Кроль Евсей Абрамович (1931). Москва

Спиридоньевский переулок. Большой Козихинский переулок. Магазин «Коммунаров». Булочная. Пекарня. Южинский переулок. Средний Палашёвский переулок. Рыбный магазин «Научный» (00:00:00—00:05:02)

[Вы жили Москве, да? Там, где Спиридоньевский переулок?]

Да.

[Расскажите, пожалуйста, тот момент, что вы помните? То самое детство, вы там прожили лет 20.]

Двадцать лет я прожил, ровно двадцать лет. Ну, что я помню, я… [посмеивается] я многое помню. Помню эти маленькие домики. Это сейчас вот огромные дома, напротив. У нас… наш дом был двухэтажный. То есть один дом стоял на улице… на улицу выходил, второй дом был во дворе. И тут это… и второй дом… были двухэтажными. А напротив нас, он и сейчас вот этот дом стоит, он был то ли четырех-, то ли пятиэтажный, но нам он казался каким-то небоскрёбом. Серьезно, огромнейший был, по нашим понятиям, дом. Внизу был продовольственный магазин с названием «Коммунаров». Видимо, когда-то там, в период революции, наверное, обеспечивали там… коммунары, наверное, отоваривались. Ну такой, ну общий магазин, там… раньше вообще все магазины были как сейчас тоже, общие. Там и мясо и всё что угодно там было, и спички. На другом углу тоже был большой дом, тоже где-то, наверное, этажей, наверное, пять, тоже был большой дом, там была булочная. А вот напротив булочной, на другом углу, был двухэтажный дом. И в первом этаже этого дома была пекарня. Небольшая пекарня, такого вот, знаете, местного значения, вот она обслуживала именно вот эту вот булочную. Это очень интересные были моменты, такие. Мы специально ходили там смотреть. Вот из этой пекарни выходил мужчина, в белом халате, на голове у него был такой большой ватный бублик одевался. И на этом бублике у него стояли где-то вот три таких вот поддончика, в которых были, значит там, батоны, булочки там всевозможные, там и пирожные пекли. В общем, все это. И вот он шел через улицу, шел в булочную, приносил это.

[То есть он из булочной выходил?]

Нет, он выходил из пекарни. На этом углу была пекарня, на этом углу была булочная, а на этом углу был продовольственный магазин, он… стоял напротив.

[А вот этот магазин, вы его называли как-то? У него название «Коммунаров», да, было?]

Это был продовольственный магазин. Его название было «Коммунаров». А напротив, на другом углу улицы, как это… Козихинский… Большой Козихинский переулок, была булочная. А напротив булочной, уже так, ну, наискосок от «Коммунаров», была вот эта пекарня.

[А ваш дом, собственный, находился?]

А наш стоял… наш дом стоял на четвёртом углу.

[А булочную, вы так и называли булочной, да?]

А булочная так и называлась — булочная, да. Дальше вот в… Спиридоньевский переулок был, дальше был… тоже такая небольшая типа улица, назывался Южинский переулок. Раньше он назывался как-то… какой-то там Средний Палашёвский, я не помню. Но он и сейчас опять так… стал таким же… такое же название получил. Там жил Южин, когда-то, артист малого театра, Южин. Вот в честь его этот переулок назвали Южинским. Вот рядом с булочной как раз был ещё небольшой магазинчик, рыбный. Он назывался почему-то «Научный». Ну, предположительно, такой, что там может быть когда-то, тоже в период революции, научные работники отоваривались, наверное так, судя по названию. Ну таких особых там примечаний у нас… каких-то примечательных зданий и не было. Были обычные, двух-трех… ну вот несколько зданий были таких вот.

Патриаршие пруды (Пионерские пруды). Дворы (00:05:05—00:09:18)

[А Патриаршие пруды, они как назывались в вашем детстве?]

Они назывались Пионерские. Когда-то они были Патриаршие, да? Потом, в период советской власти они назывались Пионерскими. Раньше они назывались Патриаршими. Но дело в том, что их Пионерскими никто не называл. Вот все они так, от одного к другому, от одного к другому, передава… Куда хочешь? Ну, на Патриаршие пошли.

[Не называли эти пруды Патриками?]

Нет, никогда.

[То есть это, видимо, позднее появилось?]

Никогда я не… Это, видно, уже какое-то такое уже [смеется], более позднее. Наверное, уже когда молодежь теперешняя стала. Нет, тогда не было.

