Марьина Роща. Улица Образцова
[Хорошо. Значит и Вы, Вы мне сказали, что Вы в Марьиной Роще выросли.]
Я родилась и выросла, да.
[И родились.]
На соседней улице. На улице Образцова. Бывшая Бахметьевская.
[Ага.]
А потом ее назвали улицей Образцова в честь не кукольника Образцова, а в честь инженера железнодорожного Образцова. И там же на этой улице Образцова, чуть дальше от нашего дома, есть дом, в котором как раз был, жил этот кукольник Образцов. Такой хороший конструктивистский дом. Если Вы, допустим, поедете в РГГУ на трамвае — что я Вам советую.
[Ну, да.]
То Вы просто рядом с этим домом — трамвайная остановка.
[Только я уже ничего не увижу.]
Увидите.
[А! Здесь у вас трамвайная остановка прямо?]
У нас здесь. Да-да-да.
[А, понятно.]
Ещё есть такой Петя Образцов. Внук вот этого Образцова. Он тоже жил здесь, соответственно примерно в эти же годы, когда и я. И, может быть, Вы его знаете…
[Нет.]
А если нет, то его найти ничего не стоит. Он тоже как бы помнит всякие такие вещи. Вот, теперь хотите — задавайте мне вопросы.
[Да-да-да. Конечно.]
Пожалуйста, да.
[Вот, значит. Ну, соответственно Вы уехали, Вы сказали, что, значит, долгое время…]
Я жила здесь лет до пятнадцати примерно.
[До пятнадцати.]
Примерно, да. Потом кусок жизни я провела на Маяковке, в таком, там три башни. В одной из этих башен, в однокомнатной квартире. Это был кооперативный дом. И в [19]91-м, да, в [19]91-м году мы вернулись на соседнюю улицу. Вот, это случайно так получилось, тем не менее это вот так вот произошло.
[Вернулись, но Вы не эту улицу имеете в виду?]
Я не эту улицу имею в виду.
[Да. Ну, потому что это всё-таки совсем рядом, да.]
Вот, это буквально… Это просто соседняя улица. Сейчас на этой улице Образцова, где я жила в детстве…
[Нет. Вернулись на соседнюю улицу — в смысле сюда.]
Сюда.
[Сюда?]
Сюда.
[Все. Понятно. Да.]
Там сейчас огромный еврейский квартал.
[Да-да-да.]
Там сейчас этот бывший Мельниковский гараж, великолепный совершенно. И когда, кстати, может быть, Вы были, когда тут ещё Даша Жукова делала тут музей. До еврейского музея.
[Нет.]
Тут был музей современного искусства. И тут была выставка Кабакова. Он привозил ее. И тогда только было видно все великолепие этого сооружения, потому что внутри вот эти вот всё, вот эти своды, вот эти вот конструкции внутренние. Это что-то, нечто невообразимое! Вот, сейчас там этот Еврейский музей и Центр толерантности. И когда едешь на трамвае, допустим, от Новослободской улицы, то это пле… Ну, записанный магнитофонный голос стыдливо называет это «Центр толерантности». И редко-редко, когда «Еврейский музей». Из чего я делаю вывод, что слово «еврей» не перестало всё-таки быть неприличным. Невзирая на то, что это ме…, эту нишу заняли уже другие этносы. Но тем не менее слово «еврей» — оно все равно какое-то неприятное. Неприятное, неприличное. Вот.
[Ну, да. А, а синагога, вот, в те времена? Она же не всегда существовала?]
Синагога. Да. Нет. С синагогой там была интересная история. Значит, если вернуться сильно-сильно-сильно назад, во времена генерал-губернаторства этого… Как его? Сергей… Забыла его отчество. Был генерал-губернатор Москвы. Кто же он был? Великий князь.
[Великий князь. Сергей Михайлович, по-моему.]
Да, кажется. Может. Да, кажется, Михайлович. Значит, при…, во времена его правления страшно как-то стали евреев вытеснять из центра, из торговых мест. И понятно, что это место было, были страшные-страшные выселки. Здесь, в общем, ничего не было. И поэтому здесь как-то стихийно более-менее создался такой, то есть евреи продолжали торговать где-то в центре там, на Китай-городе, вот, где-то, вот, где были лавки, да. А жить, ночевать и, так сказать, спасаться от властей, здесь свирепость властей была не столь ужасна. И отсюда их не выгоняли. И что-то здесь, видимо, было. Какой-то молельный дом. Это я ничего не знаю. Но где-то в конце девятнадцатого века, по-моему, или в начале двадцатого, это я точно не знаю… Потому что я пыталась найти точные сведения, но мне не удалось. Значит, такой есть переулочек — Вышеславцев. Там была, ну, во времена моего детства и долго ещё потом, такая, так называемая хасидская синагога. Она сейчас так. Сейчас это как бы центр Любавический, да. И они башляют. И, собственно, вот.
Когда, когда я была маленькой, мы ходили во двор этой синагоги играть. Там можно было зайти и просто гулять, и играть. Мы, конечно, ничего не знали, ни про этих хасидов… И была ли она хасидская, я этого тоже не знаю. Она стала хасидской, вот, когда случились эти лихие девяностые. И когда в том числе очень идея еврейского возрождения, очень была востребована. И тут масса была интереснейших всяких людей. И разных занятий, в том числе для детей. И дочка моя ещё успела походить в какие-то…
[О! То есть были какие-то такие открытые, да, кружки или чего-то?]
Да, да. Даже не кружки, это было нечто. Ну, смешно это называть воскресной школой, да.
[Ну-ну, да.]
Но тем не менее…
[Ну, по принципу, да.]
Но это была именно воскресная школа, где немножко, немножко учили традиции, немножко пели песенки, немножко их возили, там, на корабле, там чего-то такое. Вот. И как это, вот, принято у современных евреев, там, значит, для того, чтобы стать ребе, раввином, достаточно было кончить какие-то курсы. И там возглавлял это дело, вот, в девяностые годы такой чувак по фамилии Карпов. Образование…, по образованию он был типа химик. Что-то такое. Но, тем не менее, вот, значит, он устроил там вот это всё для детей. И вот, я говорю, я это всё узнала потом, спустя годы. Случайно.
То есть тут на самом деле куча совпадений. Я Вам всё-таки книжку эту дам. Там я немножко про это пишу, в этом тексте. Вот. Была она деревянная. Она ничем не отличалась по виду. Ну, тут в основном были… Ну, какие-то небольшие каменные вкрапления. В основном это были небольшие деревянные дома. Настоящая Марьина роща, в сущности говоря, начиналась за Сущевским валом, там. Там был действительно огромный такой, вот район. Ну, огромный? Мне он казался огромным. Ну, квартал. Несколько кварталов маленьких домиков частных с садиками. С удобствами во дворе, с колонкой. [Звонит телефон.] Сейчас.
