорию исторического района Троице-Голенищево
[Вы знаете, чем мы вообще занимаемся? Что это вообще за проект?]
Я знаю, что вы там опрашиваете людей в разных районах, коренных москвичей, чтобы они рассказали о своём детстве.
[На самом деле, не только коренных москвичей, там и приезжие люди. Поэтому хочу, чтобы вы немножко рассказали о себе, о том, в каком поколении вы живёте в Москве, т.е. я понимаю, что это не первое, правильно?]
Нет, это не первое поколение, при том, что для… С папиной и с маминой стороны это разные ситуации, потому что с папиной, значит… Нужно просто объяснить особенности социального происхождения. Да, значит, с папиной стороны у меня в роду священники и дворяне Московской области, ну, Московской губернии, а с маминой стороны – крестьяне Калужской области, Ульяновского района, Калужской области. Значит, соответственно, папина семья всю жизнь жила в селе Троицкое-Голенищево, Московской сначала губернии, а потом области, это старое село, оно названо по церкви приходской – Троица в Голенищах, которая была летней резиденцией московских патриархов ещё в допетровскую эпоху, так что это очень старое село и очень старая церковь. Вот, значит, мои предки с папиной стороны служили в разных приходах Московской губернии, а потом области, и в Егорьевском районе служили, где, собственно, прадедушка мой, Андрей Николаевич Левкиевский познакомился с моей прабабушкой Валентиной, которая как раз была из дворянской семьи, они там благополучно поженились и породили четверых детей. Потом его, поскольку священников же часто переводят с прихода на приход, чтобы не засиживались, вот его перевели в Троице-Голенищево, где, собственно, потом эта церковь была в 39-ом году закрыта, их всех выставили и, слава Богу, не арестовали, но они были поражены в гражданских правах как чуждые классовые элементы, это так называлось, т.е. они не имели права голосовать, их нигде не брали на работу, прадедушка, он уже был в возрасте, надо было как-то кормить семью, он работал фельдшером в районной больнице, потому что это единственное место, где его могли брать, как такого чуждого классового элемента, который был просто прокаженным фактически, как Марину Цветаеву не брали на работу даже посудомойкой, ну, вот это вот было то же самое. Вот, поэтому, собственно, они никуда не двигались, они жили на этом месте всё время, а потом Москва на них наехала и проглотила фактически. Эти частные дома, вот рядом, значит, вот церковного причта, они довольно долго… уже при моей жизни стояли, там жила моя бабушка с дедушкой, папа там родился и вырос, его три младшие сестры, единственный сын и самый старший ребёнок в семье. Там был дом, вокруг старый прекрасный сад, где там была яблоня, вишня, крыжовник, в общем, я это довольно плохо помню эту всю застройку частную. Потом её снесли, когда я была в классе втором, на этом месте построили отчасти пятиэтажки, отчасти посольства всякие, Шведское посольство сейчас на Мосфильмовской стоит, ну, это сейчас такое престижное место, престижный район.
[Елена Евгеньевна, можно оговориться? Что это за место сейчас? Вы сказали, Мосфильмовская?]
Улица Мосфильмовская.
[Улица Мосфильмовская, а дом какой?]
Ой, ну сейчас это уже невозможно вспомнить, это дома, которые, понимаете, если вы представляете это место, это как городская застройка уже стала планироваться после войны, в 50-60-х гг., потому что эти дома были снесены, когда мне было 8 или 9 лет.
[Ну а на тот момент они имели нумерацию?]
На тот момент они, конечно, имели номер, но я же не… Это меня брали в гости к дедушке и бабушке, мы же туда шли не по номеру, я, так сказать, могу ориентировочно сказать, как они стояли по отношению к Троицкой церкви, которая там, слава Богу, сейчас открыта и благополучно в ней идёт служба. Т.е. если стоять спиной к Мосфильмовской улице…
[А давайте попробуем на карте посмотреть?]
Давайте, я вам сейчас скажу совершенно точно, где это находится [ищут на карте] Вот видите жёлтым отмечен резкий обрыв? Раньше там был овраг, где они в войну, у них были огороды, чтобы прокормиться, они там картошку, капусту выращивали, а вот эта вот часть, по границе жёлтой линии, это была частная застройка.
[За Троицкой церковью?]
Левее-левее, т.е. вот если стоять спиной к Мосфильмовской улице, то вот это с левой стороны, дом был вот где-то здесь. Он стоял почти на краю обрыва, потому что сейчас он стал более пологим, а тогда он был очень сильным таким обрывом, а дальше местность уходила очень сильно вниз, потому что это река Сетунь здесь течёт, а это было её пространство, её ложе, это вообще были заливные раньше луга, потому что она разливалась раньше весной и заливала это пространство, а здесь была такая верхушка. А сейчас здесь стоят всякие новомодные престижные дома.
[Очень странно, что они здесь не отмечены, здесь какой-то пустырь…]
Нет, значит, в самом деле, здесь всё застроено очень плотно. Вот, собственно говоря, это место. Вот эта река Сетунь, знаменитый круглый дом.
[А чем он знаменит?]
А по-моему это был один из первых круглых домов, построенных в Москве. Он круглый, понимаете? У него внутреннее дворовое пространство, а сам он такой круглый. Это был один из первых домов, по-моему, когда стала застраиваться территория реки Сетунь, вот ещё в моём детстве это было совершенно неосвоенное пространство, там мальчишки рыбу удили, были ещё остатки этих огородов с капустой и картошкой, это стало застриваться в 70-80-е гг., и тогда же вот…
[В этот момент у вас ещё были тут дома?]
Да. Значит, это были частные дома, частная застройка. Был, конечно же, Мосфильм, были какие-то пятиэтажки, в том числе был дом, поскольку это инфраструктура городская после того, как это стало частью Москвы, она, конечно, стала выстраиваться под нужды киностудии Мосфильм, которая, собственно, имеет огромное пространство для своей жизни.
00:10:01,954 - 00:12:25,174 - улица Мосфильмовская - застройка района в 1930-е гг. Дома для актеров и других работников, которые соседствовали с деревенскими домами. Продавали молоко актерам.
Т.е. вот в середине 30-х гг. был организован Мосфильм, тогда всё остальное стало застраиваться под Мосфильм, т.е. там стали строиться дома для актёров и сотрудников на Мосфильмовской улице, значит, там была такая частная, сельская застройка, в том числе и дом моего прадеда и деда, где они жили, и одновременно дома, где жил Розенштейн. А поскольку бабушка ещё довольно долго держала корову, а как же кормиться надо было в 40-е гг. и четверо детей и, в общем, очень голодно, то да, излишек молока она действительно продавала там. Папа рассказывал, что он Розенштейну носил это молоко, он покупал у них молоко. Поэтому вот, собственно, они ни откуда не приехали, они просто были поглощены этой Москвой, стали городскими жителями, потом, когда эти дома снесли, им, ну папа с мамой поженились, они уже жили отдельной семьей на Нагорной улице.