[А что это за место? Я помню, рассказывала Татьяна Николаева, известный лингвист из Института славяноведения РАН. Она тоже там жила, какое-то время, что это было знаковое место. Место, где мальчишки дрались из соседних дворов. Вот Патрики, Патриаршие пруды, была такая граница между районами. И влюбленные там встречались. И это место прогулок, вот тогда уже было.]

Ну это… это был… туда ходили все гулять с детьми, вот, в мое время. Ну, мне было, когда-то… где-то… вот, до начала войны мне было где-то десять лет. Ходили туда, я помню, и мама мне рассказывала, что она ходила в коляске, и все шли туда, почему-то во дворах… во дворах мало гуляли. Потому что во дворах, в общем-то, было не так много зелени, потом дворы были маленькие. И все дворы были замкнутые. Вот это сейчас можно, вот идёшь и можно как угодно пройти через любой двор. А раньше все дворы были замкнуты. Были заборы, где-то трёх-четырёхметровые заборы были. Во дворах пройти было невозможно только вот…

[То есть нужно было выходить, да?]

Только через улицы. Все было перегорожено, поэтому во дворе гулять особенно было негде. И все ходили гулять на Патриаршие пруды.

[Только на Патриаршие? Больше мест не было?]

А больше там некуда было. Это был самый большой такой зелёный участок. И пруд был хороший, и было много зелени. Зимой туда ходили на каток. Катались там. Было небольшое здание, где можно было переодеться. Я не помню, нет, по-моему, коньки там напрокат не давали, а просто со своими коньками можно было прийти переодеться. И даже был там небольшой такой, ну, в общем, старые… эти… то, что снял обувь, можно было сдать на хранение там, на время катания. Это было бесплатно, так что в общем зимой ходили туда кататься, а летом вот…

[А во дворах вы время не проводили?]

Нет, во дворах мы много проводили времени. Ну, во дворах мы проводили время знаете когда? Ну, я так думаю, что, ну, где-то лет, наверное, до шести, до семи, вот так вот. Когда нас маленьких просто вот так это родители [смеется] не выпускали еще. Хотя было…. было очень спокойно, никакого там беспокойства, там что-то ребёнок ушёл там куда-то. Ну не было таких случаев. Во всяком случае вот, на моей памяти не было вот этого.

Дворовые игры: салочки, «Казаки-разбойники», «Двенадцать палочек», «пряталки», «Штандер», «Расшибалочка» (00:09:18—00:19:20)

[Нас очень интересуют игры, в которые вы играли тогда. Опишите, пожалуйста.]

Игры… Ну, игр было много. Сейчас вот я, между прочим, вот смотрю, нигде не играют в эти игры. Ну какие, как-то от такие… ну, «Салочки», ну, всякие там «Казаки-разбойники». «В пряталки» играли. Была такая игра, которая называлась «Двенадцать палочек».

[Это как это? Это когда разбивают?]

Да, такая доска, значит, ставилась там на что-то такое, там вот сюда клали двенадцать палочек. Назначался, значит, кто-то там. Выбирали по счёту там ведущего. Вот он стоял, кто-то подходил, так вот разбивал, а он должен был поймать одну из этих палочек. Пока эти палочки, значит там, летели, все старались разбежаться и спрятаться куда-то. Вот если он поймал палочку, он кого-то первого сразу, от кого надо… И тогда ты начинаешь водить, опять то же самое, разбивают. А если он палочки не поймал, тогда все успели разбежаться. Он ищет их. Уже дальше такие «Пряталки», что ли. Опять он снова ставил эту доску, клал эти палочки и вот ходил вокруг них. Недалеко. Хотя и искал людей, но ходил… Потому что задача была какая? Кто-то спрятался недалеко, пока он отвернулся, надо было подбежать и разбить опять эти палочки, чтобы он опять их собирал. Вот до тех пор, пока он кого-то не увидит, и…

[То есть, если он кого-то увидит, тот обязан был принести палочку и положить?]

Вот. Нет-нет-нет, если он… если он кого-то увидел, он говорит, значит там: «Чур, Коля». Тогда все выходят. Этот, который дежурил, разбивает эти палочки, а этот Коля должен тоже поймать. То есть опять игра начинается сначала. Ну как, в лапту играли.

[А как вы считались, простите? Вот вы говорили, вы считали, да, кто будет водой?]

Да. Ну, какие. Сейчас, что-то такое [декламирует]:

На златом крыльце сидели

Царь, царица, та-та-та,

Король, королева…

Что-то еще там, уже не помню [смеется].