[Пауза.]
[О домах частных…]
А, да. Вот, в Марьиной роще, да. Удобства во дворе. Колонка на улице. Ну, то есть, вот, как, мне кажется, до сих пор огромное количество провинциальных городов живет ровно, вот…
[Конечно-конечно.]
Вот так. И там так было. Потом это… Ну, когда вот это массовое строительство. Там всё это сломали и там именно, вот такие вот хрущобы сейчас стоят.
Вот, а у нас здесь было непонятно вообще что, вот. Вот здесь вот у нас было непонятно что. Потому что наш дом был двухэтажный, деревянный — бывшая гимназия. Зачем здесь нужна была гимназия, в этих выселках? Мне непонятно. Тем не менее это была, по-моему, мужская гимназия. Это был двухэтажный дом.
[Это, вот, на Образцова которая…]
На Образцова, да. Вместо него сейчас, его в девяносто примерно третьем году снесли. И сейчас там стоит такое типичное, какая-то типа Мужская гимназия такая. Два выхода: на улицу и во двор. Перила были отполированные просто поколениями, видимо, задниц этих детей. Ну, из этого потом сделали, нарезали. У нас была на втором этаже такая небольшая коммунальная квартира. Ну, и дом состоял, вот, там невероятно пестрое было население. Вот такой вот. Рядом, рядом, буквально, чуть не впритык, через забор был большой, очень большой, трехэтажный, по-моему, а может быть, четырехэтажный — какой-то колоссальный кирпичный дом. Его уже давно сломали. Да. И там, вот в этом кирпичном дворе, там были какие-то хулиганы, дети татарских дворников. Они к нам перелезали и учили нам, нас всяким нехорошим вещам. И открывали глаза, так сказать, на, вообще на жизнь. Как она устроена.
[Нехорошим вещам — в смысле?]
Рассказывали, откуда дети берутся.
[А вот таким вещам в смысле.]
Вот так. Нет. Ничего, ничего криминального. Но как бы они были опытные.
[Нет, понятно. Просто как-то можно подумать всё что угодно.]
Нет, нет. Без криминала.
[А вот эти вот, вот эти вот, Вы сказали, да, хулиганы — дети татарских дворников.]
Ну, вот, почему-то мне…
[Это одно и то же?]
Это одно и то же. Так мне казалось. На самом деле…
[То есть дворники татарские были, да?]
Вот, мне почему-то запомнилось. Это опять-таки может быть аберрация памяти, памяти. Дворники запомнились татарские. И дети мне… Может, я зря их. Может, они просто были какие-то. Я не знаю.
[Ну, по ощущениям, да.]
Но по…, по архитектуре, вот. Вот, я просто хо…, при…, наш маленький двухэтажный домик. У меня он, кстати, есть в телефоне. Есть такая книжка. Или сайт? Где старые-старые дома сфотографированы с фрагментом улицы. У меня…
[Это который PastV? Или Past Vu? Да? Какой-то…]
Вот что-то такое.
[Да. Их есть несколько таких…]
Есть этот дом. Есть этот дом с фрагментом улицы. С чрезвычайно унылым каким-то вокруг пейзажем. Вот, значит, вот, наш маленький двухэтажный, тут большой кирпичный. Рядом этот Мельниковский гараж, который тогда был, в те времена, просто автобусным парком. И там, туда заезжали-выезжали автобусы. И вот только после реставрации стало понятно, какой это… А так это было замызганное такое, вот, совершенно ничем не примечательное здание с отягощением ещё таким, что туда приходили на практику, видимо, какие-то… Эти… Как они назывались? Ну, не пэтэушники, а как-то… А, вот! Ремесленное училище это называлось. И я много раз была свидетелем страшных каких-то, нечеловечески жестоких драк прям на улице возле. Что-то они выясняли, какие-то отношения.
[Между собой?]
Да. При этом одновременно чуть дальше был вот этот прекрасный конструктивистский дом, значит, про который я говорила, где Образцов. Ну, в честь кого улица. Видимо, в тридцатые годы построенный.
Напротив огромные корпуса с девятнадцатого века с благородными такими пропорциями — института МИИТ, который кончала моя мама как раз. Рядышком тут это всё было. И всё вот так вот, такая эклектика. А чуть дальше, вот буквально ещё чуть-чуть пройти, там Божедомка так называемая, знаменитая. И там вот этот прекрасный парк. И туберкулезный сейчас. Туберкулезная больница. Ну, вот, где родился Достоевский и где, там даже памятник довольно неплохой стоит.
[Ну, да-да.]
Вот, то есть, а… А если чуть подойти к театру Советской Армии, там на Октябрьской улице, вот Вы шли сейчас от метро, видели — хорошие, большие, старые доходные дома.
[А вот это такой, вот, совсем вот перед вами, такой красного кирпича с белыми вкраплениями, да?]
Вы имеете в виду на другой стороне.
[На другой стороне?]
Это явно ошметки какой-то фабрично-заводской архитектуры.
[Вот похож.]
Но что это было — я не знаю. Это его сейчас немножко так разукрасили.
[Подчистили, ага.]
Я имею в виду на нашей стороне Октябрьской улицы. Там подряд два или три очень хороших, очень старых, вот, явно доходных дома.
[Ну, да-да.]
Вот, и я тоже, у меня тоже был текст про это, но я сейчас, конечно, не скажу. Стра… Вот, в детстве у меня было полное ощущение, что, вот у нас здесь все пыль, пыльно и серо, и как-то ужасно захолустно, но стоит подойти к театру Советской Армии, как там все волшебно меняется. Совершенно. И дальше уже вот этот бульвар, который идет к Самотеке. Там уже все просто такая, вот какая-то совершенно другая нарядная и вполне себе счастливая жизнь начинается.
[Ага. А это было именно, вот, глядя из этого двухэтажного дома бывшей гимназии?]
Не знаю.
[Или…]
Минаевский рынок. Марьинский универмаг
Нет. Необязательно! Нет! Это просто было ощущение. Ну, дело в том, что была же ещё какая-то дворовая жизнь. Мы там ездили на велосипедах на Минаевский рынок, от которого только осталось название переулка.
[Ой, а это я не знаю. Это Минаевский переулок, да?]