[Им дали там квартиру?]
Да, они получили квартиру отдельную, я уже родилась на Нагорной…
[А Нагорная улица дом какой?]
Дом 31, корпус 5, квартира 35. Сейчас, собственно говоря, мой папа там до сих пор живёт уже один, потому что мам умерла в 2012 году.
00:12:25,174 - 00:15:15,795 - Родителей отца переселили в “Потылиху” - дома по тылу.
А дедушка с бабушкой и три младшие папины сестры, пока они не вышли замуж, они потом, когда снесли их частный дом и уничтожили сады роскошные и прекрасные, их переселили ближе к Окружной дороге… Это, значит, территория ближе к Новодевичьему монастырю, только с другой стороны, это, так называемая, Потылиха – вот эта часть территории [смотрят на карте]. Вот видите: тут Москва-река делает поворот, вот здесь вот Лужники, вот здесь Новодевичий монастырь… А вот смотрите, на обратной стороне, вот этот угол Воробьёвского шоссе и третьего транспортного кольца, а раньше это была окружная железная дорога, из которой потом сделали это Третье Транспортное кольцо. Вот эта вот часть по тылу, по тылу Москвы-реки, называется Потылиха.
[Это в народе так называется?]
Ну, это в народе так называлось. Но, по-моему, это сейчас даже узаконено, этот микрорайон чуть ли так не называется, по крайней мере, я его видела даже в каких-то официальных документах.
[А как далеко он простирается с этой стороны?]
Ну это я даже не помню… Вот эта вот часть по железной дороге, вот этот вот угол… Собственно, тыл вот этого угла Москвы-реки. То, что идёт по тылу Москвы-реки, называлось Потылихой. Их сюда вот ближе к Окружной Железной дороге… Выстроили там такие двенадцатиэтажки блочные, уже позднебрежневского времени, они там получили квартиру. А эта часть была… все частные дома были уничтожены и стали вот застраиваться там посольства, а внутри пятиэтажками. Так что здесь с этой частью моих предков мы разобрались.
00:15:15,795 - 00:34:16,544 - Воспоминания ЛЕЕ о доме дедушки. Закрытый Храм Живоначальной троицы. Разрушение храма, сбрасывание колоколов. Сжигание церковного архива. Травмирующий опыт. Первая Пасха в 1990-е.
[А можно всё-таки поподробнее про ваши воспоминания об этом частном секторе, об этом овраге, о котором вы говорите, об огородах.]
Ну, я лично помню не очень много, прежде всего, потому что у нас были не очень хорошие отношения с дедушкой и бабушкой, потому что они были недовольны тем, что папа женился на маме. Они вот, во-первых, считали, что это страшный мезальянс с его стороны, потому что, вот как раз к вопросу о приезжих, они были людьми достаточно, хоть и пораженными в правах, но людьми, так сказать, достаточно высоко социального бывшего уровня, а мама была из простой крестьянской калужской семьи и дедушка в начале, в 31-ом году, переехал в Москву, как раз на строительство Окружной железной дороги, которая сейчас Третье Транспортное кольцо, потому что он не хотел быть в колхозе, 29-ый год – это был год перелома, когда на съезде партии Сталин объявил о коллективизации и о том, что все должны быть в колхозах, а дед с маминой стороны, Мирон Гаврилович Кувшинов, был человеком очень независимым, он был середняком, кулаком не был, но вполне было исправное хозяйство, с лошадьми, с коровой, с овцами, с курами, ну, со всем, что полагается. Это была деревня Грымские Дворы Ульяновского района Калужской области, которая осенью 41-ого года была сожжена немцами, потому что эта часть попала под оккупацию, ей сейчас не существует в природе просто. Вот когда началась коллективизация, их насильно начали загонять в колхоз, а дед не хотел этого безусловно, он был человеком слишком независимым, тогда его обвинили в якобы краже мешка зерна и на год посадили для острастки, но это было абсолютно дутое дело, никакого мешка зерна он, естественно, не крал. Тогда он понял, что надо уходить. Сначала он, семья ещё оставалась в деревне, уехал в Москву, устроился на работу, на строительство железной дороги Окружной, а потом через несколько лет перевёз семью, в общем, корову, лошадей, всё раздали по родственникам, которые там оставались, ещё там его мать была жива, бабка Надюшка, но это я всё знаю только по рассказам родителей, которые довольно подробно обо всём рассказывали. Она как раз погибла осенью 41-ого года, когда немцы выгнали ночью всех жителей деревни из домов, не осень это была, а уже зима, это был декабрь, как раз наступление под Москвой, подожгли всю деревню и они остались на морозе, вот моя прабабушка подхватила воспаление лёгких и умерла. Ну, она уже была глубокой старухой. Они вот жили как раз, были для строителей вот этой Окружной железной дороги построены такие двухэтажные дома барачного типа. И вот первые годы после переезда в Москву они жили в этих домах как раз на Потылихе. Ну, это же практически рядом с Мосфильмовской, потому что Мосфильмовская туда втыкается, просто проходит мимо. Соответственно, поскольку положение семьи было очень тяжёлое, мама очень рано начала работать, в послевоенные годы, собственно, она стала работать даже на Мосфильме у Пырьева, когда он снимал картину «В 6 часов вечера после войны». Мама работала там после этого довольно долго осветителем. Это была тяжёлая работа, потому что это сейчас тут компьютеры и всё такое, а тогда это была очень громоздкая техника осветительская. Вот эта вся съёмочная техника, эти страшно тяжёлые кабели, эти огромные софиты, которые надо было выставлять. А работали девчонки 16-18 лет, потому что мужчин практически не было, люди на такой работе были, в основном, вот эти девчонки, которые кончили 8-10 классов и потом учились где-то в техникумах или на вечернем отделении для того, чтобы как-то выживать, потому что голодно было, кроме того, у них, мамина старшая сестра, тётя Аня, была очень тяжело больна: она подхватила себе астму, когда осенью 41-ого года они работали на трудовом фронте, копали противотанковые рвы. Это же всё обычное гражданское население эти рвы копало, всякие противотанковые укрепления. Она там серьезно простудилась и потом до конца своих дней она очень тяжело болела астмой, поэтому мама, закончив 8 классов, сначала устроилась работать осветителем в съёмочную группу Пырьева и потом она уже кончила техникум, потом кончила институт, она была инженером-электриком. Всю свою жизнь, до пенсии, она проработала на Мосфильме, последние лет 20 она была замдиректора мосфильмовской подстанции, потому что у Мосфильма внутри есть собственная подстанция, потому что электричество, которое приходит из города, для съёмок, непригодно, оно слишком кривое, а на подстанции стоят специальные выпрямители, которые, значит, приспосабливают это электричество, делают его ровным, приспосабливают его