Вот так вот, как-то там:

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана,

Буду что-то такое… буду резать, буду бить, в общем,

Что-то, тебе водить.

То есть, не помню.

[То есть не ежик, а именно месяц был?]

Да-да-да.

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана, что-то такое,

Буду резать, буду бить,

И все равно тебе водить.

Как-то вот так вот [смеется].

[Мы в воспоминаниях встречали, что иногда вместо месяца вышел немец. «Вышел немец из тумана…».]

Нет-нет-нет-нет. Нет, ну это было… это уже может было уже потом, после войны, стало весело [смеется], а до этого был… до войны был месяц всё-таки. Вот, ну, какие еще были. «Лапта» вот я вам говорил. «Штандер», был такой.

[Штандер?]

Вот такая была игра: тоже вставали все в кружок, брали такой-то теннисный мячик. И опять кто-то… кого-то назначали, кто-то был ведущим. И вот бросали этот… старались этот мячик бросить как можно выше, а он должен был его поймать. Если он поймал, значит, он бросает. Кто-то там другой водит. А если не поймает, значит, опять все разбегаются, и он, значит, уже вот водит, типа как в пряталки.

[А подбрасывает мячик другой?]

А подбрасывал, да, кто-то другой подбрасывал мячик, а ловил вот этот вот, которого называли… которого назначали, видно, тоже так, по счёту, дежурным. Какие ещё были. А, была такая ещё игра: «Кольцо-кольцо, ко мне» называлась. Это брали… кто-то брал в руки там вот какой-то, ну, камушек, допустим. А все вот так вот руки делали [сдвиггает руки в лодочку]. И вот он к каждому подходил и как бы клал этот камушек вот. Всем вот, вот этим вот, в руки. Кому-то он там, потихонечку как-то раздвигал руку, вот все. Потом он выходил, и все смотрели друг за другом, чтобы вот так вот руки держали, чтобы не пустить как-то его.

[Не пустить.]

И вот потом он… Того, кому он положил. Потом он, значит, выходил и говорил: «Кольцо-кольцо, ко мне». И этот человек должен был выскочить из этого круга. А его старались, хотя не знали кто, но каждый уже старался, и как-то так держал вроде бы, и как будто бы у него, и в то же время…

[Следил, да?]

Да, сдерживал, чтобы он не выскочил из этого круга. Ну, вот это были такие, ну, детские игры, когда мы были еще маленькие. Потом постепенно росли, появились уже игры такие, более серьёзные. Появились такие игры, как «Расшибалочка» — играли.

[А что это такое?]

Это уже с деньгами [смеется].

[С настоящими?]

Да. Значит, там вот ставится такая полоса… чертилась, вот на эту полосу ставили там, допустим там, по одной копейке.

[Прямо на полосу?]

Да. Вот ставили такую вот одну монетку на другую. Много народу не играло, там играло три, четыре, пять человек. Ну вот ставили три… ну, три-четыре монетки. Отходили там на какое-то расстояние, отсчитывали, на пять на шесть шагов, у каждого была битка своя. Обычно на битку находили, знаете, были раньше старые медные монеты пятикопеечные. Давнишние еще, я не знаю, каких там лет. Как-то старались достать такую монетку. И вот ты встаешь вот на ту черту, где-то там за… на несколько метров, и бросаешь вот в эту кучку, бросаешь деньги. Ты должен на неё попасть.

[Биту бросаешь?]

Эту, биту, да, бросаю. Ну вот, все, не все, кто-то не попадает. Кто, значит, там кто-то попал, если… Причём, все монетки, допустим, ставились на орла.

[На что ставились?]

На орла. Вот. Если ты попал в это, и у тебя монетка перевернулась…

[На решку?]

Да, на решку, это значит монетка твоя уже. Дальше ты уже подходишь и начинаешь бить этой монеткой по этой, по кучке, стараясь перевернуть и остальные монеты тоже. Чтобы они тоже перевернулись. Перевернулась монетка от твоего удара — монетка твоя, значит, ты выиграл. Не перевернулась — значит другой подходит и начинает бить.

[А биты из чего делали?]

А биты вот делали из… Брали вот старинные монеты…

[А, то есть это и были биты, да?]

Да-да-да. Старинная монета такая… Кто-то там… брали, были, знаете, полтинники, такие были, серебряные. Но, в основном, у нас у всех были такие пятикопеечные монетки эти, медные. Потом появились уже такая… «Пристеночек», называлась.