Мина… Это, вот, Вы знаете, он, если… Знаете ли Вы, что если идти по Октябрьской улице, вот, в сторону Сущевского вала, то по нашей, по левой стороне, прям на углу с Сущевским валом стоит так называемый Марьинский универмаг. Один из, по-моему, пяти оставшихся в Москве образчиков вот этой вот типовой архитектуры тридцатых годов. Когда… Вот один был где-то на…, на Рогожск…. Ну, на Пролетарке, по-моему. Один был возле метро Добрынинская, но он… Недавно была там — его весь переделали, перестроили. Не узнать. А у нас он остался в первозданном виде.
[Так на Пролетарке вроде бы тоже стоит? Или это не то?]
На Пролетарке.
[Я имею в виду такой, вот угловой.]
Да.
[Да?]
Совершенно верно. Да-да-да. Трехэтажный с такими большими панорамными окнами, вот такие типа, вот. Значит. Это я к чему сейчас говорю про «Марьинский универмаг»?
[Ну, мы говорили…]
А! Что, вот мы… Да, значит, по переулочкам мы ездили или бегали на этот Минаевский рынок. Взрослые туда ходили картошку, там, покупать, условно говоря. А мы там покупали газированную воду с сиропом.
[В автомате?]
Какой автомат! Тётки. Там тётки!
[А, а это ещё тётки были?]
Тётки, по-моему. Вот, насколько я помню. Я только запомнила, что, вот, действительно мы туда ездили на велосипеде. Вот. Ну, и вообще тут было. Ну, как-то гуляли здесь в округе. А вы спросили впечатления?
[Да. Ну, вы говорили, что вот там начинается жизнь.]
Нет. Вы знаете…
[А здесь серо.]
Нет. Когда я была маленькая, я, естественно, ну, во дворе меня выпускали гулять. А так, вот шастать — конечно, нет. Это уже я начала самостоятельно более-менее шастать где-то примерно с третьего, четвертого класса.
[Ну, ну, то есть…]
Но мы ходили каждое воскресенье или, там, в субботу, не помню. Мы ходили с мамой или с кем-нибудь из старших родственников гулять в ту сторону. И вот у меня вот от этих гуляний… Они были регулярные достаточно. И у меня осталось вот это вот ощущение того, что здесь у нас вот так, а там совершенно иначе.
Вот. Потом, если по Трифоновской улице идти туда, в сторону Рижского. Там долго- долго, долго-долго, на углу, вот так стоял углом, такой барачного типа дом. Сейчас там украинская была библиотека. А, а сейчас уже что — я не знаю. Потому что…
[А её в итоге закрыли, да?]
Ну, её, наверное. Я, я давно там мимо не проезжала. Не помню. Но она, но понимаете, о чём я говорю?
[Ну, понимаю. Конечно, да.]
Вот, а это был такой вот длинный какой-то барак. И притом, что у нас, в коммунальной квартире в нашей был газ, и мне совершенно нафиг вообще не сдался керосин, но почему-то я запомнила, что в этом доме была керосинная лавка. Зачем? Почему? Я не знаю. Мы не по…, то есть, наверное, керосинками… Или керогазом? Вот керогаз. Кажется, это была дачная жизнь.
[Да. Конечно.]
Да. В Москве этого… Ну, уже у нас не было. Может, где-то и было. И меня понятно так далеко не могли посылать. Может быть, я с кем-то ходила. Не помню. Но, вот тем не менее. Была вот эта такая керосинная лавка. Вот, потом, значит, я поступила в эту — в нашу спецшколу, которая сейчас в Больничном переулке. А до этого была чуть ближе. На этом месте прорубили в восьмидесятом году вот эту вот улицу Советской Армии. И там сейчас вообще дом стоит, а до этого была школа какая-то спортивная. А до этого была просто школа, куда я ходила во второй. По-моему, в третьем классе мы переехали. Вот, и соответственно ареал, вот этих всяких прогулок, он расширялся. Потому что уже шлялись с одноклассниками, ходили к кому-то в гости.
Школа. Прогулки. Разделение на районы. Евреи
[А шлялись где, вот, с одноклассниками?]
Ну, не то чтобы шлялись. Вот, допустим, идём после уроков какой-то компанией и кто-то говорит: «Пойдём ко мне, там, домой».
[А ну, всё-таки к друг к другу.]
А, ну…
[Не было таких мест.]
Ну, нет, конечно. Нет. Конечно, друг к другу. У нас, моя подруга, это самая близкая, она вообще жила просто, ну, не во дворе школы, но в соседнем доме. Поэтому чаще всего, конечно, тусовались у неё. А в старших классах, когда мы уже переехали в Черёмушки, и меня родители гнали всё-таки на первый урок, а я не могла совершенно.
[И сюда гнали на первый урок? Или, или…]
Ну-ну. Ну-ну…
[Или поменялась школа?]
Нет. Не поменяли. Конечно, нет! Ну, чего. Никто не… У нас ездили вообще ребята чёрте откуда. Ну, как?
[Ну, я тоже ездил в свое время.]
Ну, разумеется.
[Через всю Москву.]
Ну, вот я к ней просто приходила, там, прогуливать первые три урока. И просто ложилась спать. Родители её уходили на работу, и я там где-то ложилась спать. Ну, вот. Поэтому у меня, вот, в памяти осталось почему-то… Мы иногда встречаемся с нашими одноклассниками. И вот эта Таня — она отрицает. Но я запомнила. Я запомнила. Ну, понятно, что, притом, что школа наша… То, что сейчас назвали бы «элитка» как бы, да. Состав тогда был. Это была вторая спец. Она была вторая действительно по счёту. Первая была английская, а вторая была французская. Она действительно была, ну, просто шикарная школа, как я сейчас понимаю. Не без казармы, но при этом там, благодаря тому, что всё-таки государственный антисемитизм хоть и не был заявлен, но он обязательно присутствовал…
[Ну, конечно.]
Там куча какого-то совершенно замечательного молодого народа, которые никуда не могли пристроиться. Например, наша чудеснейшая совершенно учительница Инна Семёновна Берлин. Она мне просто потом рассказывала, что, вот, я кончила университет… Она тоже романо-германское кончила. «Кончила университет. Меня никуда не брали. Ну, и я пошла в школу и ни разу не пожалела». Потому что, ну, действительно она была замечательная учитель, чудесный человек, очень всё это любила. И там как-то она нашла себя. И у нас таких было несколько штук учи., учительниц молодых и прекрасных. Но были и не молодые и не прекрасные тоже. Вот. Это я к чему сейчас говорю уже? Куда-то меня повело в сторону.
[Это Вы говорили про… Ну, началось с того, как Вы прогуливали уроки…]
А вот. Да. Состав, состав… Не-не-не. Состав. Я хочу сказать, что социальный состав, тем не менее… Ну, там были какие-то. Детей знаменитостей, конечно, к нам тоже пристраивали. Но там была в основном всё-таки это была такая средняя интеллигенция. То есть там не было каких-то откровенно богатых, не было откровенно каких-то гопников.