для нужд съёмок. Мама всю свою жизнь, ну после того, как родилась я, она ушла из съемочной группы именно для того, чтобы больше сидеть со мной, она работала на мосфильмовской подстанции. И там, собственно, они и познакомились с папой, потому что он после школы пошёл на вечернее отделение, он кончал МАДИ, автодорожный институт, они оба технари. Он тоже был на вечернем, а работал на Мосфильме в цехе, который создавал всякий реквизит для съёмок, в частности, папа страшно гордится тем, что в «Карнавальной ночи», если вы помните, есть такой номер, когда двое танцоров отплясывают чечётку и они очень громко её выбивают, у них такие очень гулкие, такой звонкий звук получается от выбиваемой ими чечётки. Вот для того, чтобы достичь этой звонкости при танце, им в их туфли вшили специальные металлические пластинки, чтобы это было чётче и звонче. Вот эти металлические пластинки им в туфли вытачивал лично папа на токарном станке, чем он безумно страшно гордится и всегда вспоминает о своём вкладе в историю отечественного кинематографа. Ну вот они там познакомились и поженились. Бабушка и дедушка с папиной стороны были страшно недовольны такой невесткой, в общем, как-то мы к ним не очень часто ездили, понимаете? Т.е. мы, конечно, ездили на всякие общие семейные мероприятия, но всё-таки отношения были довольно не близкие, поэтому лично я помню, это как раз такая очень долгая преамбула к тому, что я помню вот из своих личных воспоминаний. Значит, я помню закрытую церковь Троицкую, такую очень ободранную. Она была закрыта в 39-ом году и папа, несмотря на то, что он был совсем маленьким, потому что это была страшная тайна, даже помнит, как сбрасывали колокола с церкви и жгли книги и, в общем, после этого они были вынуждены ночью сжечь практически весь прадедушкин архив, все письма, фотографии, потому что готовились к тому, что его буду арестовывать, потому что уже практически всё священство было репрессировано. Не знаю, по каким там причинам, но обошлось только вот в поражениях в правах, поэтому от прадедушки, кроме спасённого корпуса богослужебных книг, Библии там, молитвослова и ещё других, требника там, практически ничего не осталось, потому что было всё сожжено, чтобы уничтожить какие-либо отягчающие обстоятельства.
[А прятать не пытались?]
Ну, нет. Я не знаю, по крайней мере, мне про это не рассказывали. Значит, про мои личные воспоминания. Они очень немногочисленны, я помню одноэтажный деревянный и достаточно просторный дом. Такое большое воспоминание, что в сенях или в коридоре стояла огромная банка с таким грибом, знаете, такой гриб, от которого ещё получается чайный гриб, такая кисленькая водичка. Вот у бабушки был этот чайный гриб. Это было печное отопление, собственно, внутри дома я довольно плохо всё помню, я помню сад большой и старый с крыжовником, в котором я однажды запуталась, пойдя в этот сад, а потом долго орала, чтобы меня из этого крыжовника кто-нибудь спас. Ещё помню соседский двор, куда дедушка меня носил на руках, чтобы посмотреть щенят, родившихся у рыжей соседской собаки. Я вот хорошо помню этот момент, когда я, с одной стороны, хочу потрогать их, с другой стороны, я боюсь этой собаки. Я выбираю такой компромиссный вариант, я свешиваюсь вниз головой с дедушкиных рук и тянусь туда, к этим щенятам и к этой собаке. Вот, ещё я говорю, мы, конечно же, когда шли от остановки автобусной, там шёл 119, от нашей Нагорной до Мосфильмовской шёл прямой автобус 119, мы на нём ездили к дедушке с бабушкой, то всегда мы проходили мимо этой церкви и это был всегда травмирующий момент, я знала, что это прадедушкина церковь, что она закрыта, что туда нельзя. Ну, церковь всё время была связана с такой семейной травмой, несмотря на то, что я уже была ребёнок третьего поколения после, но эта травма всё время присутствовала и во мне тоже, ну и в папе тоже она присутствовала, хотя папа знал, кто сбрасывал колокола с этой церкви и этот человек, когда мы уже получили от Мосфильма дачу под Звенигородом, то папа однажды мне сказал, что человек, который сбрасывал колокола с нашей церкви, он живёт на наших дачах, т.е. он всю жизнь с ним сосуществовал, но мне он про это не сказал, кто этот человек, зная мой взрывной характер и то, что я могу сказать всё, что угодно. Поэтому я не знаю, кто этот человек, но папа это знал, он всю жизнь был вынужден с этим человеком сосуществовать в одном пространстве. Потом, когда эту церковь закрыли, она долгое время просто стояла, внутри нетронутая. Бабушка долгое время ходила и её сторожила, чтобы её не грабили, не разграбили, но потом началась война и стало как-то совсем тяжело жить, что начались бомбёжки и началась тяжёлая ситуация с едой, что уже было не до таких излишеств, в общем, потом её, конечно, внутри всю ободрали. А открыли её, вернули церкви, по-моему, в 90-ом году, в 91-ом году была Пасха, она была ещё закрыта и там шёл ремонт, буквально на паперти служили пасхальную службу, а в 92-ом году уже да, внутри церкви. Папа тогда как раз получил какую-то премию, какую-то крупную выплату и он пошёл и достаточно большую сумму внёс на восстановление этой церкви, как-то было это очень важно, что эта церковь снова жива. Очень повезло, потому что сразу настоятелем назначили отца Сергия Правдолюбова. Это один из лучших вообще, из старой такой священнической семьи, у них 300 лет священников в семье, и его назначили на приход. В общем, это был такой взрыв энтузиазма, это было начало 90-х гг., такого, когда казалось, что вот церковь послужит тем локомотивом, который сплотит вокруг себя общество и это был очень интеллигентский приход, потому что достаточно близко от университета.
[Какого?]
Московского Государственного, имени Михаила Васильевича Ломоносова, там же буквально несколько остановок от университета. Ну и тогда вообще был только один университет, это сейчас всё, куда ни плюнь, один сплошной университет. Тогда был только один – это МГУ, конечно. Там куча народа университетского туда ходила, это было начало 90-х гг., большой энтузиазм, я тоже ездила всегда туда на Пасху, это было просто так здорово. Я очень хорошо помню, когда вскоре после открытия была первая Пасха внутри самой церкви, она была только побелена внутри, даже ничего не было расписано, алтарь был толком не сделан, а сделан из каких-то подручных икон. Я помню, что я села на лавку, прислонилась к стене этой церкви, мне показалось, что она такая тёплая, что я, как дома, пришла и к печке прислонилась. Это вот была прадедушкина церковь, которая возродилась, причём, что я всю жизнь её помню ободранной, закрытой. И вот она снова, как из клинической смерти, вернулась.
