Прохорова Светлана Николаевна (1966). Ленинград

[Фрагмент интервью 00:00:00 — 00:02:40 не публикуется.]

Первое детское воспоминание — фигурное катание. Воспоминания о детском саде: аппликация, детские игры и заслуженные наказания. Платья, сшитые мамой (00:02:40 — 00:09:45)

[Вы родились в [19]66-ом году, да? Какое самое первое детское воспоминание, которое Вы могли бы запомнить?]

Которое я могу вспомнить? Самое первое детское? Это когда меня поставили на коньки. Это была какая-то огромная лужа замерзшая. И очень мне хотелось кататься прямо как по телевизору. И ничего из этого не вышло. Меня отдали в школу фигурного катания [улыбается]. Но вот первое воспоминание — это на больших замерзших лужах. Но не на таких, которые в городе, а так — какой-то пустырь там был… И вот я на коньках на этих лужах.

[А коньки какие были?]

Нет, этого ничего я не помню [смеётся].

[Само ощущение, вот эта вот значимость.]

Фигурные… коньки были фигурные, потому что фигурным катанием я… Те полгода, которые я ходила на фигурное катание: были коньки, была школа и был каток уже настоящий, не лужа.

[А это, получается, Вам сколько лет было тогда?]

Это было до… Получатся, я в школу пошла в шесть лет. Это было до школы. То есть это мне лет пять, наверное. Где-то так.

[То есть это было начало [19]70-х, да, получается? [19]71-й?]

Да, то есть я пошла в школу в [19]73-м… то есть [19]71-й, может.

[[19]71- [19]72-й, наверное, да? Такие года. А когда вот в детский садик… ]

[Перебивает.] Детский сад был, да

[Да, понятно, что Вы ходили. Какие игры, может быть, Вы вспомните, в которые Вы играли со своими «сокамерниками», так сказать?]

Помню, играли в куклы. Я не помню, но есть фотографии, где мы что-то клеим. А вот такое забавное воспоминание по поводу аппликации — оно у меня очень живо, потому что родители [хранили] мои детские аппликации, которые мы делали в детском саду. Он был найден — этот раритет — в письменном столе. Это наклеенный из цветной бумаги цветочек. Посмотрев на этот цветочек, я дала себе слово, что никогда своего сына не буду ругать, что он криворукий и неаккуратный и что-то. Потому что во взрослом возрасте всегда кажется, что ты был такой аккуратный и умел клеить листочки, и всё, что угодно. И умел клеить аппликации, и писать чисто и вообще без ошибок. И вдруг тебе в двадцать с чем-то лет — ты находишь свою аппликацию. Которая наклеена — как сейчас помню, этот клей назывался «Канцелярский» — то есть уляпано было всё. Листочки не прибегали к стебелёчку, стебелёчек был довольно толстый для цветочка. Ромашка это была — там много было, соответственно, лепестков… В общем, было дано себе слово, что сына я не буду ругать за то, что он криворукий. Со словами: «Мама, мама, неужели я была такая криворукая? Что бы это значило?» — она пожала плечами: «Полюбуйся, какая вот» и всё. Так что аппликации были в детском саду — уж не знаю, можно ли это назвать развлечением.

[А вот групповые игры? Я очень хорошо помню, что мы в детском садике любили в такие домики (были на улице) — туда заходить, и там у нас, я не знаю… мы осваивали опыт человеческого тела. То есть, грубо говоря, показывали себе какие-то части. Вот обнажение тогда было как-то очень под запретом — я вот помню, что нас даже гоняли воспитатели.]

Вы, Никита, с какого города?

[[19]82-ой. Сахалин. Я родился на Сахалине.]

Ну, «у нас в Питере такого не было» [смеются], — хочется это очень сказать. Но я такого не помню. Помню, что были разборки за какое-то лидерство. Эти разборки были… Наказывали — в углу я там стояла регулярно. Почему-то виновата я была всегда. Бабушка потом меня плохому научила — что можно давать сдачи. С тех пор жизнь моя наладилась.

[Дрались?]

Я не помню, чтобы это были прям вот драки-драки. Но, когда индульгенция была получена на то, что можно дать сдачи, и при этом ты всё равно… Ты будешь виноватым, но ты не будешь себя так плохо чувствовать — незаслуженно виноватой. И я поняла, что заслуженное наказание не такое страшное, как незаслуженное.

[Лучше заслужить [улыбается].]

Да, и это очень запомнилось нам на всю жизнь. И периодически ловила себя на мысли, что можно это использовать.

[Скажите, а, может быть, были игровые наказания? То есть в процессе игры: кто-то проиграл и его как-то наказывали? «Крапивку» там делают, например?]

«Крапивку» делали, но я не воспринимаю и не воспринимала — может быть, так и было — в качестве наказания. Во всяком случае, детское субъективное восприятие моё не было сосредоточено на том, что это «за что-то» — это наказание за что-то. Оно было, может быть, в процессе игры, но, так как оно было в процессе игры, оно не воспринималось как физическое какое-то насилие. В качестве экспериментов: что вот твоя кожа так вот реагирует. Но это, может быть, даже было интересно. Но это не было, что это за какую-то провинность или за что-то. Может быть, играли в какие-то дочки-матери, и там кто-то кого-то — не отложилось как такое. Хотя во дворе играли всё время. И родители, приходя с работы, могли нас во дворе отловить — то есть мы в это время как раз там гуляли.

[Какие-то ещё манипуляции с телом, помимо «крапивки»? Что-то интересное: как реагирует, как воспринимается...]

Ничего не помню про тело. Помню, платья у меня были красивые — потому что мама ходила на курсы кройки и шитья и сама их шила. Мне было периодически даже некомфортно в этих платьях. Хотя я вот иногда на фотографиях смотрю — платья как платья. Ну вот там кусочек гипюра пришит — видимо, пришит правильно. Периодически мне хотелось, может быть, быть одетой более [задумывается] спортивно, что-ли — как-то вот так. А у мамы… это я потом уже понимаю, что они [на курсах] проходили платья — и шились платья, проходили брюки — мне шили брюки. Потому что курсы тогда были немножко не такие, как сейчас: хочешь — ходи, не хочешь — не ходи, хочешь —делай задания, не хочешь — не делай задания. Проходят платья — надо сшить платье. Очень удобно — всё, сшили платье. Поэтому у меня есть фотографии мои детские, из детского сада, где я в маминых сшитых платьях. [нрзб. — 00:09:18 — 00:09:19.]

[А утренники в садике, когда девочек рядили в снежинок или кого-то ещё?]

Видимо, они были, но моя память этого не зафиксировала. Хороводы какие-то помню, а всё остальное стёрто. Но я много болела в детском саду. Я болела в саду прямо катастрофическое количество времени — у меня было три раза воспаление лёгких. И, может быть, они были там — эти утренники — когда меня там не было.

Идеология. Стишки, день рождения Ленина. Ношение пионерского галстука и посвящение в пионеры в Мраморном Дворце (00:09:45— 00:15:05)

[Вот какие-то идеологические вещи нам время от времени рассказывают. Про портреты Ленина, Сталина и про какие-то стишки, связанные с ними: «Когда был Ленин маленький с кудрявой головой»…]

Да, были такие стишки. Наверное, осознано это было уже чуть попозже — уже в школе. Когда все хотели быть октябрятами, пионерами — это уже совсем осознано: как-то было стыдно не быть пионером. В детском саду — точно нет. Наверное, мы стишки какие-то читали. Какого свойства они были, не помню. Но помню, что никакого дискомфорта они не доставляли, и даже если б они были про Ленина. То есть никакого дискомфорта не было, и никакой идеологической подоплёки…

[…за этим не стояло]

…что это как наш вождь и, там, кем он был… и прочее, и прочее. Чётко все знали, когда у него день рождения — 22 апреля 1870-го года, да. Какие-то такие, на мой взгляд, детские (как я сейчас понимаю), вещи всплывают, как: что это праздник, что Каплан стреляла в Ленина… То есть какие-то, если не лозунги, то какие-то краткие телеграммные-телеграфные вещи. И в голову не приходило разбираться — стреляла она в Ленина, не стреляла она в Ленина [тянет гласные].  То есть это было совершенно не важно, потому как неважно, собственно, было и там… Стреляла и стреляла. Поэтому никто… Ленин и Крупская — что там Каплан.

[А если перейти… немножко перескочить фрагмент — потом мы вернёмся — прямо в школу, и пионерский галстук. Насколько я понимаю, с пионерским галстуком тоже было связано какое-то количество ритуалов. Во-первых, впервые завязывали его.]

Да, его гладить надо было. Завязывали, гладили, но это [задумывается]… Может быть, были такие идеологические дети: которые либо не хотели этого делать… либо делали это с особым пиететом, но… Завязывали и носили. Вот в моём восприятии и, как мне кажется, в восприятии моих друзей, это было как собраться в школу. Одеваешь школьную форму, одеваешь (я не знаю, как сейчас принято говорить: «фартук» или «передник») у нас это называли «передник». Передник разной степени (в старших классах) красоты и украшений — точно так же, собственно, как в старших классах и школьная форма. Повязываешь галстук и идёшь. То есть это как элемент школьной формы — это как белый воротничок тот же на школьной форме или как… Сейчас я рассуждаю на эту тему и думаю, что это, может быть, даже привычка: то есть я не делала книксен [прим. ред. — поклон девушки с приседанием] при повязывании красного галстука. Я его повязывала и шла. Гладили, чтобы он был отглаженный. Очень хотелось, чтобы в пионеры принимали на Авроре, но принимали в Мраморном Дворце.

[То есть это тоже была такая иерархия: Аврора — это прямо важно.]

Вот на Авроре да. Причём сейчас мне абсолютно понятно, что признак был довольно территориальный. И не было такого, что лучших принимали на Авроре, а не лучших принимали в актовом зале школы. Сейчас это абсолютно понятно. Во всяком случае, в нашей школе — что это было больше территориально: то есть «удобно везти — неудобно везти», массовый приём в пионеры или кого-то чуть попозже принимают. С кем договорился — с тем, собственно говоря — с тем… туда нас и везли. Вот наши договорились. То есть Мраморный Дворец тоже в центре, но очень хотелось на Авроре.

[В школе были какие-то ребята, которые с этими галстуками что-то делали не так? Забывали дома как минимум.]

Это да, это конечно.

[Это ругалось? Ругали? Или всё-таки нет? Или это уже было послабление — ну, забыл и забыл. Мне всё это интересно, потому что меня так и не приняли в пионеры.]

[Задумывается]. Я понимаю, да, просто пытаюсь сформулировать. Ругали? Нет, не ругали. В том смысле, что, если искать какую-то политическую подоплёку: «Вот ты такой идейно [неправильный]»… Это вот как дневник дома забыл… ругались, за то, что… или тетрадку дома забыл — ну, ругали. Ну как ругали… Вот сейчас хочется сказать: «Ну, убейте меня!» Тогда так не говорили, но было стыдно, что ты такой разгильдяй. Но у каждого эта степень стыда имела свою градацию. Девочки, которые молодцы-молодцы — для них это катастрофа — дома забыть тетрадку. А для какого-нибудь троечника «дома забыл тетрадку» — ну, забыл тетрадку, ну что.

Как «форсили» в школе: парадные передники, платья не из форменной ткани. Копирование элементов одежды лидера среди школьников: история про вязаные носки. Пионерские галстуки снимали, чтобы казаться старше. Городской ленинградский пионерский штаб во дворце пионеров. Проступки: «бегал вокруг бюста Ленина» (00:15:05 — 00:23:26)

[Я просто вспоминаю какие-то ещё дореволюционные воспоминания: когда, например, гимназисты носили гимназическую форму — фуражки — совершенно по-другому. Либо сдирая наклейку специальную. Это было «форсить», что называлось.]

Как клёши у моряков.

[Мне вот кажется, что в школе тоже были какие-то вещи, которые, как бы… с этими предметами советского быта тоже как-то форсили — то есть он при тебе формально, номинально. Я точно помню — нам рассказывали — но это были раньше, конечно… это воспоминания [19]40-х годов, даже [19]30-х — что крестик под галстук закалывали на булавку и прятали. Чтоб, якобы, не увидели. Дома ты православный, а в школе у тебя. Либо наоборот: галстук как-то так повязать, чтобы было видно, что ты хулиган, но, на самом деле, формально ты всё соблюдаешь. Я хотел спросить, может быть, у Вас сохранилось в воспоминаниях.]