[То, что было у Распутина в повести, да? Они играли в «Пристенок», «Уроки французского».]

Наверное. Да, да. Значит, тоже так вот, недалеко от стены бросалась какая-то монетка, а остальные подходили, вот так вот брали, у каждого была своя монетка, и так-вот он бил по стене…

[Ребром.]

Ребром, да. Ребром бил по стене, и так, чтобы его монетка накрыла ту монетку. Если, значит, накрыла, там, даже хотя бы краешком, всё, монетка твоя.

[А в них можно было играть? Не запрещали родители, или кто-то там, другие?]

Нет-нет, ну, играли, в общем-то, можно сказать, почти что понарошки.

[А играли в «Пристенок» в школе, тоже, в здании?]

Нет-нет. Это всё было во дворе. Всё во дворе. У нас был такой, довольно большой двор. Ну, в смысле, много ребят было. По площади он был небольшой, но ребят было много, поэтому… И разных возрастов, поэтому каждый находил себе компанию, в такое играли.

[А играли только с одного двора? Или приходили и с других тоже?]

Нет, со своего дома играли.

[То есть дворами вы не дружили?]

Нет, дворами мы не дружили.

Арбат — опасный район. Неспокойный дом на Малой Бронной 24. Зонирование пространства Москвы в 1920-30-х гг. Спиридоньевский переулок. Малая Бронная (00:19:20—00:25:02)

[Там была какая-то история. Сергей Юрьевич Неклюдов, наш общий знакомый, по-моему, он 19[41] года рождения, то есть он вас младше. И он рассказывал… они на Арбате жили, в одном из этих переулков, арбатских. Выйти в какой-то другой район, это означало, совершенно точно, быть избитым (см. рассказ об этом С. Ю. Неклюдова — прим. соб.). Потому что дворовые компании, они как-то очень жестко делили территорию. У вас такое тоже было?]

Вы знаете, были… были такие в Москве районы, которые славились вот этим вот. Как раз вот Арбат был такой. Потом… у нас в районе как-то… у нас в районе, в общем-то, было тихо, но… наш вот Спиридоньевский переулок, а если так вот пройти, так… за углом была Малая Бронная, и вот на этой Малой Бронной был дом 24. Вот он славился всем: «Туда, в этот дом 24 не заходи». Там какая-то, вот подобралась, понимаете, такая компания в этом доме. И они… и туда заходить было нельзя, и их пускать было тоже нельзя. Поэтому, вот, как-то… В общем, посторонние как-то к нам в дом не заходили. Не заходили, играли так вот, — в собственном соку варились.

[Если представить себе такую панораму, центр Москвы, где вы жили: на какие внутренние районы Москва делилась? Вы точно понимали, что есть ваш район, как он назывался, вот это все вместе, где была ваша территория. Спиридоньевский, это район Патриарших прудов. Был район Арбат. Был район, наверное, там, где сейчас Киевская. Вот это Дорогомилово.]

Дорогомилово, да.

[Вот попробуйте восстановить карту Москвы, 1930–1940-х годов. Каким образом эти районы размечались в голове, в речи.]

Я не знаю…. Я не помню, чтобы у нашего района был какой-то особый статус там и какое-то название. Не помню… Спиридоновка. В основном назывались вот, подальше туда была улица Спиридоновка. Вот как-то так и называлась — вот это она Спиридоновка, Малая Бронная. Ну таких… Там был, в общем-то, район тихий, вот знаете. Тихий район был. Только вот этот дом, на Бронной, вот этот дом 24, он как-то отличался, но особенно там как-то, в основном это было там внутри. Потом он был так это… за углом, уже на другой улице. Они как-то между нами… Хотя мы с ними граничили, их там несколько домов было. Вот я как раз говорил по поводу забора вот [усмехается]. Дом 24 вторыми корпусами выходил на наш двор. Но, вы знаете, там был забор — метра четыре, не меньше.

[Кирпичный, наверное?]

Деревянный. Деревянный был забор, метра четыре, причём, был совершенно гладкий забор. [Усмехается.] По нему, конечно… Перелезть через этот забор было невозможно. Так что, нет, у нас был тихий двор. И округа была тоже такая.

[А самый криминальный район? Который, как считался, кроме этого конкретного дома 24, о котором вы говорили. Куда совершенно нельзя было ходить. Родители не отпускали. Такое было представление, что там точно бандиты живут?]