[Удивительная история.]
Очень это было потрясающе. А в детстве я вот помню серой, закрытой, такую понурую, ободранную. Это было очень тяжело. Это, собственно, мои воспоминания об этом.
00:34:16,544 - 00:43:26,114 - Детские воспоминания отца ЛЕЕ. Рыбу ловили в Сетуни. Подработка в массовке - детский заработок. Пирожные - хлеб с сладкой акации и сахарным песком. Первое в жизни настоящее пирожное.
Папа, конечно, очень много всего рассказывал про своё детство, про то, как они рыбу ловили в Сетуни, как в футбол играли. Он очень рано должен был стать самостоятельным, потому что он был старший и единственный мальчик, а бабушке нужно было работать. Конечно, всех этих троих девиц на его шею очень рано стали оставлять, поэтому он такой был нянькой для них всех. Нужно сказать, что они привыкли всю жизнь этим пользоваться, эти сёстры. Ну и вот он много каких-то маленьких вещей рассказывал про то, как он подрабатывал в массовке, когда стали снимать первые картины, то массовку набирали из местных окружающих жителей, вот он там, участвуя в массовке, себе денег на велосипед заработал, потом на путёвку в пионерский лагерь, между прочим, даже бабушка один раз участвовала в массовке вместе, кстати говоря, с этой коровой, молоко от которой носили Розенштейну. По-моему, это был фильм первый советский, который получил Оскар в 43-ем году, назывался «Разгром немцев под Москвой», он был такой немножко полудокументальный, полупостановочный. В общем, там было много выстроенных, постановочных кадров, но в большинстве довольно много хроники. Вот в эту хронику попала моя бабушка: там буквально один кадр, как она гонит эту корову.
[Т.е. там же рядом с домами?]
Да, рядом с домами. Это, конечно, совершенно замечательно. Но это было, конечно, просто так, не игра, это она случайно туда с этой коровой влезла. Папа рассказывал, в основном, как было голодно, потому что это детство военное, послевоенное – это вопрос выживаемости на основе каких-то очень ограниченных ресурсов. Я поняла, откуда у этого поколения просто патологическая невозможность выбросить что-то, что может быть потом использовано в качестве ресурса ещё раз. Вот если там кривые гвозди из доски вынули, их надо выпрямить и сложить в коробочку, чтобы потом их ещё раз использовать. Если какая-нибудь железяка попалась – это большая ценность, потому что железяку потом можно использовать куда-то. Поскольку они были детьми и, конечно, хотелось чего-то вкусного, то они себе устраивали то, что они называли пирожными. Это, значит, на кусок чёрного хлеба, вот когда цветёт такая жёлтая акация, не южная белая с большими цветками, а вот наша такая московская с такими мелкими жёлтыми цветками, но они сладковатые. Вот они на чёрный хлеб, значит, насыпали слой этих жёлтых цветков акации, а сверху чуть-чуть посыпали сахарным песком, потому что это была очень большая ценность. И вот это называлось пирожными. Настоящее пирожное папа ел в детстве, как он считает, только один раз в жизни и он про это пирожное мне много раз рассказывал, т.е. это тот жанр, который Анна Андреевна Ахматова называла пластинками – такими полуимпровизационные истории с таким постоянным сюжетом, довольно обкатанные на разной публике. Это настолько было великое событие – это пирожное, что оно для него было настолько важно, что он постоянно про это вспоминает. Это когда они в очередной раз играли в футбол и он стоял на воротах. Игра в футбол – это была значительная форма провождения времени для мальчишек такого возраста 30-50-х гг., потом она сменилась хоккеем, уже для моего поколения, когда советская сборная стала выигрывать, там всё время первые места и золотые медали, а в 30-е гг. – это футбол. Естественно, такого кожаного настоящего мяча купить было невозможно, потому что это было безумно дорого для их родителей, поэтому они эти мячи шили сами из тряпок. Значит, эти тряпки для мячей надо было складывать и никакую тряпку нельзя было выбрасывать. Они играли в футбол, это была весна, апрель, мяч попал в Сетунь, недалеко от Сетуни было футбольное поле, где эта низина, где сейчас этот круглый дом, вот где-то там были места, где они рыбу ловили, в футбол играли, тут же эти огороды, где капусту с картошкой выращивали, для каждой семьи был свой участок. Мяч попал в Сетунь, он залез за этим мячом, у него началось воспаление ушей очень серьезное, его направили в Морозовскую больницу на какие-то анализы, на обследование. Дедушка его повёз, в общем, в утешение страдающему ребёнку, это был 44-ый год, дедушка ему купил в коммерческой лавке пирожное. Понятно, что это было очень дорого. И вот настоящее пирожное – это было страшным событием для него. Коммерческое, потому что понятно, что в это время Сталин разрешил коммерческую торговлю, поскольку дело было совсем швах и, в общем, там можно было что-то купить за большие деньги, в это время были даже коммерческие рестораны, вот ресторан «Астория» был коммерческим.
[Астория? Он где-то в том же районе расположен был?]
Нет, в центре. Это знаменитый ресторан. Если вы помните, в «Место встречи изменить нельзя», там герои все ходят в «Асторию». Вот он был коммерческий. Я не про то, что папа с дедушкой ходили в «Асторию», они такого себе позволить не могли. Я говорю о том, что в это время, несмотря на Сталина, было довольно много негосударственной формы собственности, вот то, что было полностью уничтожено Хрущевым.
[Это в 40-е гг.?]
Да, 30-40-е гг, довольно много было всяких кооперативов, много не частных, но кооперативных мастерских сапожных или пошивочных. Это всё было полностью уничтожено Хрущевым и окончательно залито в асфальт Брежневым. Вот про этом пирожное он вспоминал. Это всё как бы папина история. А моя история она совсем в другом районе протекала. Я уже говорила, что в это время как раз, начало 60-х гг. – это история пятиэтажек.
[Елена Евгеньевна, а можно я доспрошу. Вот этот район, в котором жил и вырос ваш отец, он как-то назывался? Т.е. было какое-то название?]
Ну вот Троице-Голенищево. Оно так и называлось. Троице-Голенищево называлось, это совершенно официальное название села, а потом это стало Мосфильмовской улицей.
[А район сейчас это какой?]
Мосфильмовский. Подождите, или, может быть, Гагаринский. Да, Гагаринский он называется.
00:43:26,114 - 00:47:37,726 - Военные воспоминания отца рассказчицы. Рыли щели в огороде - примитивные укрытия, глубокие узкие ямы. Полосы крест-накрест из газетной бумаги на окнах.