Я бы поспорила насчёт идеологической подоплёки. Насчёт форсить — у девочек [было] абсолютно точно, но оно больше выражалось в… То есть галстук не давал той свободы форсажа, которую давала школьная форма. Начиная от передников, особенно белых — с крылышками, с кружевами. Воротнички на платье и манжеты — тоже разной степени красоты и вычурности. И придраться к этому было достаточно тяжело, потому что формально было всё соблюдено: есть воротничок белый кружевной — есть воротничок. В старших классах (может быть, это наша школа такая прогрессивная была)… В 9-10-ом классе мы все купили себе (у нас был один 10-ый класс) — мы все купили себе (практически все девчонки) платья коричневого цвета, но не из форменной ткани. Тоже кто во что смог уложиться. Они были не самые дорогие, но они были коричневые, но были не школьной ткани. Даже у моей подруги было платье с плиссированной юбкой — это тоже было ну прямо… прямо круто было, да [смеётся]. И вот эта школьная мода — она очень менялась в зависимости от лидерства того или иного — лидера в классе.

[Кто задавал тон, получается.]

Да, задавал тон. Потому что, я помню, как мы практически все поголовно перешли на вязаные носки — в старших классах причем — потому что кто-то болел и пришёл в вязаных носках. Ну то есть там колготки — всё понятно — и сверху были одеты вязаные носки, чтобы ноги [были] в тепле. Зима — какая-то подоплёка логическая была под это всё подведена, но дня через два мы все ходили в вязаных носках и, мне кажется, мы сами верили, что у нас мёрзнут ноги.

[А это не воспринималось как какой-то элемент поддержи, сострадания или как это назвать?]   

Нет, там вот ходит лидер в носках — и мы все носки оденем. А потом вдруг пошло, что носки бывают разной степени красивости, опять же. Переболели этим — пошли дальше. Кто-то начинает носить что-то, не знаю, в клеточку — бац, полкласса в клеточку, вне зависимости… А там кто-то случайно одел — и так вот пошло-пошло-пошло… Или все себе чёлку подстригли, и тут же бац — полкласса себе тоже чёлку подстригли. Вот с носками, помню, было смешно. И мы ходили по школе в этих шерстяных носках — такие смешные. И очень домашний у нас был вид у всех. Хорошо было, душевно.

[А школьное руководство не было против?]

Против шерстяных носков? А как выступить против шерстяных носков, если зима? Вот зима, вот дети мерзнут — одели шерстяные носки. Собственно говоря, что в этом плохого. Это же не каблуки и не чёрные, и не [то], к чему можно было бы придраться — ну, носочки.

[А были дети, которые пытались отличаться так сильно, что их, например, наказывали или говорили что-то?]

У нас один был только случай, когда одна девушка сильно выступила. Но наказать её тоже не смогли. Она сделала химию в десятом классе. Сделала химию — никаких санкций не последовало, потому что она была отличницей-хорошисткой, это раз. И я даже не могу себе представить, какие должны быть санкции в девятом-десятом классе… Ну, человек сделал химию. Это теоретически — это не был вызов — она по своим каким-то причинам сделала. Не для того, чтобы насолить нам или учителям, или ещё кому-то вдруг, но почему-то считалось, что она неправильно это сделала. Но все это проглотили.

Галстуки снимали. Знаете, когда? Галстуки снимали тогда, когда перерастали пионерский возраст. В комсомол принимали с 14-ти лет. Так как любому подростку, наверное, хочется быть уже старше — а если ты идёшь из школы в галстуке, то это всё равно, что ты идёшь с табличкой, что тебе нет 14-ти. Это, действительно так. Потому что, если ты идешь в галстуке — это значит, что тебе нет 14-ти лет. Потому что, как только тебе 14 исполнится, тебя прямо в комсомолы — и ты будешь ходить с комсомольским значком и без [галстука]. Вот как идёшь с табличной «мне 14 уже есть» или, наоборот, нет. И снимали галстуки. Вот выходишь из школы и галстук снимешь — и делаешь вид, что тебе уже есть 14. Никакой идеологической подоплёки опять же в этом не было — это было просто, чтобы казаться старше и вообще… Я носила галстук очень долго. Не в школе, а позжее [позже] во Дворце Пионеров. Потому что у нас был такой… Как раньше были школы комсомольского актива, школа пионерского актива. В том числе, у нас во Дворце пионеров такое было — мы ходили — у нас был Городской ленинградский пионерский штаб [ГЛПШ]. И там мы ходили в этих галстуках. Это была такая, как сейчас я понимаю, — это бы назвали школой юного управленца какого-нибудь или что-то в этом роде. Оттуда вышло немало уважаемых управленцев, в том числе бывший министр транспорта. То есть мы можем только «спасибо» сказать за то, что нас научили всем этим управленческим навыкам, которым сейчас обучают всех остальных. И я ходила с галстуком и комсомольским значком — никого это не тревожило. Но это нужно было иметь определённую степень уверенности в себе — на сколько [лет] ты себя чувствуешь. А так снимали галстук, но для того, чтобы пофорсить исключительно. 

[А, может быть, если вызовы не проявлялись в одежде, они, может, проявлялись в поведении? Или что-то такое делали, собирались?]

Было у нас там какое-то дело смешное — вот прям киношное такое дело. Как перевозили (я не помню, в каком фильме)… перевозили бюст Сталина и за шею его привязали в машине, чтобы он (или бюст Ленина) — чтобы он в грузовике не болтался. Не помню, в каком фильме это было, но у нас что-то такое было со смешной формулировкой: «бегал вокруг бюста Ленина во время дежурства». Всерьёз там что-то разбиралось, но дело кончилось ничем. Видимо, там для парформа как-то это всё. Никаких ни санкций не было, ничего такого. 

Про предпочтения в одежде. Мечта о джинсах. Отсутствие культа двоечника в школе. Престиж внешкольных занятий спортом, танцами. Первые индийские джинсы из Узбекистана (00:23:26 — 00:29:04)

[Я вот немножко хотела продолжить тему с одеждой и с дворовой модой. То есть было ли понятие того, что во двор выйти — нужно как-то красиво одеться? Или, наоборот — одевали всё самое старое и поношенное? Было ли такое?]

Во двор? Никогда мы не задумывались над тем, чтобы одеть что-то поновее или не поновее. В более старших классах — это уже [19]80-ый год какой-нибудь. Когда появились джинсы, вот отчаянно хотелось джинсы. Ну просто смерть как хотелось джинсы — и в этих джинсах выйти во двор, в том числе. Но в этом возрасте мы уже во дворе не гуляли. То есть всё-таки двор — это была история лет до [задумывается] 10-ти, наверное… 10-11-ти, а потом все уже разбред[ались]. И то, в моём случае, это ещё раньше. Потом все разбредались по кружкам, как-то у нас [задумывается]…

[Времени не было?]

Я теперь думаю: может, школа у нас такая хорошая была.

[А какая, кстати, была школа?]

Была школа №109.

[Она была без специализации?]

Обычная она была, без всяких уклонов, но с очень сильным преподавательским составом. У нас была практически стопроцентная поступаемость, и в нашу школу стремились попасть. Я нашей школе очень благодарна по многим знаниям [за многие знания], которые сейчас из подкорки извлекаются легко. И у нас, в нашем классе — да и вообще в школе — не было культа такого двоечника и плохо[го] повед[ения]… каких-то плохих компаний. К счастью, костяком, и лидерским таким костяком были у нас люди, которые что-то из себя представляли. В плане: либо профессионально занимались где-то там в художественных школах, танцевальных коллективах, в спортивном где-то, ещё в чём-то. И было престижно — и было интересно и приятно тянуться вверх. Двоечники у нас, конечно, тоже были (как без них?), но их было мало. Один двоечник у нас был замечательный из неблагополучной семьи — Козловский. И он — Козлов у нас был и Козловский — вот Козлов у нас был двоечник. Он был маленький, щупленький. Ему действительно очень тяжело давалась учёба, но он серьёзно занимался борьбой. Так как там по весовым категориям, то он, будучи подростком — уже, например, там 15-16-ти лет… То есть там же делится по возрастным и весовым категориям, и оказалось… Мы тоже никогда об этом не задумывались — о том, что все уже вымахали, а он не вымахал, в силу каких-то генетических причин. Вот, он в своей весовой категории, он вот прям очень — везде побеждал. Он был сухой, худенький, маленький. Наверное, может быть, мальчишка самый маленький в классе. Но всерьёз никогда нигде не применял свои навыки — ни разу не видела. Но то, что он занимал какие-то призовые категории [места] в своей весовой категории и в своей возрастной группе — это было прям здорово-здорово.

[Хотелось джинсы, говорите, да? Фарцовщики [прим. ред. — частный торговец, занимающийся незаконной скупкой и продажей валюты или вещей] или те, кто их продавал? Или как-то, вот, родители, которые их Вам хотели купить или не хотели — как-то это обсуждалось?]

Это было дорого и не обсуждалось. В смысле, что сто рублей за штаны никто мне не даст. Мама ездила в командировку в Узбекистан один раз — и привезла мне оттуда первые джинсы. Они были индийские. Это было совершенно не престижно — эти индийские джинсы — была не очень довольна. Но по выражению родительскому было понятно, что надо быть довольной [смеются], и что капризы мои никто не поймёт, если я вдруг начну капризничать: [что] джинсы какие-то не те, и вообще всё не так, и за 25 рублей джинсы — это вовсе не джинсы, а какая-то ерунда… Ничего, носила я эти джинсы и привыкла потом. Да, и уже потом мне как-то было всё равно, что.

[А что с ними было не так, с этими джинсами?]

Они были… там другая ткань была, они не были… То есть вот первые появ[ившиеся], я не знаю, первые или не первые появившиеся — которые… Как сейчас у нас есть: классические джинсы, а есть там и чёрные джинсы, и более тёмно-синие. Вот хотелось именно классические Levi-Strauss — вот эти вот тёмно-голубые. А тёмно-синие не хотелось, потому что они какие-то «ненастоящие», да — поэтому. И ещё появились тоже чуть-чуть позже бананы — джинсы-бананы. Но тут уж мне мама пошила брюки-бананы, и я была тоже очень такая модная девица. Вообще, мама очень много шила: и все эти бесконечные мои юбки в складку, и прочие фасоны — это прям вот здорово, спасибо ей [смеётся].

Про пугающие байки, связанные с дефицитными товарами 1980-х. Стереотипы о возможности заразиться сифилисом бытовым путём: через автомат с газировкой или в кожно-венерическом диспансере (00:29:04 — 00:32:36)

[А не было никаких легенд про джинсы?]

Про джинсы?

[Почему их не носили, например, или почему их нельзя покупать.]

Не, ну а какие там [легенды]. Ну, легенды про то, что их нельзя покупать — да их бы покупали, если бы они были. Или почему нельзя покупать у фарцовщиков? Потому что дорого.

[Других объяснений [не было]?]

Или вот…

[Света имеет в виду вот такой большой пласт текстов… это трудно назвать прям совсем легендами. Говорили, что в швах джинсов, например, зашиты вши. Это американцы зашивают…]

Ммм! [Смеются.]

[На кончике банана (который тоже был дефицитом в то время) сдохла муха, поэтому нельзя их есть. То есть это то, как взрослые пытались их нам объяснить.]

Что они нам… Объяснить, зачем они нам не нужны.

[Тут, как бы, какой-то вот такой пласт текстов, связанный с дефицитными вещами в [19]80-ые годы.]

Ну…

[Вдруг.]

У меня мама — химик, инженер-химик, а папа — инженер-физик. Папа замечательный совершенно, и с ним есть… Он из немногих — из первых выпусков — который заканчивал нашу Техноложку питерскую [Санкт-Петербургский государственный технологический институт] по специальности «искусственная радиоактивность». То есть это там какой-нибудь… [19]50… какой-нибудь [195]6-й год. То есть это только-только, собственно говоря, начало этих наших массовых… массового выпуска инженеров по искусственной радиоактивности. И не думаю, что такую ерунду могли бы они нам говорить — мы бы просто не поверили [смеётся]. Про какие-то вши, про какую-то там ерунду.