[Ну, откровенно богатых — то есть скорее уже откровенно блатных, да? Потому что богатые…]
Да.
[…небогатые. Этого не было…]
Нет. Ну, какие-нибудь торговые работники…
[А, ну…]
Вполне могли быть. Нет, вот была такая средняя. И в основном, как я сейчас понимаю, все жили очень скромно. Ну, и в общем, бедно. И вот эта вот Таня, к которой я пошла в гости, как-то, значит… И по-моему, у неё был… Мать её воспитывала одна, в общем, не было ощущения чудовищной нищеты. И вот, как сейчас я помню, меня кормили супом из воблы. Вот. Меня это так поразило! Мы тоже жили, в общем, довольно небогато, но вот, вот, чтобы суп из воблы — до такого не доходило. Я относительно недавно ей это напомнила, она страшно возмутилась. Говорила: этого не было, быть не могло, мама очень хорошо готовила и так далее, и так далее.
Ну, я, вот, помню какие-то домишки, какие-то там буквально, речка какая-то Синичка, в общем. Что потом… Это было где-то, может, во втором, третьем, потом этого уже ничего не стало. Сделали, вот эту трассу, застроили какими-то домами. Ну, такой буколический отчасти ландшафт. Вот буквально рядом со школой и буквально рядом с проспектом Мира. То есть там проспект Мира, там эти сталинские пышные дома. И вот чуть в сторону — и уже, вот это вот все. Вот.
[Ага. Ужасно интересно. Так, сейчас. У меня разбегаются просто мысли.]
Да.
[Cейчас я немножко соберусь. Значит, во-первых, вот что хотелось узнать. Вот, вот Вы сказали про это деление. Вот там, да. Там, там жизнь, а здесь так серо.]
Это мое субъективное…
[Я понимаю. Конечно. Это, это и интересно.]
Абсолютно, вот такое детское ощущение.
[Это интересно. А…]
Да.
[А вот говорили, там, туда не ходи, там плохие какие-нибудь и…]
Нет. Мне никто ничего не говорил, я никуда и не ходила. Я потому что, когда маленькая была, то ходила, во дворе было безопасно. Вот. И в общем как-то меня особо и не контролировали.
[Нет. Ну, и позже, вот, уже в школе. Что, вот, есть какие-то куски, какие-то там кварталы, где… Ну…]
Нет. Вы, знаете, мне потом…
[Чего-нибудь, может быть…]
Это я не помню. Мне родители просто говорили, что мы, когда ходили, там, по вечерам с кем-нибудь из…, ну, с мамой или с бабушкой, и очень много народу тогда в полуподвальных таких помещениях. Там светились зловещие такие окошки. И я показывала, и говорила: «Там евреи живут», — говорила я.
[А!]
Вот. Этой, ну… Нет. Вы знаете, во-первых, во-первых, ну, как-то более-менее такого, чтобы, вот, прям была вечером, одни дети всё равно не ходили. А такого, чтоб какие-то опасные места, нет. Я не помню этого.
[Ну, хотя бы именно как страхи. Не как реальность.]
Нет. Абсолютно. Абсолютно. Ну, как? Мы жили здесь, да. Вот тут наверняка были свои местные хулиганы. Но мы тоже были местные, поэтому как-то нас…
[Ну, да. То есть они своих не трогали.]
Ну, видимо, да. Я во всяком… У нас, вот, во дворе были какие-то тоже местные хулиганы, но не было вот таких конфликтов. Были какие-то конфликты совершенно другого свойства. Ну, вот как обычно бывают у детей.
[Ну, понятно.]
Ничего такого, нет.
[Так, а вот эти евреи, которые «вот там евреи живут». Вообще вот это, вот до…, до, там, скажем, середины восьмидесятых, когда потихонечку начало отпускать, да, вот какие-то разговоры были? Вот там, вот там живут евреи, вот это еврейский, там, район. Чего-то такое?]
Нет.
[Это как-то вообще, это фигурировало?]
Нет. Нет.
[В сознании?]
Нет. Совершенно нет. Более того, значит, в школе у нас половина учителей и половина детей были тоже евреи. Поэтому в школе…
[Но это обсуждалось?]
Вообще никак.
[Вот, то есть…]
Вообще никак.
[Это, этой темы не существовало?]
Вот, в школе… Вот, в нашей квартире, значит, была такая скандальная баба Анна Васильевна — антисемитка страшная. Она могла что-нибудь такое подпустить. В очереди, когда я уже стала там постарше, могли чего-нибудь такое прошипеть. Но… Тогда… Дело в том, что, вот, еврейским этот квартал стал после девяностых. Когда отстроилась вот эта синагога деревянная — она в какой-то момент сгорела. Там поставили какую-то времянку, а потом видимо, вот, когда был пик интереса к перестройке, к России. Пришли, видимо…
[Большие деньги пришли.]
Да. Я так думаю, думаю, что из Америки.
[Конечно.]
Потому что я, этого я не знаю, это я предполагаю. Потому что тут сразу появились вот эти вот профессиональные евреи.
[Пейсатые, ага.]
Которые явные были американцы. Не израильтяне. Они как-то отличаются. Вот. И на удивление, и стали ходить вот тут пейсатые вот эти люди, многодетные эти мамаши с потрясающе иконописными лицами, с восемью-де…, детями. И на удивление быстро, просто мгновенно народ к этому привык. Сначала они были как иностранцы. Евреев в них никто не идентифицировал. А потом стали идентифицировать евреев, но тоже это как-то совершенно сошло им с рук. Никто…
А потом уже, уже, ну, в относительно новое время, здесь появилась масса азиатов. В основном, вот, почему-то в нашем, в наших краях это были не таджики, а именно киргизы. Они всюду: в магазинах, там, я не знаю, уборщицы. Ну, просто всюду. А поскольку они удивительно какой-то мирный и приветливый народ, то вот таких вот высказываний как, вот, в среднем по больнице, ксенофобских, вот в наших краях, вот, сколько я здесь живу… Ну, я мало, конечно, общаюсь с народом. Но всё-таки я же хожу в магазин, там, в Сбербанк. Никогда в жизни, вообще ничего такого не слышала. Из чего я делаю вывод, что всякие прививки, так сказать, инаковости — они населению только на пользу.
[Ну, и, наверное, всё-таки ещё потому, что население меняется, да? Вот всё-таки…]
Наверное, наверное. И меняется, и жизнь меняется, в общем.
[Я имею в виду не качество населения, а состав?]
Да. Разумеется.
[Структура.]