[Я ещё хотела спросить по поводу военных воспоминаний вашего отца, т.е. как я понимаю, они не уезжали никуда?]
Нет, не уезжали.
[Не рассказывал, как это всё было?]
Вы знаете, довольно мало он рассказывал про бомбёжки. Ну да, были, но, понимаете, они себе рыли щели в огороде – это такие небольшие погреба, чтобы спрятаться там во время бомбёжки. Это же частная застройка, а бомбоубежище были только там, где были каменные, кирпичные дома, так что никакого особого бомбоубежища у них не было, потом это была уже окраина Москвы, их же только что присоединили, т.е. перед войной буквально это стало частью Москвы. Понятно, что никакой особой ценности для немцев эта территория не представляла, потому что они бомбили, безусловно, центр и какие-то такие с военной точки зрения значимые объекты. Так что, да, он помнит, что у них были полосы, заклеенные, окна, чтобы при взрывной волне не выбило стёкла.
[Полосы – это в смысле?]
Ну как, из газетной бумаги, если вы видели в фильмах о войне, то вот всю войну, пока шли бомбёжки, окна заклеивались крест-накрест такими газетными полосами для того, чтобы, когда идёт взрывная волна, она не выбила стёкла, чтобы они не посыпались мелкие эти стёкла не поранили никого. Ну, если вы видели какой-нибудь фильм о блокадном Ленинграде, то везде там были эти заклеенные стёкла. Значит, маскировка, чтобы ночью, вечером, когда горел огонь, окна должны быть плотно закрыты, чтобы самолётам сверху не было видно, чтобы они не могли ориентироваться на эти огни и сбрасывать туда бомбы. Щели – это такие примитивные укрытия во время бомбёжек, которые люди рыли сами, такие глубокие, узкие, длинные ямы, куда люди просто прятались, потому что это уменьшало вероятность попадания осколков, которые там разлетались, чтобы не быть убитыми, но если на вас бомба сверху падает, то вы оттуда никуда не денетесь, но от осколков это защищало. Такие щели, а поверх этой щели, поверх этой ямы шёл какой-то накат из досок и чего-то, прикрытый дёрном, чтобы, так сказать, сверху это было не очень видно. Вот такие примитивные укрытия для них были, но, я говорю, поскольку это была окраина Москвы, немцы там практически бомбы не сбрасывали, им было это неинтересно, для них было постоянное чувство голода – это то, о чём он постоянно вспоминает. К вопросу о выживаемости, вопрос отоваривания карточек, нужно было следить, выкупать вовремя, стоять в очереди, чтобы выкупить этот хлеб или кусочек, свою порцию масла, которая им там предназначалась, в общем, вот эти продукты.
00:47:37,726 - 00:50:35,579 - Воспоминания матери о Дне Победы 1945 года.
Вот мама, кстати, говоря, тоже не очень много рассказывала о бомбёжках, она зато вспоминала День Победы, как они узнали о конце войны. Это было, конечно, потрясающее. Я этого никогда не переживала, но она об этом всегда рассказывала так, что я вот сейчас, вспоминая об этом, готова плакать, я понимаю, что они переживали в этот день. Это была ночная съёмка на Мосфильме, она уже работала на Мосфильме. В ночь с 8 на 9-ое мая 45-ого года была ночная съёмка. Когда съёмка идёт в павильоне, то входить нельзя, потому что всё там засветите и всё нафиг. И тут вдруг кто-то раскрыл из коридора двери и закричал: «Вы что, дураки! Вы что делаете? Война кончилась!». И тут началось что-то просто невообразимое, потому что все всё сразу бросили, ринулись на улицу, все начали обниматься, смеяться, плакать, как сумасшедшие. Она сказала, что это была такая безумная, всеобщая, вселенская радость, которую они переживали, что это нельзя сравнить ни с чем. Это было какое-то абсолютное счастье и все были просто друг другу братьями. Просто все, кто шёл по улице, все обнимались друг с другом, все кричали, плакали, смеялись одновременно, танцевали, т.е. это был какой-то всеобщий приступ счастья, как они вот с этой съёмки выскочили и радовались этому событию. Вот это она помнит, да.
[Что-то невообразимое!]
Это было невообразимое, да. Ну вот, что-то подобное пишут социологи: вот два момента, которые связывают общество и примиряют его со своей историей XX века – это победа в Великой Отечественной войне и полёт Гагарина. Вот они оба уже вспоминают, что вот что-то такое, бледнее, конечно, но всё равно вызвало сплочение, энтузиазм и радость общества, это был, конечно, полёт Гагарина, когда все точно так же высыпали на улицу и обнимались друг с другом. Понятно, что победа в войне, такая страшная, травматичная, которая стоила стольких жертв и так тяжело досталась, это было, конечно, совсем другое, это были действительно и радость, и слёзы одновременно.
00:50:35,579 - 00:53:39,602 - Как война отразилась на семье рассказчицы. Как отразилась коллективизация и смена власти. Вера и власть - семья рассказчицы была верующая. Дистанцированность от политики.
[О смерти Сталина не было никаких воспоминаний?]
Нет, вы знаете, я не помню, чтобы они об этом рассказывали. Рассказывали, конечно, но это не было каким-то таким семейным событием, прежде всего потому что всё-таки никто не был репрессирован. Конечно, как и большинство людей пострадали, но как, остались же живы. Да, пришлось дедушке схватить семью и ехать из своего села, чтобы не вступать в этот колхоз. Да, прадедушку с другой стороны выгнали из церкви и поразили в правах гражданских, таких лагерей и ссылок и того ужаса, через который прошли другие семьи, в общем, нет и не было. Потом, ну да, понимаете, нельзя сказать, что они были очень сильно политически озабоченные люди. Т.е. я бы сказала, что отношение к власти было без всяких иллюзий, потому что, прежде всего, это была семья верующая, верующая, конечно немножко по-разному, папа всё-таки из такой канонической церковной среды, а мама из крестьянской и народной веры. Но они оба были люди крещённые, все люди, и с той, и с другой стороны, были крещённые. Они венчаные, естественно, несмотря на то, что это было начало 60-х гг., и хрущёвская волна гонения на церковь. Я была сразу крещённая, здесь никаких вопросов даже не было, в этом смысле, с точки зрения религии, они были людьми абсолютно едиными. Но при этом они были как-то абсолютно дистанцированы от всякой политики и власти и вот относились к этому, как к чему-то отстраненному, чего, по возможности, не надо касаться и вообще с этим связываться. Это абсолютно не было таким вот диссидентством активным. Это была такая вот дистанция.
00:53:39,602 - 00:57:25,841 - Открытые церкви в Москве. Религиозные практики в советское время. Священнослужители доносчики.
[А вот все религиозные мероприятия: венчание, службы и прочее. Они где проходили?]
В церкви, конечно.
[А она же закрыта была в это время.]