[А сами не слышали такого, что вокруг было?]

Абсолютно нет. Джинсы просто хотелось. Пусть бы там были мухи и все червяки на свете.

[А вода? Вот автоматы с водой на улице…]

Да.

[ …то, что оттуда пить не рекомендуется.]

Потому что сифилис!

[Вот! [Торжествующе.]]

[Смеются.]

Да. Пили всё равно [смеётся].

[А что? Что… а как это объясняли?]

С двойным сиропом [смеётся]!

[Как это объясняли? Сифилис. Откуда? Чего? Как? Почему?]

Никак не объясняли. Что можно заразиться сифилисом. Что такое сифилис в возрасте в этом мало кто представлял настолько серьёзно. Насколько это вообще можно было бы представить. Из знаний о сифилисе было то, что можно заразиться бытовым путём, в отличие от каких-то болезней. Но не воздушно-капельным [путём], а вот можно через что угодно заразиться. И даже бедные кожно-венерические диспансеры. Потому как все врачи-дерматологи — они и принимали, и, в общем-то, и сейчас принимают в кожно-венерических диспансерах. Но вот эта дурная слава по поводу того, что там одни сифилитики — я не знаю, откуда она взялась. Потому что сейчас тоже, во взрослом возрасте, и беря справку (мы потом ходили в эти кожно-венерические диспансеры за всякими справками: в бассейн или там ещё куда)… там люди и с экземой, и с псориазом, и с любой вообще чесоткой (не в смысле диагноза, а с чесоткой в смысле «где-то что-то зачесалось»)… какая-то там — что-то там такое на коже высыпало… и прочее, и прочее. Но, приходя за справкой в бассейн, [смеётся] я абсолютно точно не бралась ни за какие перила.

[Смеются.]

Потому что стереотип засел в голове. И вот он, наверное, так там до сих пор и сидит.

О доступной и недоступной косметике. Продажа дефицитных товаров «со двора». Про предубеждение против мойвы (00:32:36 — 00:37:52)

[А какие-то товары, которые запрещалось брать «с рук»? Например, косметику запрещали покупать у фарцовщиков, что-то ещё.]

Косметика родилась уже в [19]83-м году, в институте. То есть тогда, когда уже эту косметику… стала она в институте (польская) там предлагаться и что-то там проходить. Но, так как в институте стипендия маленькая, а покупать её [косметику] дорого, как-то без неё обходились. Французские духи манили своей ценой — 70 рублей — недоступностью. Но опять же — это как луна с неба. То есть она настолько недоступна, что можно без неё и обойтись. И вообще, она даже не очень нужна. Ну есть она и есть на небе — пусть светит, если ей так хочется. Точно так же и французская какая-то косметика. Польская была — периодически её покупали за какие-то деньги. Но у меня рядом — в соседнем доме — был парфюмерный магазин, и всё дефицитное продавалось… называлось это «со двора». Это не из-под полы, а это просто, чтобы в магазине не создавать какую-то давку или очередь. Или не знаю, из каких соображений это делалось — надо, наверное, узнать у тех, кто работал [в магазине]. У нас просто в доме был хозяйственный магазин — у нас регулярно что-то продавалось «со двора» типа утюгов — что-то такого, за чем сразу выстраивалась очередь. У нас был трикотажный [магазин] с аналогичным ассортиментом. И косметика точно так же — парфюмерный магазин. Всё, что дефицитное, продавалось «со двора». Совершенно официально там и всё  — и касса, и всё это было. Но, видимо, чтобы очередь не создавать. Это удобно — «со двора». Потому что выглядываешь — что-то дают — есть шанс добежать первым. Поэтому с косметикой не было проблем. Хотя в институте наборы эти польские ходили, и те, кто жил в общежитии, были более подвержены, так сказать, этим соблазнам. Питерцы, которые… У нас, кстати, не очень много было иногородних, поэтому до нас это меньше докатывалось.

[Я всё-таки не до конца понял: «со двора» — это выставляли какой-то прилавок, да? с [нрзб. — 00:35:10 — 00:35:11].]

Это, значит… это, например, дом пятиэтажный — весь первый этаж занимают несколько магазинов со стеклянными витринами, в каждый — отдельный вход (вот именно в магазин). А «со двора» — то есть есть служебный вход: там, где происходит разгрузка, сотрудники, наверное, там заходят, и ещё что-то такое происходит. И вот в эту дверь служебную ставился прилавок, и, собственно, продавалось… Точно такой же прилавок, всё то же самое происходило, только это было в дверях. Там две ступеньки наверх. И вся очередь оказывалась на улице —  то есть в дверях только сотрудник магазина.

[Очень здорово. Я такого не слышал. То есть, наверное, было. Слушайте, а вот ещё одна вещь была — я просто по аналогии вспомнил. Это известное дело — магазины «Океан», то есть когда…]

Московский [магазин]?

[Магазины «Океан» — они были по всему Советскому Союзу.]

Нет, в Питере не было.

[В Питере не было? Ну, может быть, доходили слухи.]

Другой, наверное, у нас был какой-то.

[Наверно. [Был слух] Что в банке из-под кильки нашли чёрную икру. И вот, там какой-то пенсионер пошёл, купил 10 банок килек. Открывает — там чёрная икра. Он как честный пошёл сдал это в милицию. Ну и стало всё это раскручиваться — что, значит, в банках из-под кильки — списанных как некондиционный товар — из-под полы продавали эту чёрную икру. Не было такого? Что в таких вот обычных банках в магазине или в чём-то ещё можно найти что-то такое? Может быть, ходили слухи, не знаю.]

Мы ничего не находили [смеётся]. Никакую чёрную икру мы не находили. К несчастью, или, уж не знаю, к счастью. Почему-то было большое предубеждение в до[ме]. Я думаю,  что это зависит от каждой конкретной семьи. Вот в моей семье было категорическое предубеждение против мойвы. И оно утвердилось настолько в головах, что при слов… «рыбка мойва» у меня до сих пор ассоциируется с тем, что очень странно её есть.

[Корм для кошек.]

Нет! Её даже кошки не [ели]. У нас была кошка — её [мойву] даже кошке не покупали, потому что её даже кошки не едят.

[А как это объясняли?]

Никак. Она невкусная.

[Это даже я помню — в [19]80-х мойва.]

Почему-то мой[ва]… Хотя сейчас я увидела в магазине мойву…

[НВ: Пирожки с мойвой. СА: Пирожки?]

… копчёную. И, в общем… с кем-то там мы были, ходили — говорит такое что-то типа: «Ой, надо мойву купить. Давно мойву не ели.» Я прям так удивилась, что её кто-то ест. Почему-то да — вот было вот… мойву.

Поездки на картошку на втором курсе института. Размещение «по-царски» в доме из-за пожара в совхозе на станции «Любань». Развлечения: концерты и дискотеки, играли в волейбол. Предмет гордости группы — Лёша Куликов, который играл на флейте (00:37:52 — 00:47:35)

[Сейчас я чуть-чуть дальше траекторию продолжу. Потом можно будет вернуться и в детские игры, и так далее. Вот институт, да? Поездки на картошку — это было тогда?]

Да, со мной была проблема на картошке большая. Тоже опять же — это всё воспринимаешь уже [во] взрослом возрасте. Тогда, когда уже знаешь всю подоплёку. Институт у меня сейчас называется Электротехнический университет [СПбГЭТУ «ЛЭТИ»], а тогда назывался Ленинградский электротехнический институт имени Ульянова-Ленина. Нас отправляли на картошку — всех отправляли на картошку на втором курсе. Я никогда не задумывалась — почему. Вот почему, как вы думаете? Почему на втором курсе отправляют на картошку? Не на первом, а на втором.

[Восемнадцать лет потому что вам.]

Да, совершенно верно. Я закончила школу в шестнадцать лет. У меня день рождения в конце ноября. Мне восемнадцать лет исполнилось только перед зимней сессией. То есть я отучилась полтора года — мне исполнилось восемнадцать. И когда [смеётся]. Ещё у меня моя подруга Маша — у которой 5-го октября день рождения — мы с ней на пару. Естественно, все поехали на картошку. Не знали, что с нами делать, потому что нам положен сокращенный рабочий день, так как мы несовершеннолетние. Но какой там на картошке сокращённый рабочий день! Как-то нас оформляли, но нам было совершенно всё равно: нас же не заберёшь ни с поля, ни с этой сортировки там, на которой мы сидели. Видимо, нам ставили какие-то нужные часы, но нам было это совершенно всё равно, потому что мы не зацикливались над этим всем. Утром встали — пошли, вечером встали — вернулись.

Второй раз нас отправили на картошку на четвертом курсе — в помощь как раз второму курсу — но там мы пробыли всего неделю. Нам на картошке очень повезло, когда мы ездили первый раз — второму курсу — потому что случился пожар. У нас был подшефный совхоз на станции «Любань». Большой совхоз-миллионер, огромный, и у них была даже немецкая сортировка. То есть всё там было по такому — на хорошем уровне. И сгорел наш лагерь, в который всё время ездили, — то есть вот эти вот барачные… Ну, не знаю, почему они называются «барачного типа». Это такие были одноэтажные домики спальные. Отдельно была столовая, отдельно был туалет и отдельно была, ну, типа душевой такой. Там единственная сложность была в этом — там было холодно, в этой душевой, потому что она практически не отапливалась. Там просто было банально... Когда моешься — ничего, а когда выходишь — уж больно холодно было. Всё там было бы хорошо, но это всё сгорело, и селить нас было некуда. И нас поселили во вновь построенный, ещё не заселённый пятиэтажный дом. И мы жили в царских совершенно условиях, потому что… Понятное дело, что там нам ставили не одну кровать в комнату, а вот сколько влезло — столько и поставили. В нашу комнатку влезло шесть кроватей. Но всё равно это было… Если это двухкомнатная квартира… это было всё равно один тёплый туалет и душ на 12 человек — это там вот по-царски. Там было тепло, там была горячая-холодная вода. Ты вышел и можешь… Там была кухня. Нас кормили — нам не очень нужна была кухня. Но теоретически в ней можно было что-там — чайник вскипятить, что-то себе согреть. Поэтому, когда мы в первый раз ездили на картошку, мы жили в царских условиях [пауза]. Подозреваю, что после нас надо было делать ремонт в этом новом доме. Наверное, он был уже не очень новый после нашего отъезда. А на четвертом курсе мы уже возвращались в наши — уже отстроили опять эти наши… Почему, не знаю — почему их называют бараками… Наверное, потому что одноэтажные. Они были деревянные дома.

Помню, на картошке было холодно, и, когда мы по каким-то там делам уезжали в город или куда-то нас выпускали, то было так странно, что… Мы там всё время ходили в фуфайке — так тепло одетые — но, наверное, потому что когда даже относительно тепло, когда целый день проводишь на воздухе… В сентябре в Питере всё-таки уже — даже если это +15 — то всё равно, всё равно подмерзаешь. И так удивительно: идёшь в столовую, а навстречу тебе красиво одетые люди в ветровках или в туфлях. А ты идёшь в сапогах и тебе совершенно не жарко, и тебе всё равно хочется укутаться. Ты в шапке вдруг в +15. А люди стоят на остановке очень хорошо одетые.

Дружно мы жили. Особенно наша группа дружно жила, потому что у нас было два человека, которые играли на музыкальных инструментах. Лёша Куликов у нас играл на флейте, параллельно заканчивал музыкальное училище имени Мусоргского [Санкт-Петербургское музыкальное училище имени М.П. Мусоргского]. И развлекал нас, собственно говоря, вечерами игрой на флейте — мы с удовольствием слушали. И была девочка, которая пела в одном ансамбле… была такая певица Марина Капуро. У неё сестра, там, значит, вот они там где-то вот как-то…  И они приезжали — нам пели [нрзб. — 00:43:15 — 00:43:16] от колхоза. Положительные впечатления. В том смысле, что это предполагалось, это так было, и мы были к этому готовы. Это, в общем, такая дружба-дружба, и никаких сомнений не было.