Конечно. Ну, во-первых, естественные как бы процессы, да. Кто-то, одно поколение вымирает. Приезжают, снимают. Потом тут куча народа снимают просто квартиры.
[Ну, да. Ну, и здесь такой. Ну, в общем, сейчас вполне фешенебельный ведь, да?]
Ну, про фешенебельный я бы не сказала. Ну, скажем так — респектабельный. Вот. Здесь на удивление тихо. Вот сколько я здесь живу — я никогда не слышала ни о каких случаях насилия или, там, каких-то происшествиях. Недавно, правда, стреляли там где-то на Лесной улице, но это бывает же. Чего ж не пострелять? Вот.
Нет. Но это всё, конечно, случилось, вот, относительно недавно, где-то на рубеже двухтысячных, скажем.
[Да. Даже так, да? Не раньше?]
Да-да. Нет, не раньше. Это медленно всё так происходило. Сначала к этим пейсатым, смотрели на них просто как на каких-то диковинных персонажей. А потом привыкли, и как-то они встроились в эту жизнь и нормально совершенно.
[Мне рассказывала одна знакомая, которая, ну, там лет тридцати с хвостиком, которая здесь всю жизнь прожила, что вот они…]
В наших краях?
[Ну, да. Вот там вот…]
Марьиной роще?
[В настоящей Марьиной роще, там за Третьим кольцом. Она говорила, что, вот, там, едем мы, значит, в институт. Стоим на трамвайной остановке. Трамвая нет. И вот пока еврей не пройдёт, трамвай не приедет.]
Да. Народная примета. [Смеется.]
[Да, ну, это понятное дело. Позднее уже.]
Да. Ну, это забавно. Смешно, да. А евреи тут всё время шастают, конечно, вот.
[Ну, а вот такое ощущение, что, вот, когда-то там в… Не знаю, там в шестидесятые, в семидесятые годы это был такой прям, вот, пролетарский-пролетарский и такой…]
Смешанный тоже, видимо. Понимаете, мне тогда очень трудно было оценить. Это я оцениваю сейчас по очень неверной памяти. Детской, неве… Ну, значит, вдвойне неверной. Память — и вообще вещь такая неверная.
[Ну, да.]
Коммунальная квартира. Соседи
И подводящая. А к тому же детская. А детская память — она по-особому устроена. Там выхватываешь какие-то. Вот так, как луч света падает на что-то. И всё. Вот, поэтому насчёт социального состава — я не знаю. Я смогу судить только по нашему дому, где были коммунальные квартиры. Квартиры. И это таки было, надо сказать, такое немножко вавилонское столпотворение. И я думаю, что это вообще было свойственно, вообще городу в целом. Потому что, вот, в нашей маленькой квартире, значит, жили семья вот, где была эта скандалистка Анна Васильевна. Она была…
[Это которая антисемитка?]
Да. Она была пожилая женщина, санитарка в больнице. Там жил её сын с женой и двумя маленькими детьми. Значит, сын — дядя Серёжа — был очаровательный, совершенно тихий, тишайший, какой-то инженер на каком-то заводе. А тётя Шура была тоже какая-то такая типа ИТР. Итээровская женщина тоже. Милейшие, тишайшие люди. С их дочкой я вполне себе дружила. Была у нас такая соседка Лидка Сидоренко, которая водила к себе мужиком [исправляется], мужиков со страшной силой. Небескорыстно, по-моему. Добрейшей души. Она алкоголичка была. И добрейшей души человек! Она работала одно время на каком-то хлебном, кажется, заводе. И таскала оттуда какие-то всё время бесконечные какие-то масло, то ещё что-нибудь, то булочки какие-нибудь с изюмом. И угощала совершенно так простодушно соседей. Вот.
Одновременно, значит, моя семья. Мои бабушка с дедушкой — в прошлом какие-то там они были оперные певцы. Потом дедушка переучился и стал юристом, юрисконсультом в министерстве. А бабушка преподавала музыку, пение, вокал. Папаша был к тому моменту аспирант консерватории, а мама, вот, заканчивала МИИТ. Это наша семья.
Одновременно там в другой части дома жила семья учительницы местной школы с сыном — чудовищным хулиганом. Чудовищным. Вот, он — настоящий был хулиган, гроза. Но он был постарше нас. Поэтому мы были дети, а он уже, по-моему, был взрослый. Он был гроза района. Он выпивал, он, по-моему, чуть… Он такой был, вот такое сущее наказание.
Вот, внизу в таком каком-то закуточке под дверью жил такой вот седобородый старик — дворник местный. Он совершенно не был татарин, кстати. А вид имел вполне себе такой библейский.
[То есть такая прям была дворницкая настоящая, да?]
Ну, видимо, да. Я не знаю что. Я там никогда не была.
[Ага.]
Но не знаю, может, это и была, потом сделали и какую-то и квартирку. Может быть, там ко…, сидела какая-нибудь консьержка. Чёрт его знает. Я понятия не имею. Видимо, дом как-то всё-таки этот перестроился. Перестраивался, когда из гимназии…
[Ну, конечно.]
Из классов сделали какие-то эти. Ну, вот. Поэтому всякой твари по паре в общем-то на самом деле было.
[Ну, и социальная жизнь, вот в этом доме. Она происходила какая-то? Или все как-то так более или менее сами по себе?]
Нет. Ну, понимаете как. Опять-таки, когда я была маленькая, мне решительно не было дела до социальной жизни.
[Нет. Ну, как? Вы же жили в этом…]
Нет. Понимаете…
[Я не имею в виду, там, совместные празднества. Хотя бы почему бы и нет, но…]
Нет. Совместных празднеств никаких не было. На кухне. Была одна кухня на всех с одной раковиной с холодной водой. И с четырьмя конфорками плитой.
[Одна плита была, да?]
Да. И там должны были ужиться хозяйки с разными гигиеническими представлениями, с разными, вообще с разным. Вот, и на кухне всё время случались стычки. Вот.
[Совершенно нормально.]
Это совершенно нормально. И это и была, видимо, социальная жизнь. Когда я пошла в школу и особенно уже, вот, когда я приобрела самостоятельный, так сказать, статус, то вся моя социальная жизнь была в школе. И…
[Просто вот с первого класса и до последнего?]
Не с первого, не с первого, не с первого. Там, с класса с третьего, с четвертого, вот так. Вот. Ну, не до последнего. В последних классах — там уже другая была жизнь. Ну, в общем где-то вот так вот начальная-средняя школа — да, это всё было там.
[Понятно. А, вот, значит. Так, сейчас. Вылетело из головы. Да. Вы из этого дома, вас просто рас… Его расселяли, да? Или как Вы оттуда выкочевали?]