Нет, несколько церквей в Москве было открыто.
[А, т.е. они ездили куда-то?]
Всё советское время было открыто несколько церквей. По-моему, к концу 39-ого года, когда закрыли прадедушкину церковь, было всего открыто 7 церквей. После 43-его года, когда Сталин вернул патриаршество и выпустил из заключения часть священников, иерархов церкви, было открыты заново некоторое количество церквей, т.е. к концу войны там несколько десятков церквей в Москве было открыто, потом вот новая волна наезда на церковь началась с Хрущёвым. А Брежнев занимал позицию глухого душения подушкой, открытых репрессий не было, но было глухое сопротивление властей всякому проявлению религиозности.
[Это не были подпольные службы?]
Нет, никакие подпольные службы не были, значит, была близко открытая церковь, которая никогда не закрывалась в советский период. Это тоже Троицкая церковь около смотровой площадки, возле главного здания МГУ на Ленинских, сейчас Воробьёвых, Горах. Если стоять лицом к Лужникам на смотровой площадке, то с левой стороны будет небольшая, маленькая церковь. Вот там венчались мои родители, там меня крестили. Она никогда не закрывалась. Нет, не подпольная, т.е. я знаю, что была практика, когда на отпевание и крещение знакомых священников приглашали домой. В советское время это очень многое было, прежде всего люди, которые могли пострадать карьерно, потому что у многих священников, несмотря на, так сказать, тайну совершаемых таинств и исповедей, в общем, многие были просто вынуждены, так сказать, заниматься сотрудничеством с КГБ, с органами, просто потому что в некоторых ситуациях это была единственная возможность продолжать существование и служение. Собственно, они были вынуждены доносить, кто крестил своих детей, кто венчался кто ещё исполнял какие-то обряды, поэтому в ряде случаев люди, которые имели возможность, приглашали священника на дом для крещения ребёнка, проверенного священника, своего. Но вот этот вот священник, который служил, я не помню, как его звали, который папу с мамой венчал, меня крестил, он был прадедушкин знакомый, он знал прадедушку, он был не чужой человек. Так что нет, это всё было в церкви, папины и мамины венчальные церкви до сих пор там в шкафу у папы в квартире стоят.
00:57:25,841 - 01:13:19,717 - Храм Сошествия Святого Духа на Даниловском Кладбище. Пасха. Поход на кладбище. Проулок, ведущий к Даниловскому кладбищу. Нищие, торгаши. Подаяние на Пасху.
[А какие-то примечательные воспоминания об этой церкви у вас есть?]
Об этой? Нет. Об этой церкви – нет, поскольку для нас это была не самая удобная церковь. Вот на Нагорной, где мы, собственно жили, самая удобная церковь – это была церковь, которая на Даниловском кладбище. Туда нам было удобно ехать на 25 автобусе, это церковь Сошествия Святого Духа, там как раз похоронены дедушка с бабушкой по маминой линии, мамины родители. С этой церковью связаны все пасхальные события, потому что, когда мы на Пасху шли на кладбище, как все приличные советские люди, потому что понятно, что произошло контаминация, на Радуницу ходить на кладбище было невозможно, потому что это был всегда рабочий день, это вторник всегда. Единственный сильный праздник, который всегда приходился на выходной, это была Пасха, она, конечно, аккумулировала, приняла на себя все вот эти поминальные смыслы, поэтому она была как бы одновременно и Радуницей. Мы утром всегда, это был прекрасный праздник, хотя он был внутрисемейный только, и в подготовке к нему у меня всегда была своя собственная роль, потому что я с детских лет красила яйца, это была моя прерогатива, мама, естественно, готовила всё остальное: пасту [?] и кулич. Вот пасху творожную всегда делал папа. Понятно почему, потому что в крестьянской среде не было творожной пасхи. Как элемента пасхальной еды, мама поэтому не умела её делать, а умел её делать всегда только папа, потому что это каноническая священская еда, он от бабушки знал, как это делать, поэтому роли распределялись: мама – куличи, папа – творожная пасха, а самое замечательное – это крашение яиц в луковой шелухе и потом вытаскивание их большой шумовкой из этого вороха луковой шелухи и опускание в холодную воду – это была моя прерогатива. Нужно сказать, что у нас всегда на кухне, привязанный к батарее, висел большой полотняный мешок для сбора луковой шелухи. Луковую шелуху никогда не выбрасывали. И вот это первое религиозное воспитание, когда мама чистила или тётя Оля, мамина старшая сестра, незамужняя, которая жила с нами в доме, чистили лук, они всегда говорили, что шелуху не надо выбрасывать, а надо складывать в мешочек, потому что будем красить яйца на Пасху. Это было первое понимание того, что есть Пасха и на неё надо красить яйца. Потом, за несколько дней до Пасхи, в четверг, вынималась из этого мешка вся луковая шелуха, замачивалась в большой такой старой коричневой кастрюле, которая была уже немножко битой и была ни для чего другого не была способной. Значит, мама покупала яйца, наступал этот радостный момент, когда вода закипала, когда я ещё была маленькая, меня ставили на табуретку, давали в руку шумовку, ложку с дырками, я туда закладывала яйца, потом оттуда прекрасно эти яйца вынимала. Был очень большой соблазн их не съесть вот сразу все такие прекрасные. Так вот, вся потом эта пасхальная еда, утром это происходило. Конечно, я тогда не постилась и мама не постилась, тётя Оля постилась очень строго, ей было плевать советская власть, не советская, вообще, только тётя Оля соблюдала молитвенное правило. Ну, утром надо было на работу, поэтому она не соблюдала, а вечером она всегда соблюдала молитвенное правило, она всегда произносила все необходимые молитвы, а мы с ней вместе жили в одной маленькой комнате, я с ней вместе спала в одной комнате…
[Это сестра вашей матери?]
Старшая сестра моей мамы, она так и не вышла замуж, она была совершенно одиноким человеком. Собственно, она всегда молилась над моей кроватью, вставала так, чтобы меня можно было покрестить, произносила «Отче наш», «Да воскреснет Бог» и, что очень смешно, потому что она была всё-таки деревенским человеком, произносила «Сон Богородицы». Вот «Сон Богородицы» я впервые услышала и запомнила именно от неё. Причём, поскольку я была ещё совсем несмышленышем, были смешные такие моменты, я потом её спрашивала, а она говорила, что видела сон про пятого Господа. А я говорила: «Тётя Оль, что ты такое говоришь? Как может быть Господь пятым?», а «про пятый» – это значит распятый, пропяли его копьём. Я долго не понимала, что значит пропятого Господа, Богородица видела сон, вот. Так вот, к вопросу о праздновании Пасхи. Тётя Оля всегда исполняла молитвенное правило и всегда крестилась и читала молитву перед тем, как сесть за стол. Это единственный человек, который вот это всё исполнял, другие, конечно, не постились и все стали более-менее соблюдать пост уже в 90-е гг. Но всё равно утром все разговлялись пасхальной едой и собирали часть этой еды в сумку и ехали на два кладбища, где были похоронены наши родственники – это Даниловское и Ваганьковское кладбище.