[А ещё какие-то занятия…]

На овощебазу ездили тоже — посылали. Но на овощебазу почему-то было не так весело ездить, как в колхозе.

[А, помимо такой музыкальной программы… о чём вообще беседы заходили обычно в рамках посиделок?]

В студенчестве?

[СА: Ага. НВ: Можно я чуть-чуть ещё продолжу эту историю, а потом вернёмся к Вашему вопросу? Потому что выездки за… выходы за пределы города, общества — они обычно, насколько я понимаю, порождают какие-то…]

Хулиганства!

[Вот. Вот, какие-то вещи, которые не санкционированы обществом. Как это было?]

Хулиганства были в том смысле, что мы в такое интересное время попали в колхозное. Это был, соответственно, значит, [19]85-ый год. Водка была «Андроповка» [прим. ред. — водка, прославившаяся низкой ценой]. То есть вот эта вот началась уже, значит, постоянная смена — по уважительным, прямо скажем, причинам — руководства. Мы попали на «Андроповку». Я не помню особых хулиганств: на дискотеку ходили, драк не было, никто не дрался. Наверное, мальчишки… у нас, тем более, техническая специальность — у нас девочек было всего девять… Наверное, мальчишки как-то выпивали. Но вот так вот, чтобы как-то цепляло это глаз, и чтобы это нас как-то раздражало… или они там лежали, значит, все вповалку, потому что напились — не знаю. Может быть, нам, может быть, мне так повезло, но я такого не помню. Помню, что мы уставали. Кто-то бегал за водкой, кто-то не бе[гал]. Наверное, кто-то бегал — я не бегала. Из развлечений дискотеки были, в волейбол мы играли — в школу ходили. Какая-то, не знаю, положительная она у нас какая-то — картошка была. Но вот мы, на самом деле, уставали на этой картошке — на воздухе целый день уставали. Выпивали, не выпивали… наверное выпивали. С девчонками гуляли — ну, наверное, гуляли. Но так как мне было [смеётся]… семнадцатилетняя была я — в общем, как-то мимо меня всё это прошло. Или они мимо меня все-все прошли. Как-то так всё тихо-мирно.

[А, может быть, игры какие-нибудь? Не знаю, словесные или…]

Во что-то играли — в города. Но во что-то в… Игра в бутылочку не получалась никак, потому как как-то она неинтересна нам была. Вот то, что мы… Ужасно гордились, что Лёша Куликов играет у нас на флейте, потому как в других группах такого не было [смеётся]. То есть, наверное, уровни… Все были примерно в равных условиях по житью, все были примерно в равных условиях по работе, все были примерно в равных условиях по одежде. Ну, соответственно, и по погоде, и по фронту работ. То есть в примерно равных условиях. И не было такого, чтоб похвастаться чем-то [задумывается] плохим. Ну, там — кто сколько водки набрал, или кто там чем отличился. У нас такого не было. А вот то, что Лёша Куликов играет на флейте — такого не было ни у кого. И мы вот прям нос задирали ходили от того, что Лёша Куликов у нас играет на флейте. То есть мало того, что он… Он взрослый человек был — он после армии. Мало того, что он мужчина — то есть это не девочка, которая выучилась в музыкальной школе и взяла с собой флейту — это раз. Во-вторых, что он не просто играет на флейте, а он учится параллельно в музыкальном училище имени Мусоргского. У нас два музыкальных училища в Питере: одно им. Римского-Корсакова при консерватории [Санкт-Петербургское музыкальное училище имени М. П. Мусоргского], второе — Мусоргского [Санкт-Петербургское музыкальное училище имени М. П. Мусоргского], ну, такое, попроще. Но всё равно — то есть он не просто так, а студент.

Романтические отношения во время учёбы в институте: многие женились или вышли замуж, некоторые даже завели детей. Любовные интриги не касались учебного процесса и были темой «общежитского разлива». Отличия иногородних студентов и ленинградцев: общение и дела за пределами учёбы (00:47:35 — 00:50:28)

[Наверняка это были такие очень благоприятные условия для того, чтобы формировать какие-то пары — вот, мальчик-девочка. Или вот начало отношений.]

У нас в группе как-то девчонки все [задумывается]... В группе у нас не сложилась ни одна пара — именно внутри группы. Были какие-то межпарные пересечения и междуфакультетские какие-то пересечения были. Мальчишки у нас многие женились в институте, девчонки многие вышли замуж, учась в институте. Некоторые даже родили в институте — вот как я, например. И таких любовных интриг не затевалось почему-то — они больше были всё-таки темой общежитского разлива, не учебного. Учёба, в общем, была довольно серьёзная. И всё-таки это во время свободного времени, как правило, происходит. А свободное время — оно как-то больше в общежитии. И вот те, кто иногородние были — они как-то более [задумывается] контактные. Но, может быть — я допускаю это — что у нас было достаточно много людей-ленинградцев, в группе училось. И у нас всегда были причины, по которым… Точнее, у нас был свой круг знакомых: школьные, родительские там, у кого-то из лагеря, у кого-то из кружков, — то есть нам было, чем заняться после института. Мы все куда-то спешили по своим делам, по тем или иным. Кто-то ра[ботал]… Работали, кстати, очень много. И разбегались. А те, кто иногородние — жили в общежитиях. То есть они вынуждены были между собой общаться в том смысле, что их все школьные знакомые, родительские знакомые-друзья, — они всё-таки остались у них в родных городах. И поэтому они контактировали друг с другом по месту проживания — раз, по месту бытовых условий — два. То есть на это были объективные причины, почему они были вынуждены общаться больше. А ленинградцы — мы все разбежались по своим делам, побежали дальше по своим квартирам и там по своим друзьям старым. Я думаю, что, может быть, поэтому — что среди общежитских было больше каких-то… А у нас всё были на стороне… люди наши все — будущие мужья и возлюбленные — они в других институтах учились, точно так же они были все…

[Любовь между преподавателями и студентами случалась?]

Ну [задумывается]…

[Или в школе, например, или в ВУЗе.]

Может быть случалась — я просто об этом не знаю.

[Вы не говорили, короче.]

Нет. Вот в нашей группе… Наверное, это было бы достаточно сложно утаить. В нашей группе такого не было, в школе тоже такого не было. На моём… Я к этому, этого не застала. Ни в ближайшем своём окружении: в группе или там в классе… У нас такого не было.

Про отношение к поездкам заграницу. Про пионерские лагеря и их престижность. «Звездный час» — роль Снегурочки на Новогоднем балу в лагере. История о том, как отрезала волосы. Про взаимоотношения внутри отрядов (00:50:28 — 00:58:44)

[А куда Вы хотели поехать? Вот смотрите, да. То есть родители в Узбекистан ездили, да?]

Мама съездила в командировку.

[Вот в начале учёбы в университете были какие-то мечты: поехать туда, потому что там..? Париж — духи, грубо говоря. Или вот как-то вырваться за пределы Советского союза? То есть понятно, что он хороший и всё замечательно, но есть и другие страны, из которых какие-то вести всё время привозились. Вот он был там-то — он был там-то и так далее. То есть какой-то воображаемый мир вокруг.]

Ну это были… Наверное, были. Но это не были мечты и не были цели. Это было на уровне, что кто-то поехал в Болгарию и приехал оттуда.

[А «Курица не птица…»?]

«… Болгария не заграница», да. Ещё в школьные годы у нас кто-то там по обмену ездил в Германию, в ГДР [Германская Демократическая Республика]. Это же Германия —ГДР. Привезли себе две куртки красивые. Тоже было — тоже было здорово. Но это не было, что я вот очень хочу поехать. Я была в «Орлёнке» [прим. ред. — пионерский лагерь в Туапсинском районе Краснодарского края] в нашем.

[Ой, расскажите.]

В который… вот был «Артек» [прим. ред. — пионерский лагерь, расположенный на южном берегу Крыма в посёлке Гурзуф. Самый знаменитый в СССР], был «Орлёнок». Почему-то считалось — не знаю тоже, почему — наверное, это как миф, похожий на кожно-венерический диспансер. Про то, что в «Орлёнок» поехать чуть ли не престижнее, чем в «Артек». Но, мне кажется, это говорили те, кому не досталась путёвка в «Артек». Я так теперь подозреваю, что мы так говорили, потому что нас в «Артек» не отправили [смеётся]. Потому что в «Артек» всех отправляют по блату, а вот в «Орлёнке» — вот там-то настоящая интересная жизнь — туда как раз отправляют только тех, которые молодцы. Под Петербургом у нас тоже был и есть лагерь «Зеркальный». Это я не знаю, с чем сейчас сравнить — может быть, с «Сириусом» сравнить. То есть вот был «Орлёнок», «Океан» был (на Дальнем востоке этот лагерь), и у нас в Питере был «Зеркальный». Куда тоже не очень просто попасть — в смысле не всегда, я так думаю, что это умуд[рялись], могли сделать за деньги. То есть это не то, что купил путёвку дорогую и поехал. Я была в «Орлёнке» и я была в… Мне в поезде исполнилось 14 лет — и, соответственно, я приехала туда пионеркой. Вот там-то мне не хотелось носить пионерский галстук, потому что в моём отряде все уже были [комсомольцами, т.е. старше 14-ти лет]… А так как я с этим со своим днём рождения, который там в конце ноября — значит, никуда не вписывалась: ни в колхоз, ни в комсомолию. Все уже комсомольцы давно, а я нет. И было… Я не могу сказать, что стыдно. Но неуютно мне было, когда там линейки — всё как положено — и произносили какую-то комсомольскую речёвку (я не помню, как она звучала)… Значит, а пионерская которая «будь готов», которая тоже там — «всегда готов». И я одна отвечала «всегда готов». Потому что все были комсомольцами, а я одна как вот прям ну… Ужасно мне было неуютно. Не хватило мне смелости сказать, что: «Давайте меня не будем выделять» [смеётся]. Зато там случилась, там случились… «Звёздный час» случился. Я была Снегурочкой на Новогоднем балу, потому что я танцевала. Я шесть лет танцевала в народном — в коллективе народного танца, который просуществовал… Тоже это большая гордость — просуществовал 40 лет. Для кружка во Дворце Пионеров это, в общем, большой срок. Всё-таки кружки, как правило, рождаются и умирают, рождаются и умирают, наш ансамбль просуществовал 40 лет. Мы были первым, соответственно, выпуском — то есть первым набором и первым выпуском, который выпустился. И, собственно, меня не за красоту выбрали Снегурочкой. В наряде Снегурочки — дамы, могу вам сказать — любая девушка выглядит Снегурочкой, даже если она не совсем Снегурочка по жизни. Но так как профессионализм победил всех, то, соответственно, меня выбрали Снегурочкой. Я была Снегурочкой на Новогоднем балу, и танцевала там. И это было очень здорово.

Там же был предпринят «акт вандализма» в отношении волос. Была подогнана под ситуацию причина, что… У меня были очень длинные волосы, и стричься мне не разрешали. И под это дело — что с ними очень тяжело было в лагере: было невозможно ни мыть, ни сушить. А был уже декабрь, и что… чтобы с мокрой головой не ходить по улице. И вообще там был бассейн… И я их [волосы] наполовину отрезала. И приехала домой к маме с папой с легендой, что было прямо… невозможно их было мыть и сушить.

[Вот Вы рассказывали, что Вам было немножко неловко на каких-то официальных мероприятиях. А это не проявлялось внутри коллектива, на каком-то таком более человеческом уровне?]

Нет, но смотря что Вы имеете в виду. Не смеялись ли они надо мной, что я такая пионерка?

[Там в играх каких-нибудь или в каких-то других…]

В «Орлёнке» это было совершенно невозможно. Потому что это был действительно очень хороший лагерь с очень хорошими детьми.

[Ну, может, это не агрессивно появлялось, а просто как-то… в менторских моментах, что-то такое.]

Ну какого типа, например? Что, например?

[Например, внутри… когда, например, в какую-нибудь игру играли — распределяли роли, например. Вот, как-то могло повлиять.]