Ну, у нас… у нас поблизости не было. Были разговоры, что там, где-то вот… Ну, мы в то время были ещё довольно маленькие, мы далеко так от дома не отлучались, поэтому… Нет у меня таких сведений.

[Не было у вас такого, чтобы вы детьми собирались группой и посещали страшные места? Специально собирались группой, чтобы побояться, чувство страха испытать, нет?]

Нет-нет-нет.

Школа № 125 на Большой Бронной. Обучение в школах в начале войны. Игры детей: «уди-уди», «Чеканочка». Уличные торговцы во дворах: старьёвщики, мороженщики. Самодельные самокаты (00:25:08—00:39:26)

[А про школу, да, тоже интересно. Они же раздельные были? Мальчики и девочки учились отдельно до войны?]

Значит, школа так вот. Значит, ну, школа же раньше начиналась с восьми лет. До семи лет я в детский сад ходил тоже там на Малой Бронной. А в школу, тут какой-то получался разрыв, понимаете? Детский сад до семи, школа с восьми. И вот этот год, где-то между школой и садом. И на Большой Бронной была школа № 124 она называлась. Там был организован нулевой класс. Так называемая «нулёвка». И вот меня туда родители устроили в эту… в этот нулевой класс. Ну, он был такой, не поймёшь: ни школа, ни сад. Ну, вроде, что-то мы там… Была одна учительница у нас. Помню, звали ее Юля Романовна. И она с нами что-то немножко занималась, вроде там и арифметику что-то там. Складывали, вычитали. Что-то такое читали. Но в основном мы ходили на Тверской бульвар — там рядышком. Ходили на Тверской бульвар гулять. Вот так мы этот год прогуляли. А потом, когда мы пошли в первый класс… Первый класс почему-то был в 124-й школе переполнен. Хотя вроде бы нас должны были бы перевести туда, как уже учеников, можно сказать, этой школы. Но нас туда не перевели, а перевели рядышком. Там за углом, на Малой Бронной была школа 125 напротив Еврейского театра, как раз. Вот они вот супротив. Школы были общие в то время. Это был, наверное, [19]39 год, да, [19]39 год. Школы были общие. Я там закончил первый класс, и, значит вот, поступил во второй класс. И вот тут началась война. В начале мы учились. Занятия начались, как обычно, первого сентября. Но они что-то часто, начинались… Очень часто были воздушные тревоги. Подчас по нескольку раз. Вот из дома выходишь, идти в школу, ну, только вышел за ворота: «У-у-у», начинается тревога. Бегом обратно домой. Дома посидел, там каких-то 15–20 минут. Они быстро кончались. Недолго продолжались эти тревоги. Опять, значит, пошёл в школу. Опять выйдешь, где-то пройдёшь там один дом — опять эта воздушная тревога. То есть по 3–4 раза, до школы дойти было невозможно. Потом стали, уже когда ближе стали приближаться немцы, уже часто стали налёты. Настоящие налёты стали. Тогда школу закрыли и организовали классы в подвалах домов. Там были некоторые большие дома, такие там четырёх-пятиэтажные с хорошими подвалами. Организовали там. Где-то у нас на Малой Бронной, я помню, было несколько классов. В подвале сделали… деревянные дома, дощатые скамейки. Но, опять-таки, из-за частых тревог просто многие не приходили. Не могли прийти, кого-то и не отпускали даже. Это продолжалось что-то очень недолго. И это дело прикрыли. Закрыли все эти подвальные школы. И мы просто бегали.

[И вообще в школу не ходили, да? Два года это продолжалось.]

Да. Вот это [19]41 и [19]42 год учебный, школы не рабо… Во всяком случае наша. Говорят, что где-то работали школы. Но я не знаю где. В общем, наша школа вот эта, 125, она не работала. А в [19]42 году школу разделили. 125-я школа стала женской, а нас всех перевели в школу 122-ю, это около площади Пушкина. Там, может быть знаете, большая арка такая. Где Макдональдс, сюда, если по Горького пойти. Вот тут большая арка, в арку входишь и сразу с правой стороны тут на горке 122-я школа. Вот нас уже… ребят всех перевели туда. Ну вот там я закончил семилетку, в этой школе.

[А после окончания школы вы собирались вместе со своими одноклассниками?]

Вы знаете, ни разу не собирались. Не-а. Нет. Что-то все как-то разбежались, и ни разу не собирались.