[Это всё совершалось в один и тот же день?]
Да, это всё совершалось в один день подряд. Меня стали брать, когда мне было уже лет 6-7. Меня сначала брали на одно кладбище, а потом на оба. Это был такой замечательный сценарий, как раз когда я говорила, что мне давали в руки мелкие медные монетки и говорили, что надо подать нищим копеечку, это была моя такая функция, когда мы шли на кладбище. Вот брали, значит, часть еды пасхальной, шли на кладбище, веник там, какие-то тряпки, чтобы можно было убрать могилу. Убирали мы свою могилу, на Даниловском две могилки, дедушки и бабушки, на Ваганьковском одна, где похоронены мамины брат и сестра, вот эта тётя Аня, которая страдала от астмы, и дядя Юра, который умер в 43-ем году совсем ещё подростком. Ну вот прикручивали к крестам красивые шуршащие цветочки, которые я, помните, выклянчивала. Ведь не было индустрии похоронной такой в советское время, а была как бы такая полуподпольная, полуиндивидуальная деятельность, когда к Пасхе умельцы делали такие для украшений могли цветы из бумаги, они были из такой гофрированной, папиросной бумаги, такие яркие, шуршащие, по 10-15 копеек, потом были по 20-25, знаете, это была более сложная технология, когда их опускали в разноцветный стеарин или разноцветный воск, такие были плотные цветы на проволочках для украшения могил и, наконец, был третий вариант таких самодельных украшений для могил, это цветы, сделанные из кусочков поролона, окрашенного в разный цвет, тоже стянутого проволочкой. Вот эти из гофрированной бумаги стоили 10-15 копеек, вот эти, из кусочков поролона, стоили копеек 20-25, а вот эти, сделанные из воска или стеарина, они было от 30 до 50 копеек. Это были большие деньги по тем временам, если учесть, что буханка хлеба стоила 16 копеек, а килограмм картошки – 10 копеек.
[А где их продавали?]
Их продавали прямо вот… Сейчас этот проход к Даниловскому кладбищу разрушен съездом Третьего Транспортного кольца, это вот от Варшавского шоссе шёл такой довольно широкий проулок к Даниловскому кладбищу, вот по бокам этого проулка шла большая масса народу, в это время там власти совершенно не препятствовали такому проявлению пасхальной религиозности. И всегда, я помню, мама или тётя Оля говорила: «Ой, сколько народу, прямо как на демонстрацию!». Вот там по бокам стояли и сидели нищие и стояли эти тётушки, которые торговали цветами вот этими для крашения могил. Я раздавала копеечки нищим и клянчила у мамы, чтобы купила она для меня эти цветки. [на карте ищут Даниловское кладбище]. Мы приходили на могилики свои, расчищали их, вымывали, выкладывали на какую-нибудь чистую салфеточку по яйцу крашеному, кусочку пасхи, ставили свечку, мама всегда подходила, дотрагивалась до каменного барьерчика пальцами и говорила «здравствуй, мамочка, здравствуй, папочка, мы пришли, с Пасхой вас, принесли вам», это обязательно поздороваться и потом попрощаться, прикоснувшись рукой к могиле. Моё занятие было привернуть к крестам все эти цветочки, которые я выпросила по дороге, которые мы с вами сейчас рассмотрели. Потом, значит, надо было немножко закусить, мы почти не выпивали, это была такая чистая условность. Некоторые приносили бутылку и выпивали, везде вот на всех могилках были люди, которые так же приходили помянуть своих людей и убраться.
[Много было людей?]
Очень! Вот я говорю, я всегда помню эти слова мамины «сколько людей, как на первомайскую демонстрацию!». Это шёл такой поток, это сейчас там бесплатные автобусы на Пасху, а тогда, значит, люди сами шли, это было очень много. Всё кладбище фактически было в людях, которые убирали свои могилки и закусывали, выпивали, оставляли яйца крашеные.
01:13:19,717 - 01:14:37,828 - могила Есенина - знаковое место на кладбище.
После того, как мы всё это убирали, мы заходили иногда на могилу Есенина, а иногда не заходили, а сразу шли в Церковь и стояли там часть службы. А на могиле Есенина тоже было такое действо, это я помню с детских лет, там всегда было большое количество народу, которое приходило. Это было знаковое место на кладбище. Всегда была куча оставленных яиц, кусков куличей, стояли свечки, если это была ранняя Пасха, то они втыкались прямо в снег. Вот я почему-то помню одну из таких Пасх, видимо, раннюю, потому что снег ещё не сошёл, он был такой тяжёлый, мокрый, в нём горели свечи вокруг могилы Есенина и какой-то пьяненький мужичок читал что-то из «Руси кабацкой», а люди вокруг слушали. Вот это такое действо было на Пасху вокруг могилы Есенина.
01:14:37,828 - 01:17:49,625 - Пасха. Приучение к церкви. Свечи передавали - много людей в церкви.
А потом, значит, после того, как мы убирались на могилках своих, мы шли в церковь и стояли какую-то часть службы, не всю, потому что надо было ехать дальше на Ваганьковское кладбище. Там проистекало моё обучение таким верным, как бы мы сейчас сказали, вернокулярным религиозным практикам. К тому, что я там знаю с детства. Меня там поднимали подмышки и прикладывали к чтивам иконам и говорили, что надо приложиться к иконе. Купить свечечку, поставить её перед иконой, передать свечку на канун, причём, ведь было мало открыто церквей. Сейчас достаточно много церквей и народу, в общем, достаточно просторно в них, а тогда церквей открытых было мало и народу набивалось просто, как сельдей в бочке, т.е. люди просто стояли битком друг к другу на Пасху в церкви.
[Это 60-е гг?]
Да, это 60-70-е годы. И вот просто подойти к иконе или подойти на канун поставить свечку просто было совершенно невозможно физически протолкнуться, поэтому даже сейчас я вижу, что эта практика исчезла. Каждый сам хочет поставить свою свечку туда, на подсвечник, к иконе, к которой ему нужно. А тогда, во многом вынужденно, люди просто не могли этого сделать, особенно те, кто приходил позже, просто вот передавали свечки. Эта ситуация передачи свечки – это как «передайте за проезд», то же самое, «передайте свечку на канун», «передайте казанской», «передайте Николе-Угоднику» и вот это была такая целая цепочка из передающихся в разные стороны и к разным иконам свечек. Сейчас это практически ушло, потому что, во-первых, люди стали индивидуалистами, а, во-вторых, просто физически стало свободнее, вы можете в любой момент подойти и сами всё это поставить. А тогда это была такая практика передачи свечек. Человек, к которому обращались, правой рукой должен был перекреститься и поставить свечку туда, куда вас просят. Вот это я ещё помню, это вечное шуршание этих передающихся эстафетных палочек, свечек к разным иконам и на канун.