Мы все учи[лись], то есть мы были все одного возраста — то есть это всё было по классам. Мы же там учились ещё — это же был учебный год. И вот, как в «Сириус» приезжают… То есть мы всё равно школьную программу проходили. Мы все были в одном классе. То есть там по отрядам все распределены по классам. То есть мы все были, собственно говоря, — год-то был один — там [19]66-го года рождения. [19]66-ой, ну, может быть, [19]65-ый кто-то был — то есть мы все были в 8-ом классе. То есть уровень образования у нас был одинаковый, в зависим[ости]… ну, почти одинаковый — в зависимости от того, [что] у кого-то школа получше, у кого-то школа похуже. И собственно, лидерские качества там были у всех очень хорошие, потому что «Орлёнок» — он есть «Орлёнок». И поэтому пойматься на чём-то было совершенно невозможно. А уж когда избрали Снегурочкой… [Смеются.]

[Может, тогда — ребята из старших отрядов как-то подшучивали над младшими? Может, они какие-то страшилки рассказывали, что-то ещё?]

Ой, чуть ли мы не самые старшие там и были.

[Ага. Может, тогда вы подшучивали над кем-нибудь из младших?]

Нет, всякая мелочь нас не интересовала вовсе. Это уж… Неинтересно вообще было — в том смысле, что слова «троллить» тогда не было. Но они нас просто тогда не интересовали — в силу того, что это вообще несерьёзно.

Про отношение к фарцовщику. Традиция прогулок по Невскому проспекту после закрытия зимней сессии: по дороге грелись в Зоологическом музее (00:58:44 — 01:02:35)

[О чём было страшно разговаривать?]

Что было страшно?

[О чём было страшно разговаривать? Я-то уже позже родился, и для нас вот такие беседы — которые выход за пределы комфортного окружения — были связаны уже с 2000-ым годом. То есть это вот перелом тысячелетий: техника перестанет работать, конец света, всё вот это вот. А, может быть, в [19]80-е, в [19]90-е были какие-то вещи, о которых говорилось шёпотом. Так что Вы, возможно…]

О спекуляции, наверное. О спекуляции, но даже не между собой. То есть все знали, что она есть. Даже не знаю, как сформулировать. А что, собственно, о ней говорить? То есть, наверное, если ты… У нас был мальчик, который фарцевал — и все это знали и, не то чтобы боялись говорить об этом. Не хотелось бы оказаться рядом, если вдруг его заметут. Вот, наверное, как-то вот так это можно сформулировать. Не то что его сторонились, не то что его побаивались, не то чтобы… Но положительных эмоций он у нас тоже не вызывал. Не потому, что мы не могли это купить. И не потому, что мы его прямо идеологически осуждали: что вот он, нехороший, фарцует. Просто, наверное, он не был среди каких-то… не был на каких-то лидерских позициях — в том смысле, что в группе он не был лидером. И поэтому он был малоинтересен.

[А рак, вот…]

Более того, я считаю, что, наверное, если бы… Я вот всем рассказываю, что мы в институте после сессии ходили греться в Зоологический музей [Зоологический музей Российской Академии Наук]. Все говорят: «Почему Зоологический музей?» По двум причинам: во-первых, он ровно на середине пути от нашего института [СПбГЭТУ «ЛЭТИ»] до Невского проспекта. Почему-то мы шли пешком — я не знаю, почему — фишка такая была. Вот мы так придумали, что мы после сдачи экзаменов идём гулять на Невский проспект. И шли пешком, а так как это была зимняя сессия, то, соответственно, нужно где-то зайти погреться. И он был бесплатный — Зоологический музей на Стрелке Васильевского острова. Мы туда заходили. Ну, волей-неволей, пока греешься там, походишь по музею. И в какой-то момент мне пришла мысль, что если бы не вот эти наши какие-то придумки внутригрупповые: что мы вот ходим не в подворотни греться, а в зоологический музей, и что мы после сдачи сессии не в кабак идём, а куда-то там на Невский [проспект]. Ну, какие-то сложились такие [традиции]. Что я думаю — что многие из нашей группы, наверное, не стали бы… ну, не то чтобы «хорошими людьми» или какие-то пафосные слова. Может быть, они были бы просто другими. И, в том числе, и Олег Смирнов — который ничего из себя не представлял, кроме того, что у него можно было, наверное, косметику там какую-то найти или что-то такое. Что всё равно — когда вся группа идёт, и все — даже те, кому это не очень надо — они все тоже идут и всё равно греются в музее. И всё равно находятся там и, пока греются, ходят по этому музею — и приходится там что-то и читать, и смотреть. И радостно найти там селёдку в стеклянной витрине, а не на магазине — обрадоваться, что мы её знаем в лицо [улыбается]. И вот таких походов было много. И я думаю, что многие из нашей группы, в общем, потеряли бы от того, что… если бы они были в каком-нибудь другом институте или в какой-то другой группе. Хотя мы, в общем, собрались-то все случайно.

История с обменом квартир, который состоялся благодаря бабушкиной подруге. Ограбление квартиры — вынесли два чемодана книг (01:02:35 — 01:10:51)

[Вот то, что я задавал вопрос до этого — вот всё-таки тема болезней. Вот сифилис мы поняли, а вот рак? Вы ведь тоже об этом говорили, но говорили как-то с осторожностью, тайно и так далее. И вообще, про это вот…]

В моём случае, ни разу я не… А, был случай. Один раз я услышала... Но слово «рак» я услышала гораздо позже — просто знала, что человек тяжело болен. Этот человек очень помог нам — это тётя Таня. Она не была нам родственницей, она была бабушкиной подругой. Откуда она взялась в нашей семье, я не знаю — то ли они… Я не знаю, что они вместе делали. Может быть, работали вместе, может быть, в эвакуации [из Ленинграда во время Второй мировой войны] вместе были, — я не знаю, что. То есть откуда она взялась — я не знаю. Но мы жили на проспекте Науки в двухкомнатной квартире, а у тёти Тани была комната. И мы с ней обменялись на трёхкомнатную квартиру, в которую мы потом переехали и в которой — собственно, у меня родители до сих пор живут в этой хрущёвской трёшке — в которой мы все дружно жили потом. А тётя Таня с нами не жила ни дня. Она боль… как теперь выяснилось, она болела раком и просто сделала для нашей семьи такое доброе дело. Она с нами съехалась, и, я так понимаю, что это произошло в последний момент — потому что она даже не переехала к нам в эту нашу трёхкомнатную квартиру. Потому что, види[мо], она сразу умерла. Потом уже выяснилось, что у неё был рак, что она умерла от рака. Но нам — детям — не говорили, чем она болеет. Мы вообще… про это вообще мало знали. Это потом уже в более старшем возрасте, значит, родители рассказывали, что была она — эта комбинация [с квартирами] — не совсем законная, потому что она не была нам ни родственником, ни чем-то. Я не знаю, каким образом, за какие взятки, заслуги или там прочие какие-то штуки это было сде[лано] — как это было технически произведено. Но я помню, что мы переехали в эту трёшку. Как потом мама говорила, что размен двухкомнатной [квартиры] и комнаты — съезд — это такая операция благая, и можно было выменять на это очень хорошую трёхкомнатную квартиру: и в центре, и большую… А не нашу эту «хрущёвку», значит… в которой мы, значит… в которой живут они до сих пор. Но у них было настолько катастрофически мало времени, что они переехали чуть ли не в первую попавшуюся — просто для того… Просто, если бы тётя Таня умерла, то, соответственно, вся бы комбинация рассыпалась. Вот это единственная история, которая связана с раком. Я даже не знаю, рак чего у неё был, и чего… Помню только, что тётя Таня вот так вот… 

[Тяжело больна была.]

Да, что она была тяжело больна. И я её видела всего пару-тройку раз в жизни — вот эту, как выясняется, замечательную женщину. Поэтому в этом отношении нет. Помню… знаете, что вот помню — помню историю про бабушку и про эту как раз нашу трёхкомнатную квартиру.

[Это какие годы? Сразу чтоб уточнить]

Это я училась… Нас грабили, ой! Ещё тоже история — нас ограбили. Значит, трёхкомнатная. Это как раз начиная с [19]70… там как раз [19]73-й год, вот, мы переехали — я пошла в школу. Значит, это где-то, вот — насколько я помню — может быть, она раньше… но мне кажется, что нет. Где-то, наверное, с [19]78-го — вот какого-то такого года, когда… Может быть, какой-то юбилей был к Великой Отечественной, может быть. Если, может быть, это [19]75-ый, то — может быть, дата какая-то круглая была. Не знаю,  почему — откуда взялась эта история. Значит, как раньше можно было получить квартиру, да. Нужно, чтобы метров было меньше, чем положено на человека. Вот эта наша «трёшка» хрущёвская — она маленькая. 42 метра [квадратных], по-моему, там жилые всего. А жило нас там много то есть: мама, папа, брат, я и бабушка, — впятером. И кто же у нас там, как же у нас там… В общем, не хватало нам каких-то… а нам надо было [по нормативу] 42 метра, или 41. В общем, полметра были лишние, чтобы встать нам на очередь. И мама моя, значит, развернула письмотворческую кампанию по писанию заявлений: что бабушка ветеран тыла, что… то есть они работали в эвакуации и приехали сюда — на Кировский завод вот когда, чтоб вернуться… и что ветеран тыла… И вот эту вот всю раскручивали, что… Нас, действительно, было много в этой квартире, и у бабушки не было никогда своей комнаты. Она то со мной жила, то с братом. Потому что одна [комната] была проходная… ну, в общем, не было [отдельной комнаты у бабушки]. И, в общем, мама там писала эти петиции в исполком [исполнительный комитет] на всех возможных уровнях, чтобы нас поставили на очередь. Ничего из этой затеи не вышло — на очередь нас не поставили, дело кончилось ничем. То есть мы все так и остались в этой квартире. Потом уже разъехались — уже в силу других всяких разных обстоятельств. Когда уже право собственности появилось, и всё это стало более-менее… Вот так. Поэтому вот с этой квартирой — так закончилась эта история с квартирой — улучшить её впоследствии уже не представилось никакой возможности.

[А грабили — это что?]

Ограбили, да. А ещё был, кстати, КГБшный случай. Напомните — я тоже [расскажу].

[Конечно.]

Это была паника — дома была паника по поводу КГБ. Грабили нас. У родителей очень хорошая библиотека. Она и сейчас есть, эта библиотека. И нас ограбили — вынесли все книги. Практически все — два чемодана книг. Папа потом удивлялся: «Как, — говорит —он допёр эти два чемодана книг?» Потому что книги очень тяжёлые — если набить ими чемоданы, они практически неподъемные становятся. Мы пришли… бабушка, значит, была где-то в отъезде… И мы пришли из школы — книг нет. Подумали, что родители забрали. Брат пришёл — тоже, значит, [заметил, что] книг нет. Значит, мы все продолжаем спокойно ждать. Пришёл папа — спросил, где книги — с работы. Решили, что мама, наверное, значит, куда-то забрала, — на какую-нибудь библиолюбительскую вечеринку или как там… Не знаю, куда-то — в общем, забрала, наверное, по каким-то своим этим библиофильским делам, вот. Когда пришла мама… А каждый приходит и спрашивает: «А где книги?» Потом тоже уже приходит: «А где книги?» Когда пришла мама, сказала: «Где книги?» — и больше уже никто прийти не может, который… Значит, стало понятно, что книг нет.

[Следов взлома не было, получается.]

Следов взлома не было, да. Были опорожнены два чемодана — то есть вещи на лето убирали в чемоданы и убирали (там у нас кладовка, кладовая была). Убирали. Думали, что это мама в спешке собрала. Никто… никому не пришло в голову, как она вынесла два чемодана книг — это в нашу голову не пришло. Грабителя нашли и все книги вернули. И папа, пока тащил их от… ну, не знаю, от отделения милиции, наверное, где ему выдали эти два чемодана, в результате, книг — удивлялся, как вообще вор мог их нести. Потому что два чемодана книг — это очень тяжело. 

[Больше вообще ничего не вынесли, только книги?]

Вообще ничего не вынесли, только...

[В Питере даже воры интеллигентные.]

…только… Интеллигентные в[оры], да, да-да.

[Смеются.]

Но потом, на самом деле, родители, я так понимаю, что сильно испугались. Потому что дети — мы, дети, пришли первые из школы… и, в общем, они там были.