Переезд в отдельную квартиру (Черёмушки)
Дело в том, что папе дали квартиру. Ну, он ещё…
[Служебную, да? Ну, в смысле…]
Нет, не служебную. Просто…
[Просто. Как по очереди?]
Дали квартиру, вот. Вот тогда. Ну, я не знаю, по очереди или нет. Вот, где он тогда работал? Может быть, он тогда работал в Союзе композиторов уже. И там, значит, может быть, Хренников чего-то такое ему. Ну, не знаю.
[Ну, понятно. То есть он получил отдельную квартиру.]
Он получил квартиру отдельную в Черёмушках, прям возле метро. И мы уехали, но люди там оставались.
[Понятно. А Вы уехали, значит, это, Вам было сколько лет?]
Ну, где-то около пят… Ну, сейчас, сейчас.
[А пятнадцать, да?]
Ну, что-то такое. Да. Вот, может быть, четырнадцать.
[То есть всё-таки это как-то…]
Ну, какая-то большая часть. Ну, такая очень существенная часть жизни.
[Я удивился, потому что я, вот, в коммуналке шесть лет прожил первые. И ничего не помню. Помню отдельные какие-то вот такие.]
Быт в коммунальной квартире. Походы в баню
Нет. Дело в том, что вот эти вот годы, первые особенно, ну, когда я пошла в школу, там уже случились другие впечатления. Но дошкольные, до, вот, второго, третьего примерно класса самые яркие мои, вот, впечатления визуальные и не только визуальные связаны именно с этим домом. И он мне снится даже до сих пор, как ни странно. Я его вижу очень хорошо. Потому что, невзирая на то, что это было дос… очень убогое жилье, стены там промерзали, и было страшно, вот просто иней. Топили печку-голландку. И быт был, я так понимаю, для взрослых был очень тяжёлый, потому что… Ну и уже, когда даже, когда я стала постарше, я тоже почувствовала всю прелесть этого быта, когда невозможно нормально помыться, и мы мылись как-то частями в тазике у печки. А раз в неделю мы ходили в баню, и это тоже было отдельное испытание, потому что мама меня заставляла нести таз. И мне уже было лет одиннадцать. И это было невыносимо стыдно. А таз огромный, его никуда не спрячешь. И в общем ужасно. И я тормозила и… Ну, и вообще баню ненавидела и всё. А так вот, в течение, ну, каждый день как-то, вот, у печки. Всё это было довольно тяжело. И как-то много времени занимало. Но тем не менее, вот, там как-то… Знаете, это счастливое, видимо, свойство детства — выстраивать из наличного, так сказать, предлагаемого материала какой-то совершенно волшебный мир. Вот. И я вполне этим не пренебрегала. И это было счастье, особенно… У меня просто это всегда стоит перед глазами, как вот такой вот образчик чистого счастья. Очень морозный солнечный день. Все куда-то ушли. Я одна осталась. Я в бабушкиной большой комнате, там хрустальные висюльки над столом. У неё есть такая заветная шкатулка как бы с пуговицами. Но на самом деле с какими-то, вот, просто волшебными штуками, которые, ну, она, несмотря на то, что она была артисткой, ничего такого ценного не осталось, потому что, я так понимаю, в эвакуацию это всё менялось, видимо, на еду. Вот, но тем не менее. Там какие-то пряжечки, какие-то пуговицы, какие-то, вот, штучки. И это, и просто я могла часами этим заниматься. Окно все покрыто таким узором. В комнате волшебный совершенно этот свет, волшебный. Вот. И… А я не пошла там, допустим, в школу, у меня там лёгкая простуда, к примеру говоря, да. Вот, и просто это счастье. Чистое счастье. Вот.
[А топили дровами? Или углём?]
Углём. У нас сарайчики были во дворе.
[Были сарайчики во дворе.]
Сарайчики по периметру двора. Мы с них обязательно спрыгивали в сугроб. Вот.
[И воды соответственно тоже не было, да?]
Нет. Была вода.
[Водопровод был?]
Да. Вот только водопровод. Из всех удобств только водопровод.
[Ну, газ.]
Ну, газ, да. Газ. Водопровод — холодная вода.
[Холодная?]
На кухне.
[Да.]
И в клозете спускали вот эту штуку.
[Ну, да. На цепочке, да?]
Да.
[А в баню далеко? Где?]
Ну, у нас были тут какие-то, на Сущевском валу что-то такое было. Но ходили мы в Селезнёвские бани. То есть это, ну, быстрым ходом минут десять. Но поскольку я шла страшно небыстро, то минут двадцать меня она, мама, волочила туда. Вот, может быть, ходили и в какие-то другие тоже, но, вот я именно эти походы запомнила. Потому что это была настоящая баня. И там было ужасно противно, и пахло отвратительно. И таз этот к тому же. Ужасно всё это было. И я это очень хорошо запомнила.
[Да, это так продолжалось, вот, пока не съехали?]
Пока не съехали. Естественно, да. Там не было никаких…
[Ничего не модернизировалось?]
Новшеств. Нет. Абсолютно. Абсолютно. И я даже не представляю, как это было бы возможно.
[А что в этом доме было после того, как…]
Его потом снесли. Где-то…
[Нет. Вы сказали, что его снесли там чуть ли не девяностых?]
Ну, вот в девяностые… Ну, он так и стоял.
[То есть так и жили там?]
Вот, насчёт жили — я не знаю. Я думаю, что… Ну, вот те, кто жили вместе с нами, вот соседи наши ближайшие эти, положительное семейство с бабушкой-антисемиткой, им тоже дали, по-моему, какую-то квартиру от завода. В общем, все как-то разъехались. У меня было такое ощущение, что там уже какие-то то ли гастарбайтеры поселились, то ли это сделалось общежитием. Он уже…
[Гастарбайтеров тогда ещё не было.]
Не было? В девяностые не было гастарбайтеров?
[Ну, в девяностые уже да.]
А по…, а что было — я понятия не имею, что, вот этот. Понятия не имею. Нет. Я имею в виду, вот, где-то конец восьмидесятых — начало девяностых. Значит, у меня есть такая подруга — немка. Вирена Дорн. Которая занимается историей восточноевропейских евреев и в частности…. Ну, она историк вообще. Она пишет. Ну, сидит в архивах, пишет книги на эти все темы. Она часто приезжала раньше в Москву, когда надо было здесь работать. Вот она меня впервые после такого долгого-долгого, так сказать, отсутствия в этих краях, она, когда приехала где-то, в какие-то девяностые, она меня повела в эту синагогу именно как в место возрождения еврейской жизни. Я мгновенно это всё узнала: вот этот двор, эти лопухи, эти ромашки и всё такое прочее. Где-то я про это писала. Если Вам это интересно, я, я это постараюсь найти. У меня там даже картинки какие-то были.