01:17:49,625 - 01:24:47,120 - Ваганьковское кладбище. Похороны Высоцкого.
И потом ехали на Ваганьковское кладбище. Там было то же самое.
[А там тоже были нищие?]
Да. Там тоже были нищие, но там это пространство сейчас отчасти застроено, домами такими довольно престижными между метро 1905 года и главным входом на Ваганьковское кладбище. А тогда там было довольно свободно, ещё в 80-е годы там не было так сильно застроено, было открытое пространство. Я помню это довольно хорошо, потому что когда умер Высоцкий в 80-ом году, это было как раз во время летней олимпиады московской 80-ого года, вот это всё свободное пространство между метро 1905 года и входом-изгородью Ваганьковского кладбища было свободно. Сейчас там буквально каждый пятачок застроен. И вот всё это пространство было полно народу, который пришёл проститься с Высоцким. Там стояло такое оцепление СГБшников, одетых в такую олимпийскую форму, они не пускали народ на кладбище. А так, на Пасху тоже стояли нищие, тоже стояли торговки этими цветами.
[А много было людей?]
Очень. Я же говорю…
[Нет, я по поводу похорон.]
А, ой, да вы что! Конечно, это было такое всенародное, страшное, скорбное событие, несмотря на то, что Москва была просто вычищена, очищена к Олимпиаде 80-ого года, из которой были убраны все, так сказать, подозрительные элементы, она была практически полупустая. Это был единственный момент в жизни, когда я помню Москву полупустой, когда ходили абсолютно полупустые автобусы. А я не могла никуда уехать, потому что я готовилась к поступлению в университет, я только что кончила 10 классов. На Таганке стояла конная милиция. Вся Таганка была заполнена людьми, вся Таганка, все эти переулки, вся эта площадь перед Таганкой. Здесь стояло по периметру кладбища оцепление, понятно, что это были не спортсмены, а ГБшники, одетые в олимпийскую форму. Пространство огромное было заполнено людьми, которые стояли просто молча. Потом сказали, что Марина Влади попросила, чтобы людей стали пускать к могиле после того, как его уже похоронили. И действительно, был организован такой коридор и уже стало возможно пройти к могиле. Это было огромное количество людей. Действительно страшное событие, потому что сейчас даже трудно себе представить, какой харизмой обладал Высоцкий для нас.
[А вы помните какие-нибудь его живые выступления?]
Я помню только его выступление в ДК МГУ, но это был такой небольшой концерт смешанный, где он просто рассказывал о своём театре, т.е. о своей работе в театре и что-то пел вперемешку, но он очень много давал таких договорных концертов, но этот был единственный. Нужно сказать, что я при его жизни, к сожалению, ни разу не была на Таганке и вживую не видела его, я видела только в записи и то, что он вот демонстрировал, он демонстрировал там монолог Хлопуши из «Емельяна Пугачева» – это один из самых его ярких таких сольных выступлений. Это нужно было принадлежать к этой около театральной среде, чтобы туда попадать, ну или быть причастным к каким-то административным ресурсам, потому что попасть в театр на Таганке – это было… Ну или стоять сутками около кассы. Я не была такой страшной театралкой, чтобы… А песни его, конечно, все переписывали, эти бобинные магнитофоны тяжелые, на которых крутились эти катушки, все друг у друга переписывали его песни, они были просто в каждой семье абсолютно.
[А на кладбище ходили только на Пасху? Это был единственный день, когда ходили, или были ещё какие-то дни, когда посещали зачем-то кладбище?]
Ну, нет, значит, могли в Троицкую, родительскую субботу, но это было реже, потому что с тех пор, как у нас появилась дача, а она появилась в [19]69-ом году, ну понятно, что Троица, в основном, приходилась на лето, а дача становилась важным местом существования всей семьи, это было своё неформальное пространство, эти 6 соток, на которых ты мог, так сказать, чувствовать себя хозяином, делать что хочешь. Потом на годовщины смерти тоже ходили.
[Ну это такие, скорее частные и семейные.]
Да, это были частные, семейные, а вот такой всенародный выход на кладбище я помню только один – это на Пасху.
[А вот это мусульманское кладбище, которое рядом, оно у вас вообще не связано с какими-то воспоминаниями? Может, там собирались какие-то общины?]
Нет, оно было довольно далеко, оно же отделено от православного, оно с другой стороны, оно как бы на нашем пути никак не встречалось. Нет, никаких совершенно пересечений с мусульманским миром в детстве у меня совершенно не было, кроме там, не знаю, каких-то знакомых татар, например, дедушки Сабира. Но он не был в моих глазах мусульманином, понимаете. Он никак себя мусульмански не проявлял. Нет, не было.
01:24:47,120 - Могила Матронушки
[А вот ещё какие-то могилы, помимо могилы Есенина, были как-то популярны?]
Ну как, могила Матронушки на Даниловском кладбище. С неё брали песочек, землю нужно было туда самосвалами завозить, потому что она тут же разбиралась, как такая ценная и сакральная сущность, которая спасала от всяких болезней и невзгод.
[А это какие годы?]
Могила Матронушки… Ну, она же сначала была похоронена, потом её мощи были перевезены в женский Покровский монастырь, который в двух остановках от Таганки, там сейчас вот её мощи и к ним всегда огромная очередь, но это уже постсоветское время. А тогда её могила была на Даниловском кладбище. Да, мы могли подходить. Но вот таких вот могил, которые бы аккумулировали вокруг себя такое большое число людей и вокруг которых бы устраивались действа драматические, кроме могилы Есенина я не помню. Да, там люди испытывали интерес к могилам известных спортсменов, известных актёров, но это, в основном, на Ваганьковском кладбище, где много таких знаменитостей лежит, а на Даниловском, конечно, нет.
[А вот на том же Ваганьковском, помимо Матроны, может, могилы святых, к которым приходили, клали записочки?]
Нет, на Ваганьковском же, в основном, светские знаменитости похоронены. С могилы Матронушки брали землю, но никаких записочек. У меня такое впечатление, что записочки стали писать уже вот в 90-е гг., я не помню этой практики записочек совершенно, не помню. Брать земельку с могилки – это да. Я не знаю, может, кто-то и писал, но это не носило такого массового характера. Ну и администрация кладбища бы очень сильно следила, если бы там накатывались такие записочки. Нет, не помню записочек никаких. У меня такое впечатление, что это уже постсоветская практика.