История про каталог из Франции. Неприятный тёмный угол в подъезде. Сквер на Чёрной Речке, где стрелялся Пушкин — место проведения школьных кроссов (01:10:51 — 01:17:09)

А про КГБ история, которая долетела до нас — до детей — какими-то уже обрывками разговоров. Папа был на какой-то выставке — какие в Питере тоже проходили… Ну, вот как у нас здесь в Москве — там в «Экспоцентре» и прочее, и прочее. Или как вот в «Зимней вишне» [фильм 1985 г.] — там вот всем известный сюжет, как они на выставке познакомились. Папа был на какой-то выставке. И что-то они там где-то — где-то какие-то вопросы задавал там на стендах, видимо… Не знаю — это вот уже мои какие-то догадки и уже выстроенная история. Где-то он оставил свой адрес (не знаю, где) — ему пообещали прислать какой-то каталог. И таки его прислали из Франции. И положили в почтовый ящик. Когда вытащили его с почтового ящика… А папа и мама — они работали оба в институте прикладной химии. Папа ничего, как-то стоически держался, говорил: «А что такого? Как бы, это же каталог — это же я же никаких секретов не продал.» И, в общем, вёл себя бодро, я бы сказала. У мамы была практически паника. Я вот помню это — то, что она очень нервничала по поводу того, что это связь с капиталистической страной, что нас с работы всех, значит [уволят]… Ну, всякие крайности ей приходили в голову. Ничего не было. То есть его обещали прислать — его прислали. На этом всё закончилось. По почте, да. Но то, что «с городу Парижу» пришёл журнал иностранный — это в общем, внесло панику.

[ЭГ: Вы знаете, что хотела спросить, по поводу... НВ: Подожди, пожалуйста. Сейчас. Может быть здесь, в этом сюжете. Не говорили про попрыгунчиков? Таких воров, которые в специальных пружинах допрыгивают до этажей.]

В этом сюжете точно нет, потому что… это же там… Это про книги или про Францию?

[Нет-нет, это вообще про воровство. Что специальные воры, которые как-то на пружинах прыгают в окно и что-то там делают.]

Библиотека была хорошая, Конан Дойл был зачитан до дыр. До сих пор там стоит — любимчик — чёрный с красными надписями. Поэтому, в общем, нас ничем не удивить — никакими попрыгунчиками. Начитавшись Конан Дойля, можно было любой карбункул найти в желудке у гуся [смеётся].

[Хорошо. Я вообще хотела спросить про какие-то громкие нашумевшие преступления. Было такое, что обсуждали все — что-то такое прямо шокирующее. Нет?]

Не знаю. Нет, как-то…

[Ну, может быть, не обязательно воровство. Там какой-нибудь криминальный случай, который прям в городе нашумел и все его обсуждали.]

Никаких вот даже в голову не приходит. Может быть… даже в институте какие-то страшилки «колхозные» — типа «в чёрной-чёрной комнате чёрный-чёрный стол, чёрный чёрный…» То есть на таком уровне. Или совершенно не долетали, но то, что… У нас вообще… у нас неудачный подъезд очень в доме. Там есть очень тёмный угол под лестницей. И он неприятный — и я даже сейчас понимаю, что он очень неприятный — этот угол. И тогда никаких домофонов не было. У меня когда сын родился — там стояло три коляски внизу на площадке, внизу. Их на ночь поднимали только на третий этаж, и оставляли её всё равно на лестничной клетке, как это называется — потому что дома её совершенно некуда девать. Лифта в пятиэтажках, соответственно — их и тогда не было, их и сейчас в пятиэтажках нет. И там до сих пор у нас коляски стоят. Только что сейчас закрывается, а тогда не закрывался, у нас там всё стояло. Был очень неприятный [тёмный угол], и мама всегда — она до сих пор меня просит, — всегда, когда я возвращаюсь поздно домой, всегда звонить и говорить, что я приду. Она всегда, они с папой высматривают в окошко до сих пор. А возвращалась я поздно, потому что мы… Как-то у нас, какая-то странная у нас группа была — у нас все работали с первого курса. Я на первом курсе в гардеробе работала на вечерниках, а вечерники заканчивали в 22:20. То есть пока до дома доедешь — в 11 часов [вечера] я возвращалась домой. Просили всегда звонить, чтобы посмотреть, как иду. Сейчас, конечно, это всё усугубилось — сейчас для них уже в шесть часов уже начинается караул, а тогда…

[А какой адрес, Светлана, просите, был в Ленинграде, где квартиру грабили?]

Что-что?

[Где у Вас квартиру грабили в Ленинграде — это какой адрес был?]

Раньше он назывался проспект Смирнова, а сейчас называется Ланское шоссе. Ну, Вы примерно…

[Никита Петров: Какое?]

Ланское шоссе.

[Ланское шоссе, да?]

Да. Станция метро…

[А дом?]

Дом 69. Это станция метро «Чёрная Речка». Её тогда ещё не было — открыли её позже. Была [станция] «Петроградская», а следующая — «Чёрная Речка». На Чёрной Речке, как известно, стрелялся Александр Сергеевич Пушкин. Там разбит сквер, стоит стела… И мы там бегали кроссы в школе.  То есть на стадионе мы там бегали какие-то маленькие [дистанции]: стометровки там и прочее, и прочее на физкультуре. А вот на какие-то там три километра, раньше мы... было километр надо бегать... Мы бегали по скверу, где стрелялся...

[Пушкин [шёпотом].]

Пушкин, да-да-да [громко и радостно]

[А Вы сами осознавали?]

Поэтому у меня какие-то ассоциации. Нет, он для нас был сквер и сквер. Он для нас сквер, где бегают кросс.

Отношение к сверхъестественному и оздоровительные практики. «Святые письма». Кашпировский, Чумак, Порфирий Иванов. Наталья Линичук вела аэробику по телевизору. Йога и карате (01:17:09 — 01:24:56)

[Я… к сожалению, нас скоро отсюда выгонят…]

Да.

[Я просто хочу очертить ещё несколько тем.]

Давайте.

[Вдруг это будет для Вас...]

Вдруг будет, что рассказать на эту тему.

[Вы очень много рассказали. Во-первых, «святые письма» — то есть письма, которые распространялись по почтовым ящикам, которые нужно было переписать и отправить десяти другим адресатам.]

Десяти… Да, были, но они были у нас не в почтовом ящике.

[А как это?]

В школе.

[Расскажите.]

В школе кто-нибудь приносил. Может быть, они были у нас в почтовом ящике… Но у нас папа забирал почту из почтового ящика, и он среди домашних не распространил эти письма [смеётся]. Дико понравилось, что их надо было десяти [адресатам]. А вот в школе такая придумка ходила. Я ни разу не переписывала письма.

[Что там было внутри? Вы читали их?]

Да, конечно. А там попробуй не будь… Их все читали. То есть не было такого, чтобы их кто-то не читал. Да какая-то ерунда — «будет вам счастье… Перепиши 10 раз — и будет вам счастье». То есть смысл вот такой, а какая уж там вода была написана… Да, какая-то была. Вода. Не переписывали. 

[Но Ваши одноклассники переписывали?]

Боюсь, что нет.

[То есть как тогда получали эти письма? Вот ты приходишь в школу, и тут вот тебе такое письмо. Как? Технику не понимаю, механику.]

Механика — то есть кто-то приносил. То ли у нас не хватало терпения всё это переписывать [смеётся], то ли кто-то один раз кому-то сказал: «Отстань ты с этой ерундой!» — и тоже не стал переписывать. То есть его теоретически — если бы это носило бы какой-то… Ну, все знают про геометрические прогрессии, да. Тут, я думаю, уже даже не геометрическая — там какая-нибудь, не знаю, факториальная какая-то. То есть, теоретически, если бы кто-то принёс в класс и десять раз переписал, и отдал бы своим друзьям, и друзья бы тоже… То есть в результате у нас бы оказалось писем по десять бы точно. Но в связи с тем, что у нас не оказалось у всех писем по десять точно, а было там два письма на класс, которые одновременно принесли. И потом мы ни сами не переписали, ни нам никто не принёс. Видимо, это умирало вот уже на этих двух штуках. Может быть, кто-то переписывал в тайне, но не знаю, кому раздавал. По идее, раздать-то тоже должны среди одноклассников — кому ещё раздавать.

[Ещё три важные темы. Альбомы, которые были в школе. Кашпировский, йога и всё вот это вот… И «секретики», наконец. То есть мы идём в обратном порядке.]

Да. Кашпировский был позже — это я была уже в Москве. Мне кажется, это какой-то… [19]89-ый год как раз какой-то. Он был позже — у меня был сыну год, и я уже была в Москве. Кашпировского… Он был интересен просто как шоумен. А вот Алан Чумак — который [смеётся] заряжал воду, значит — я там пыталась поддаться этой истерии. На что муж сказал: «Слушай, ну, это, давай не будем. Давай не будем это делать».

[Банку ставили?]

То ли ставили, то ли хотели поставить. Но как-то это, в общем, вместе с десятью письмами тоже ушло в небытиё. Вся энергия ушла. Когда ребёнку год — там, в общем, не особо до Кашпировского.

[А Вольф Мессинг?]

А Вольф Мессинг — я таких слов не знала тогда

[Это было раньше — это [19]50-ые года.]

Это да, это, как бы, послевоенная история.

[А йога? Вот это вот — на гвоздях лежать?]

Йога? Нет, аэробика у нас…

[Аэробика была?]

…по телевизору. Аэробику по телевизору Наталья Линичук нам крутила — её было совершенно невозможно узнать, потому что мы к ней привыкли к фигурному... Фигурное катание было, ой!..[мечтательно] Аэробика была — красивые гетры и всё вот это — вся вот эта история — она завораживала изумительно. В массы она пришла пока только по телевизору, потому что фитнес клубов не было. На физкультуре занимались: там волейбол, там гимнастика и прочее… значит, лыжи и прочая дребедень. Заниматься ею [аэробикой] стали уже позже. То есть, ну, в массы она пришла позже. Йога связывалась исключительно с Индией — ни с каким другим направлением. Как вид спорта, вид оздоровительной гимнастики, вид там ещё какой-то… В другом контексте, кроме как йог в прямом смысле — который сидит и медитирует, и даже чем-то похож на старика Хоттабыча. Потому что старика Хоттабыча знали все. Вот, исключительно, на этом уровне. Ну, опять же — это субъективные мои ассоциации.

[То есть Вы и Ваши знакомые не занимались?]

Ни одного. Исключительно с индийским, который сидит и может ногу себе там куда-то там за голову положить. На уровне такой фантастики какой-то. И что-то…

[Не слышали.]

Сейчас, йога…

[Нет-нет.]

…и ещё что-то.

[Я просто хотел вернуться — там диеты ещё, вдруг, которые могли бы быть, да. Которые как-то распространялись в списках: что вот, чтобы похудеть нужно делать вот это. Это первое. И второе — это оздоровительные практики разного типа. Вот я точно помню, что в [19]80-х был такой Порфирий Иванов.]

Ох, был. Порфирия Иванова мы вспоминали буквально… Вот мы приехали — два дня как приехали с лыж. Там, значит, жили впятером в одних апартаментах и, значит, за завтраком рассказывали, кто чем грешил в молодости. Нашлось у нас… один, который грешил Порфирием Ивановым в молодости. Грех закончился за один день. Потому как по Порфирию Иванову надо было ходить со всеми здороваться и со всеми обниматься, всем улыбаться — но, значит, вот Вадим Валерьевич сказал, что он это с лёгкостью сделал. Хоть на него и смотрели как на не очень здорового человека. Обливаться водой — это тоже, вроде как, входило — можно было себя убедить, что это полезно для организма, и оздоровительная гимнастика. И найти какую-то подоплёку для себя любимого — что это тебе будет полезно. А когда сказали, что нельзя есть сколько-то — тут Вадим Валерьевич сказал: «На этом практики….» [Смеются.] Тут же он перестал быть, значит, приверженцем этого течения — и на этом оно всё закончилось [смеётся], практически не начавшись. Поэтому — это было модно, про это хотелось почитать, но, примеряя на себя, разум и себялюбие брало верх. И, в общем, шли в магазин в очередь за сосисками. [Смеются.] На этом всё заканчивалось. Это вот из этих практик. Йога. Что там у нас ещё оздоровительного — карате входило в моду. Значит, это всё было очень интересно, очень запретно — «Пираты XX века» [фильм 1980 г.] — не помню, в каком году вышли. Но это было, опять же, что-то где-то запредельное — в голову не приходило этим заниматься. В моём подсознании это был… это было, что как это здорово — это можно дать сдачи, если вдруг на тебя нападут. В качестве вида спорта, в качестве серьёзного какого-то увлечения, в качестве какого-то там…. чемпионатов мира, может быть, — что-то такого серьёзного или научного подхода, или ещё чего-то — вот оно не фиксировалось совсем. Фиксировалось только в том виде, что он каратист — может, значит, вот…

[Дать сдачи.]