[Спасибо. С удовольствием.]
Сейчас, сейчас я не вспомню, где это было. А может быть, может быть, это даже было в журнале «Лехаим». Да. Возможно.
[Ну, «Лехаим» это легко находится.]
Легко. Но я совершенно не помню, где это. Знаете, если я… У меня точно я знаю, где у меня эти фотографии хранятся, которые мне Вирена присылала. Потому что она фотографировала, оцифровывала. И где-то у меня должен быть текст. Я его обязательно найду.
[Да, спасибо.]
Вы мне просто напишите адрес электронной почты.
[А, ну, так сразу могу написать.]
Нет. Вы мне…
[Мы, мы на самом деле просто. Мы же там с Вами…]
Лучше пришлите мне.
[Связаны все равно.]
Чтобы я…
[Да. По электронной.]
Да-да. Чтоб я не руками.
[Да. Бумажки-то не надо.]
Вот, и я Вам это все пришлю.
[Да. Хорошо. Спасибо.]
Фотографии интересные. Вот, потому что она — да, и вот там. Ну, что?
Школьная жизнь. Французский театр. Фестивальный парк
[Ну, а вот в школе как развлекались. Ну, кроме, кроме того, что ходили друг к другу в гости?]
В школе… В школе как развлекались? Вы знаете, я даже не помню как специально. Во-первых, бесконечно разговаривали, сидели, там чего-то трепались. Во-вторых, где-то в четвёртом, пятом, третьем даже. Нет. Скорее в четвёртом, пятом, шестом классе у нас был французский театр. То есть мы ста… Инна Семёновна с нами ставила какие-то пьески по-французски. Ну, такие маленькие детские пьески, но тем не менее шились настоящие костюмы. Вот, кстати, у меня здесь есть фотографии, которые я обожаю. Где-то. Ну, вот эта вот. Вот это платье.
[А вот это оттуда, да?]
Вот это платье мне мама сшила из марли. А потом красили вот это вот в зелёный цвет. Ну, где-то. Вот. Это было занятие. Чего-то мы делали. Вот, Вы знаете, нельзя сказать, что там какие-то определённые были занятия, кружки или ещё что-то…
[Нет…]
Но что-то мы сидели. Мы, у нас там была какая-то очень бурная именно социальная жизнь. Потому что с кем-то дружили, с кем-то не дружили, кого-то осуждали, кого-то обсуждали. Ну, всё время что-то, что-то происходило. Ну, не то, чтобы я там сидела каждый день до вечера, да.
[Ну, понятно.]
Иногда я и домой приезжала тоже. Но очень часто, очень часто. И я приезжала домой, и вот уже оста…, сидела уже дома, в общем.
[Это туда в Черёмушки?]
И в Черёмушки, и ещё сюда тоже, я уже в… Во дворе я гуляла, когда, ну, вот, маленькая была, а потом уже нет. Как-то так всё стало страшно каким-то не интересным. И времени не было, и вообще уже и как-то не хотелось.
[То есть так вот, чтобы там пойдёмте вместе там туда-то. Ну, я не знаю куда. На кладбище или там? Тут же, кстати, вот этот парк?]
Да. Да.
[Как он называется, я не помню.]
Тут несколько парков. Вы какой имеете в виду?
[Ну, вот, который напротив метро «Марьина роща». С другой стороны Сущевки.]
Да. Это ста…, это старое кладбище.
[Бывшее кладбище.]
Совершенно верно.
[Как он называется? Напомните, пожалуйста.]
В мои времена он назывался… Он сейчас называется Фестивальный парк.
[Фестивальный.]
В мои времена он назывался попросту — Детский парк. Там был чудесный каток. Я туда ходила кататься на коньках. И вот эта церковь, которую сейчас отреставрировали. И сейчас она практически полпарка оттяпала. А ещё часть — милиция. А да. А тогда церковь. Ну, как все церкви была в загоне. Это было маленькое какое-то кургузенькое строеньице. Может быть, там был склад. Конечно, она не была никакой действующей. Вот, и это был такой довольно запущенный парк, но с прекрасным катком. Фестивальный он назывался.
[Там заливали, да?]
Заливали каток, да. Вот. А из таких, вот, знаете, общедоступных развлечений. А вот я помню, что один раз в жизни, мы уже здоровые были дуры. Мы пошли чуть ли не туда же с девицами. Уже я не знаю, что нам торкнуло. Никогда в жизни мы этим не занимались. Но вдруг мы пошли то ли на каруселях, то ли на качелях весной. Ну, как-то вот, по-идиотски. Вдруг решили, вот, детскими развлечениями. Я только помню, что я чуть не умерла там. Мы стали крутиться на этих каруселях. А, видимо, мне это противопока…. Ну, я с той поры уже и не, не практиковала никогда. Вот.
[Это новинка какая-то была?]
Нет!
[Нет. Просто в какой-то момент решили, да?]
Ну, вот Вы знаете, бывают, что вот такие девушки, уже вполне себе половозрелые и взрослые, вдруг решают предаться детским каким-то развлечениям.
[Ну, да. Конечно.]
Ну, вот, решили предаться детским развлечениям. Вот. И вот такого, в общем. Что-то какую-то макулатуру собирали…
[В школу?]
Ну, в школу, да. Ну, вот, Вы спрашиваете про совместные какие-то. Ну, притом, что занятие такое, надо сказать, что идиотичность занятия совершенно не отвращала.
[Конечно.]
От его, вот. Ну, такой. Ну, какой, как у всех.
[Макулатура. Ходили по домам все: «У вас нет макулатуры?» Да? Было такое? Нет?]
Нет-нет-нет. Мы металлолом где-то тащили. Из дома, по-моему, какие-то. Просто буквально опустошали родительские всякие кладовки и полки. Тащили какие-то сковородки и утюги. В основном дома у себя собирали. Нет. Не то, что…
[Я-то, вот, ходил по квартирам.]
По квартирам?
[Да. С одноклассниками. «А у вас нет макулатуры», да.]
Нет. Что-то мы не ходили. У нас у всех дома, видимо, было много.
[Азарт был. Азарт был собрать побольше.]
Азарт был, конечно. Потому что — эти вот вон сколько собрали, а мы… Вот. Так что на самом деле… Ну, как-то очень многие пишут про всякие. Ну, люди, вот, вспоминают моего возраста, помладше, всякие эти школьные травмы. Вот, не было. Вот, притом, что всё время была занятость какая-то. Необязательно занятость прям, вот, предметная. А душевная какая-то работа всё время происходила. И страшно было все интересно и любопытно. И вот эта идеология, которая, конечно же, конечно же, насаждалась. Вот как-то, в какой-то момент вдруг стало совершенно очевидно, что это какая-то хуйня фантастическая просто. И даже всерьёз не хотелось. Ну, как-то, ну, вот как бы. Как в университете мы сдавали там какой-нибудь по восемь раз.