Да, защитить.

Детство. «Секретики» и разные подвижные игры. Отношение родителей к этим играм. Стишки.  Про иностранцев и байки о красной плёнке, на которой все голые (01:24:56 — 01:33:07)

«Секретики» были. «Секретики» как раз были во дворе. В их прямом смысле — что это стёклышко и под стёклышком, значит, можно было уложить не сокровища — можно было уложить красиво. Можно было уложить красиво и в этом смысле, опять же, хочется сказать, что [смеётся] у нас если в Питере кража книг, то, соответственно, — здесь тоже больше эстетства было, чем каких бы то ни было именно богатств там или каких-то сокровищ. Цветная фольга, цветное стекло было само по себе сокровищем...

[Откуда его доставали?]

Потому что цветного стекла не было. И найти кусок цветного стекла на улице, и чтоб он был ещё приличного размера — чтобы под ним можно было разместить нечто. Бут[ылочное], ну, то есть под зелёным стеклом — это всё неинтересно. Во-первых, оно темновато, во-вторых, зелёное — оно есть у всех. А вот чтобы оно было не как у всех — оно было цветное — вот это было сокро[вищем]. То есть сам строительный материал был больше сокровищем, чем то, что там хранилось, вот. Кому показывать, кому не показывать... Ну, девчачьи секреты — они прям совсем девчачьи — это когда там всем показал. Зарыл — и на завтра всем, и на завтра всем показал. Если… Наверное, надо было бы сфотографировать — у нас был хороший двор: кусты акации и барбариса. И, значит, закапывалось это всё под кустами акации и барбариса. Вот, наверное, если бы кто-то из окошка нас сфотографировал… Потому что сидят три девицы на корточках в метре друг от друга и делают «секретики» друг от друга — то есть большего абсурда, наверное, трудно, наверное, найти.

[А мальчики не охотились?]

Не, с мальчишками… Мы с мальчишками лазили по деревьям — на этом, собственно, всё заканчивалось. В дочки-матери они категорически отказывались с нами играть. На этом, в общем, и всё. Приходили играть они — ну, в мяч какой-нибудь приходили играть, — там штандер-штандер. Родители забавно…

[А что такое штандер-штандер?]

Как сейчас мы ругаем своих детей, что: «Вы там не в… вы там в то не играете, в сё не играете». Как родители доставали меня с это лаптой! Ну это просто. Я сейчас вот понимаю — вот прям хочется прийти к ним и спросить: «Мам, далась вам эта лапта?» «Вот мы в детстве играли в лапту — как хорошо играть в лапту!» «Что же вы не играете в лапту?» И вот каждый, каждую неделю вот это вот: «Что же вы…» Почему — играли в мяч, какое-то… какие-то там, не знаю, догонялки и [на] скакалке прыгали… То есть всякие развлечения — далась им эта лапта. Ну вот им хотелось, что… Раз они играли в лапту, им было интересно — им казалось, что мы тоже будем играть в лапту, нам будет интересно.

[А были игры, в которые вы играли в тайне от родителей, чтобы они не увидели? А то, не знаю, накажут, поругают.]

А с гаражей прыгали [смеётся]. Я уж н знаю, можно ли назвать это игрой. В немцев играли, в войну играли.

[То есть это воспринималось как… Это в тайне было?]

В войну — там пытали друг друга понарошку

[А эти, стишки вот такие были?]

О, да, полно!

[Какие? Может, вспомните?]

Да.

Дети в подвале играли в гестапо — как раз вот, по теме — зверски замучен сантехник Потапов.

И прочее. У меня муж их бесчисленное количество знает — я всё думаю, где он этому научился [смеются].

[Муж какого года?]

[19]66-го.

[Тоже [19]66-го?]

Да.

[Интересно. А эти стишки воспринимали друг от друга, или тоже сами придумывали?]

Нет, они как фольклор ходили — вот, как частушки.

[Сами не придумывали…]

Сами не придумывали, да, но было смешно.

[Света спрашивала у Вас про штандер — про эту игру.]

Штандер, да.

[Как в неё играть?]

Вот… Вот я пыталась потом вспомнить, как играть в штандер — это да, было. В чём смысл, я сейчас вам даже не скажу. Надо было подбрасывать мяч и кричать, потом все куда-то разбегались. По-моему, надо было вышибать, кто насколько… То есть смысл был в том, что мячик там подбрасывается, подбрасывается, подбрасывается — на самый последний раз он подбрасывается как можно выше, чтобы его… Кто-то должен его поймать. Я не помню, кто это должен, как он выбирался — этот бедный человек. Он должен был его поймать. А за это время, пока мячик летит — и пока он его не поймал — все должны разбежаться как можно дальше. Соответственно, если его выше кинуть, или если он его поймал мимо рук, у него он там поскакал… В общем, можно разбегаться пока он не закричал «стоп!» — пока он его [не] поймал. Когда он его поймает… А, вспомнила! Нужно было на глаз догадаться, сколько было шагов до — вот до того, кого он хочет определить. То есть там говорит: «До Светы 20 шагов и полшажочка». Ну, там какие-то такие слова были. Вот нужно было подойти и дотронуться рукой. То есть, если ты угадал с количеством шагов, то ты молодец, а если не угадал — не знаю что. Как мы не придумали замерить количество шагов-то — во дворе-то в одном и том же — чтобы уже знать, кто куда разбежался. И вот — до гаражей 20 шагов — что там уже, собственно, потом придумывать. Кто стоит у гаража — до того 20. Ну, не догадались. Сейчас такие умные-то.

Вот, поэтому «секретики» были, но они были, в общем, красивые больше. Куда они потом девались и что с ними было… Ну, да — то, что мы их зарывали, сидя втроём так вот в рядочек…

[Это очень красивая картина — я прям вижу это сверху.]

Цвето… Да, да, наверное… какие-нибудь, наверное, фотографии у кого-нибудь могли бы быть. У нас был фотоаппарат, кстати, дома.

[А про красную плёнку не рассказывали?]

Рассказывали, конечно! «Всё — будешь голая на красной плёнке», «на красной плёнке снимать — будешь голая».

[Как, ну, вот эти…]

Ну это внутри… Это не в семье — это всё-таки уже так, какие-то… ну, не скажу лагерные, потому что я в лагеря не ездила — я только в «Орлёнок» ездила и в «Зеркальный». А какие-то — может быть, на картошке. Даже не в детстве — наверное, это всё-таки уже более в подростковом возрасте — когда тебя могло бы это засмущать. Да, в детстве, это как-то вообще не волновало. «Иностранцы зачем-то снимают нас на красную плёнку, и там мы все голые». Я не знаю, что в этом было более любопытного: посмотреть, что получилось на красной плёнке (и, как бы, её увидеть и посмотреть бы), или зачем это иностранцам. Почему это вообще в голову не приходило, зачем это всё кому нужно.

[А были ещё какие-то рассказы про иностранцев — мол, что-то они делают такое?]

Про иностранцев в Питере говорить смешно. Потому как у нас до Финской границы прямо, можно сказать, рукой подать, и финики [финны] у нас там по Невскому проспекту ходят практически как у себя дома. Поэтому, вот в этом отношении, наверное, Питер не показатель — в том смысле, что это какая-то диковинка для нас была или что-то. Потому что их на площади Искусств — то есть вот автобусы «Интуриста» [прим. ред. — старейшая советская и российская туристическая компания], они у русского музея прям вот стоят, стоят и стоят. И никого — никого вообще нельзя было этим ни удивить…

[Там как раз интересна именно фарцовка — потому что они могли привозить всё.]

Могли привозить всё, и привозили всё. И, собственно говоря, Веллер там это не единожды описывает в этих своих…

[М.И. Веллер. «Легенды Невского проспекта».]

…рассказах всяческих — и таких и сяких, и разной степени весёлости. То есть Невский проспект, «Легенды Невского проспекта» доставят вам много удовольствия по этому поводу.

Школьные альбомчики и песенники. Самиздатовские книги в семье (01:33:07 — 01:39:18)

[А альбомы вот эти вот в школе, да? Когда девочки писали друг другу.]

Да. Писали. Не прижилось. Не прижилось почему-то. Наверное, может быть, у всех не прижилось, потому что, то ли надоедало, то ли… Непонятно.

[Я очень хорошо помню свой, по-моему, пятый класс… несмотря на то, что это был Сахалин. То есть это какой год… наверное, где-то начало [19]90-х. И там девочка Ксения — она прочитала свой стишок из огромной тетрадки, где было очень много классных картинок. И там был стишок вот такой:

Хорошо быть кисою, / Хорошо — собакою: / Где хочу — пописаю, / Где хочу — покакаю.]

Да, да.

[И она говорила, что это её сочинение. Я даже тогда возмутился, потому что я понял — ну, как бы, внутренне я понимал, — что это где-то фольклор.]

Фольклор, да [смеётся].

[Вот. Но эту тетрадку она носила на урок каждый раз. А у Вас как?]

Альбомчики — они на то и альбомчики, что они, в общем, довольно тайный смысл должны иметь. Из серии «секретиков», которые, в общем, не всем надо бы и нужно бы показывать. Поэтому так вот в ходу массово у нас не ходили. Зато у нас массово ходили, так называемые, «песенники». У меня не было. Наверное, я очень практичная — я не понимала, зачем это делать. Но песни переписывали. Песни переписывали — и даже не скажу, что прям они там все бардовские — эти песни были.  То есть там были какие-то — всякие разные. И [группа] «Самоцветы», и там какие угодно. Было моё великое удивление, когда я увидела, что это вообще издаётся — что есть книжечки, в которых есть тексты песен. Ещё более удивилась я, когда прочитала тексты этих песен. Они и сейчас-то незамысловатые — там, у современных авторов. Но каково было моё удивление, что и прежде они были… Детективные, я бы даже сказала. По своей даже… и даже какие-то русские народные: «…и за борт её бросает» — и там вообще криминал на криминале. Но и все остальные. То есть, когда мне в руки попался этот песенник, я была удивлена, что там у нас такие истории прям в этих песнях происходят недобрые — прямо как в сказках.

[СА: А вот помимо… ЭГ: Да, нет-нет. СА: Помимо этого французского справочника были какие-то ещё книжки запрещённые? Может, самиздат или ещё что-то такое?]

Было «300 лет дому Роман[овых]» — или сколько там тогда, на тот, момент было. Кто скажет? Никит, что скажешь?

[Ну, триста лет дому Романовых…]

В каком году это было?

[[1]613-й…]

Перепечатанный был — пятая слепая копия какая-то у нас была.

[СА: Вообще, должен быть в [тысяча] девятьсот шестнадцатом [тринадцатом]… НВ: Что, триста лет? Не-не-нет, это должно быть в [19]80-х.]

Вот что-то — сколько-то лет — не помню, сколько. Может триста, а может… не помню сколько.

[Триста позже — наверное, всё-таки, двести с чем-то, но…]

Какая-то круглая.

[Ну да.]

Посмотри, сколько лет дому Романовых.

[А, дому. Я думала, сколько лет они… у власти они когда были. Всё, простите.]

Ну, дом Романовых — это не дом Готье. То есть дом не в смысле здания.

[Я поняла, да [смеётся].]

Это именно, собственно, да. Перепеча[тывала] маменька. Это… по этой части — по части книг — это всё к маме. И был перепечатанный «Дом…», Булгаков был перепечатанный и переплетённый. Где брали — не знаю. Порыться-то — он до сих пор там у них, наверное, где-нибудь лежит. «Дом Романовых» — который не помню, какая дата там была — что-то историческое тоже было. То, что почему-то не издавалось. А что у нас было ещё в самиздате, я не помню… Солженицын! Солженицын[а] [у нас] не было почему-то.

[Какие-нибудь книжки по йоге? Но, как я поняла, Вы этим не очень увлекались [смеётся].]

Нет. Йога в дом — нет [смеётся].

[А «Камасутра»? Она когда появилась в такой вот полуслепой печати?]

У нас дома не было. Или мне не показывали, я не знаю [смеётся]. Найдена не была.

[Вот я не знаю, как у вас — у нас вот была полка, да. И на третьей — куда я не мог дотянуться…]

Ну естественно!

[…были книжки типа Эммануэль Арсан «Эммануэль». «Эммануэль» — такая порнографическая проза с интеллигентским акцентом. И я, всё-таки, когда-то прочитал его. Понятно, что на стульчик — взял, дотянулся и так далее.]

Я регулярно лазила по всем шкафам, и даже на всяких высоких полках. Ничего я там интересного не обнаружила. То ли плохо искала, то ли [смеётся], то ли не знаю, как уж там было запрятано. Было много чего обнаружено, но этого не было. Вот из перепечатанного про Романовых помню. Вот, не поняла, чего там с ними так носились все — с этой перепечаткой. Булгаков был. Помню, что-то приносили, которое надо было быстро-быстро прочитать, но они [родители] читали, а я не знаю, что они приносили. Про Пастернака не помню — Пастернака уже читала…

[Позже, наверное.]

Почему-то он был, уже… Вот я, начиная со студенчества, его читаю. Ну, «Доктор Живаго» я перечитывала три раза, три раза принималась — то есть, видимо, он был уже изданный всё-таки. С четвёртого раза я только смогла прочитать его — не влез у меня. Точно так же, как… Сейчас меня, наверное, тапками закидают — за «[Доктора] Живаго» и за «Мастера и Маргариту», которые тоже не с первого раза совершенно поместились в мою голову. Ну прям вот неинтересно мне было.

Попытки использовать секретные языки. Телефонный розыгрыш с утюгами в школе на 1 апреля. Про вкладыши в научно-популярных журналах и побеждающий материализм (01:39:18 — 01:44:36)

[А вот скажите, я ещё хотела спросить про страну-мечту. Была ли у Вас такая игра в детстве? Воображаемая страна, страна-мечта?]

Куда бы я хотела поех[ать] или?..

[Нет-нет, это коллективная игра. Коллективная, индивидуальная. Нет, да?]

Нет.

[А какие-нибудь секретные языки тайные, с помощью которых Вы общались с друзьями?]

Были какие-то попытки про секретные языки. Были какие-то попытки — когда между слогами нужно было вставлять какой-нибудь ещё другой слог. Но он как быстро начался, так же быстро и закончился. Потому что в это хорошо играть, но это совершенно не информативно и в какой-то момент понимаешь, что это категорически неудобно, а секреты твои, в общем, никому не интересны.

[Это чтобы секреты…]

Никому не интересны. Если ты сидишь разговариваешь с кем-то вдвоём, то нет смысла шифроваться, потому что ты разговариваешь с этим же человеком. А разговаривать… неприлично шептаться на людях — неприлично. Опять же, наверное, питерские эти все наши штучки [улыбается] — что у нас говорили: «Больше двух — говорят вслух». Я не знаю, как у… Наверное, сейчас тоже так говорят.

[Да.]

И, ну.

[А какие-то, вот когда только начали появляться телефоны — какие-то издёвки, попытки позвонить, над кем-то по[шутить].]

Телефонное хулиганство было.

[Так [заинтересованно].]

Телефон дома был. Кому-то, да, мы пытались звонить, какую-то ерунду говорить. Конкретно не помню — какую-то, какую-то ерунду говорили. Я знаю самый прекрасный, самый добрый, самый смешной розыгрыш на 1 апреля в школе. Это когда мы всерьёз занимались танцами — у нас была костюмерная. Нам всё выдавали бесплатно: у нас были там пуанты бесплатные, тапочки балетные бесплатные, сапоги бесплатные танцевальные, туфли кожаные для народных танцев, — то есть нам всё выдавали. У нас была костюмерная, была костюмерша. Костюмерша была женой нашего художественного руководителя Печко Юрия Ивановича. То есть всё это было на взрослом хорошем серьёзном уровне. Была костюмерная с утюгами, с отпаривателями, потому что все эти — потому что костюмы у нас тоже все бесплатные. И раздаётся первого апреля звонок. То есть вот нужно — собственно, через час репетиция — и тебе нужно идти. Раздаётся звонок. И сбивчиво, сбивчивым голосом кто-то говорит (из подружек, из коллег) говорит: «Света, как хорошо, что ты дома! А то все уже уехали, и все уже пошли. Как хорошо, что я тебя дома застала. Там нужно срочно — сломался утюг — там надо погладить костюмы. Захвати с собой утюг. Пойдешь… ты ещё не вышла?» — «Нет, я ещё [не вышла]» — ну, на городской номер [звонят]. В общем, в костюмерной, вот, сломался утюг — нужно захватить с собой утюг. [Пауза.] Мы пришли все с утюгами.

[Смеются.]

Все пришли с утюгами. Утюги тогда были… не сильно лёгкие [смеются]. И мы все припёрлись на репетицию с утюгами. Было очень смешно. Не было никому обидно, потому что он был, с одной стороны, такой правдивый, этот розыгрыш, и, с другой стороны, всем было приятно, что все откликнулись и все пришли с утюгами. То есть, кроме этой сумки тяжёлой с собой всё равно притащили [утюг].

[А вот был журнал «Наука и жизнь», ой, да.]

Да, и в…

[А в нём были вкладыши всякие интересные. Вы их не собирали?]

Была «Наука и жизнь», была «Техника молодёжи», была что-то ещё. «Науку и жизнь» да, была. Ну там в конце, как правило — в таких журналах в конце самое интересное — всё для детей, для подростков там, для студентов. Ну, мы туда в конце и лазили, загадки отгадывали. Ну, на этом, в общем, всё. Он был толстый журнал.

[СА: Просто мне мама рассказывала, что у неё были оттуда вкладыши а-ля там какое-нибудь гадание по форме кисти, по форме уха. НВ: Типа хиромантия, да, вот это всё? СА: Ага.]

Не, не помню. Хиромантия в какой-то… Слово такое известное — периодически все этим заболевали. Так же как и диетами, собственно говоря. Ну, переболевали, или оно заканчивалось на этом.

[А духов не вызывали?]

Духов не вызыв[али]. То есть про это тоже слышали. Но, в связи с тем, что это было там… Наверное, в семье физика и химика… наверное, у меня к этому профессиональный какой-то отпечаток — у меня в голове. Что, в общем, материализм побеждал.

[Все эти спиритические доски, да, не было такого?]

Нет, не, нет. Фейнмановские лекции по физике стоят там на шкафу — нико[му], никому не нужны. Не, как бы, материализм побеждал. Что-то вот ещё хотела сказать. Но «Новый мир», естественно, маменьку — уж коль библиотеку грабили… То есть «Новый мир» и всё вот это вот такое — оно всё выписывалось и всё какими-то путями доставалось.

Самофинансирование карманных расходов с первого курса. Про искусство и походы в театр и консерваторию по чужим студенческим билетам (01:44:36 — 01:50:13)

[Здорово. То есть получается…]

Москва.

[…это у нас такой интеллигентский питерский получился ленинградский разговор. Очень красиво и здорово. Но в Москве, насколько я понимаю, было много разговоров про таких хиппи почти, да. Вот уже которые как-то ведут какую-то жизнь. То есть там какие-то коммуны где-то собираются, где-то происходят какие-то вечеринки, да… там играет западная музыка и вот это вот всё.]

Ну, наверное… ну, надо сказать, что достаток в семье был исключительно средний. То есть, может быть, это зависит и носит какую-то материальную подоплёку. Достаток в семье был исключительно средний: то есть два инженера работающих, бабушка-пенсионерка, да, и двое детей. Собственно, вот — две зарплаты и пенсия, да, и вот пять печек народу. Собственно говоря, вот на это жилось. В какой-то момент — а именно на первом курсе — была предпринята… С той точки зрения, молодёжи и студентов (среди моих знакомых не очень много было таких, кот[орые])… Меня перевели на самофинансирование — это было категорически удобно. Я с первого курса пошла работать. На первом курсе я работала в гардеробе института, там, ну, и потом всегда находилась какая-то подработка. Родители сказали, что они будут меня кормить, одевать, содержать. Но вот на всякую дребедень типа подарков, косметики, каких-то развлекушек, кино, театров — чтобы я к ним с этим не подходила. Что вот зарплата и стипендия, в общем. И мне хватало и зарплаты, и стипендии, собственно говоря, на это — это было всем очень удобно. Что я их не дёргаю, и они меня не дёргают с какими-то моими личными тратами. Не у всех так было. Но стипендия была, зарплата была (хоть и небольшая), поэтому как-то всё это. А так, наверное, если бы был больший достаток, то, наверно, хватало [бы] времени на какие-то вечеринки. Или больше времени было…

[Ну да.]

Или ещё чего-то. Это когда спрашивают: «Почему, откуда взялось искусство?». Откуда вообще оно берётся? И почему-то оно в одном месте взялось, там, раньше — в каком-то, да, в каком-то месте берётся позже. Искусство — оно берётся от безделья. То есть тогда, когда у человека появляется время свободное — от охоты, от добывания пищи, от обогрева жилища… Почему оно в России появилось гораздо позже, чем везде? Потому что у нас ещё греться — у нас климат такой. Собственно говоря, и здесь [так же]. То есть, если бы у родителей было, например… или у нас больше денег и больше времени. И, может быть, если бы они не были инженерами, а были людьми свободной профессии — наверное, у них была бы другая какая-то и у меня была бы какая-то другая жизнь. И в ней было бы больше вечеринок и ещё чего-то.

Что мы делали ещё, что было интересное тоже всплыло — про вечеринки и про людей искусства, вот, мы говорим. У меня есть два человека, которые закончили музыкальную школу. Нет, ну, точнее, у меня музыкальную школу [окончивших] есть не два человека знакомых, а гораздо больше. Но только два человека, которые ходили в музыкальную школу с удовольствием, и которые впоследствии выбрали для себя этот путь как профессиональный. Наверное, это связано, ну, [с тем,] что серьёзно они этому относились. Одна подруга сейчас живёт в Париже — она композитор, а вторая заведует музыкальной школой в Санкт-Петербурге — завуч. И они обе целенаправленно шли к своей цели. Они не стали доучиваться 9-10 класс — они после 8-го класса ушли в музыкальное училище при консерватории. Оттуда уже, соответственно, — консерватория, институт культуры. То есть люди целенаправленно шли по своей музыкальной — по своему музыкальному образованию, по своей музыкальной карьере. Так вот, у них в музучилище при консерватории — по их пропускам пускали в Мариинку [Государственный академический Мариинский театр], по их студенческим. На галёрку, там на свободные места. И мы брали у… ну, так как мы общались все там — значит, уже и с их сокурсниками… Более-менее, чтобы физиономия была похожа там: блондинки у блондинок брали, брюнетки — у брюнеток брали. Мы брали их студенческие и ходили во всё, куда пускали: в консерваторию, в филармонию… По их студенческим, потому что на входе там особо в лицо не вглядывались — ну, так как на студенческих билетах (как и на паспортах) мы все слегка испуганные [смеётся]. Поэтому мы совершенно вот обманывали государство и ходили по студенческим девчоночным сокурсникам, ходили. Я не знаю, была ли такая практика в Москве, но в Питере…

[Была.]

Была? В Питере на галёрку нас всех — на последний ярус — совершенно свободно пускали. И мы пересмотрели, пере-пере… Всё пересмотрели. Всё, что можно было пересмотреть.

[Я даже думаю, что контролёры, в принципе, понимали, что другие люди идут по студенческим…]

Может быть, ну, хотя я думаю, что они там особо, то есть

[Не всматривались.]

Ну, а кто там всматривается-то в эти наши студенческие…

[Фрагмент интервью 01:50:13 — 01:59:13 не публикуется.]