[История КПСС.]
Ну, даже не история КПСС, а эту? Как она?
[Научный коммунизм.]
Даже не это. А вот эта вот страшная вещь. Эко…
[Истмат.]
Политэкономия…
[А, политэкономия.]
Вот этого социализма. Политэкономия социализма…
[Ну, всё, всё это сводится…]
Нет. Капитализм ещё есть предмет изучения. В социализме нету предмета изучения, поэтому это просто набор каких-то, вот.
[Ну, честно говоря, по-моему, и там, и там было одинаково.]
Ну, возможно. Но у меня, вот, например, счастливое свойство: я сдавала и выходила. И всё. Этого не было в моей жизни. Вот.
[Вот, а, кстати, очень интересно. Вот, можете Вы вспомнить или описать или как-то, вот, есть у Вас воспоминания о том, вот, в какой момент. Действительно, вот, да, как, это постепенно приходило или щёлкнуло, что, вот, вот все это, конечно, белиберда полная. Вот про идеологию я имею в виду.]
Ох, ох-ох-ох.
[И кто-то помог? Там, родители или… Как-то само собой?]
Нет, нет. Родители со мной на эти темы никогда…
[Не говорили?]
Нет-нет-нет-нет.
Идеология. Самиздат
Значит, где-то уже я была довольно взрослая, мы жили в Черёмушках. Но это уже где-то в одиннадцатом классе. В одиннадцатом классе это я была. У нас там был такой сосед-пианист.
[А одиннадцать было тогда классов, да?]
Одиннадцать, да-да-да-да. Одиннадцать классов, по-моему. Или в десятом, или в одиннадцатом. В общем, я уже взрослая была. И мне просто наш сосед пианист Толя Спивак приносил кучу разной запрещёнки.
[В каком виде? В смысле…]
Сам… Тамиздат какой-то.
[А книжная запрещёнка?]
Да-да.
[Вот, Вы сказали пианист, я подумал, что, может, это музыка?]
Не-не-не. Там, тамиздат.
[Тамиздат, ага.]
Он мне приносил. И как-то, как-то оно легло. Я помню…
[А с чего он вдруг стал Вам тамиздат приносить?]
А мы дружили как-то, и он, ну, просвещал меня таким образом.
[Он старше был?]
Он — да, он был взрослый человек. Он был, у него там семья была и всё. Вот, он дружил с моими родителями. Ну, и меня как-то просвещал. Вот. Как-то оно легло хорошо. Я даже какие-то листовки клеила. Я помню.
[А даже так, да?]
Да. Очень меня как-то это. А до этого, до этого не было никакого влияния. Я думаю, вот, я потом пыталась понять, откуда, откуда, вот, оно? Такое впечатление, что оно самозародилось в организме. Но так же не бывает. Наверное.
[Ну…]
Ну, дело в том, что тут, я… Я это анализировала, пыталась понять. Конечно, я очень многие вещи, какие-то постулаты… вполне себе искренне верила, что вот, сейчас, вот, как-то постараемся, и будет всё хорошо, построим светлое будущее. Для всех людей и мир во всем мире. Это как-то мне нравилось. Но в то же время, я думаю, что, я думаю, тут два, две вещи сыграли большую роль. Я с детства очень любила читать. И очень много читала. И мне было как-то так странно, что вот эту такую прекрасную вещь, как литература, пытаются пристегнуть, в общем, каким-то совершенно трескучим и необязательным вещам. Абсолютно…
[То есть?]
Бессмысленным. Ну, там, я не знаю, роль партии в истории…
[А, ну, в смысле, что…]
Да.
[Интерпретировали с идеологической какой-то, да?]
Ну, навязывалось. То есть это, вот, как, вот, продукты в наборе. Тебе продают гречку, но обязательно надо взять ещё и тухлого сала немножко. Вот. Это вот ровно то же самое. Вот это. И ещё, Вы знаете, такая вещь. Ну, уже на уровне просто каких-то таких вот… Вот. Ещё, Вы знаете, значит, я… Ну, никогда меня не сдавали ни на пятидневку, там, ни на… ни на какие-то такие, но случались в детстве какие-то всякие. Ну, во-первых, я ходила в детский сад. А во-вторых, были какие-то эпизоды, там. Ну, больница — не больница, санаторий. Ну, в общем, всякие казённые штуки. Вот и… Вот, вот это вот всё, вот это вот всё, да. Вот эта вот еда, вот эти запахи, вот это вот освещение, вот это всё устройство жизни… Я совершенно не протестовала. Мне было очень плохо. И где-то, вот, у меня такое ощущение, что где-то я внутри себя догадывалась, что вообще-то люди так не должны жить. А оно было абсолютно неартикулируемое. Оно… Может быть, я это сейчас выдумываю, но вот, вот, я очень хорошо помню вот эти вот свои ощущения какого-то такого. Ну, вот, ощущения, когда ты находишься под водой. Задыхаешься. Тебе не до анализа. Но ты понимаешь, что так, что так нельзя. Что, что это противоречит вообще всему. Вот это освещение, вот это, вот это из-за таких тонких… Ну, достаточно нематериальных вещей: запахи, свет… И за…, и еда, и еда. И вот это вот всё, вот эти вот какие-то. Ну, вот, вот, да. Как-то.
Вот мне почему-то кажется, что, вот, истоки, вот этого внутреннего такого, ну, и всякого диссидентства — они именно, вот, из раннего детства, когда ты не осознаёшь. Но ты понимаешь просто на физиологическом уровне, что это не годится. Так, нельзя так, не надо, не хочу. Вот.
[Да, понятно. Похоже. Похоже, но нет, у меня немножко по-другому это всё было. Потому что мне как раз дома, по-моему, всё это в первый раз рассказали, объяснили.]
Вот дома — удивительно. Притом что родители совершено как бы, ну, не были диссидентами, но, так сказать, мы с ними вполне на одной волне. Вот никогда в жизни. То есть я так понимаю…
[Берегли.]
Я так понимаю, что вообще все эти разговоры, если они и вели, то, разумеется, никогда в жизни, при мне никогда и ничего. И вот только, когда я уже стала совсем взрослая, тогда уже как-то стали они со мной на эту тему разговаривать.
[Ага. Интересно. Ой, спасибо. И ещё бы…]
Совсем не за что.
[Сколько угодно, но, к сожалению, у меня уже, я начинаю опаздывать.]
Да. Хорошо.