[А поддерживали вы отношения с кем-нибудь?]

Вот с одним я… Мы с ним вместе, так сказать, за одной партой сидели. Долго, очень долго мы с ним встречались. Потом меня забрали в армию, его забрали в армию. Потом он немножко постарше был меня. Его взяли в кадры, он был офицером. Закончил, уже там прослужил, сколько там, двадцать пять лет. Вышел, по-моему, подполковником. Ну и вот где-то несколько лет назад он умер. А так больше нет.

[Возвращаясь туда назад, к 1941 году, лето, начало войны. Как вы на это отреагировали? Какая была обстановка? Все очень боялись или не очень? Или было не понятно, что вообще происходит.]

Вы понимаете, вот я как-то иногда вспоминая это… Ну, мне было десять лет, почти десять. Двух месяцев не хватало, когда война началась. Вы знаете, народ был совершенно другой, нежели сейчас. Я смотрю, вот по улице вот бегают ребята. Десять лет, это уже [смеется], как говорят, палец в рот ему не клади. Он всё, у них уже и… в метро едешь, он там… идёшь, пацан, он достает из одного кармана телефон, из другого там какой-то смартфон, из этой… из сумки он достает планшет. То есть он уже… вооружен уже, вот так вот, как говорят, до зубов, понимаете. А что у нас было в десять лет? Вот этот вот, мячик из опилок на резиночке, и вот эта штучка «уди-уди». Всё. И еще была такая игра, называлась эта, «Чеканочка». Брали такую тряпочку, туда какой-то камушек или песок, завязывали и вот это, подбивали [ногой]… Все игрушки, больше никаких игрушек не было.

[А что за мячик из опилок?]

А вы что, никогда не видели? [Смеется]. Это вот такой маленький был мячик, внутри были опилки. Он был сделан из бумаги, и фольга ещё сверху была для красоты. Он перевязывался ниточкой, чтобы не разваливался. Дальше к нему привязывалась такая тоненькая, знаете, от резиночки. И туда вот завязывали вот так вот. И вот так вот бьешь.

[Никогда не видела.]

Ну вот видите. Вот такая игрушечка была, вот идёшь вот так вот [смеется] и играешь, это да.

[Вы сами ее делали?]

Нет, нет. Это продавались. Это там, бóльшей частью по выходным. Во двор приходил, значит там, какой-то там дядька, как правило. И кричал: «Шарики, „уди-уди“, шарики, „уди-уди“». Все, значит, сбегались, бежали домой. Просили, значит там, я уже не помню, пятачок или гривенник [смеется] у родителей. Или иногда еще они меняли на тряпки. Вот, значит, мешок с тряпками. Вот значит или надо было какую-то большую тряпку ему отдать за это или вот там этот пятачок или гривенник.

[Одежду какую-то старую?]

Ну, какую-то… ему всё равно. Нет, не важно. Просто тряпки. Вот он собирал эти тряпки, потом где-то там вторсырье.

[Старьёвщик?]

Старьёвщик, да-да-да. Вот они продавали вот эти вот. Продавали или меняли на тряпки вот эти вот или «уди-уди» вот этот вот, дует: «Уди-уди-уди», значит, или вот эти вот шарики. Так что вот это были в основном все наши игрушки такие самодельные. Самокаты сами делали. Сейчас такие самокаты, напичканные. Чего там только нет. И тормоз, и всё что угодно. А раньше как: брали две дощечки, из какой-нибудь из железки, где-нибудь находили, сгибали эти две детальки, соединяли их палки… Подшипники. И всё, и самокат.

[А колесики из чего делали?]

Подшипник. Шарики-подшипники где-то доставали. Ось, наверное… прибивали их, и самодельные самокаты делали. Так что всё, вот такие вот делали. Были много ещё, по дворам ходили эти… леденцы продавали вот эти вот. На палочках, да. В основном петушки. Тоже, вот где-то он стоил пятачок или гривенник. Мороженое продавали. Такие кругленькие эти штучки. Приходили, куда-то, на улицу приезжал такой их… тележка, бак с мороженым. Вот у них, знаете, такое специальное приспособление, такая чашка, вот он там берёт эту чашку. Вафельки такие, с разными названиями: там «Коля», «Петя», «Вася». И вот тоже, он, значит, раз, так вот эту штучку. И выскакивает это мороженое. О, детей собиралось много с этим тоже. Пятачок или гривенник там стоило это.

[Вы писали, что очень обидно, что не было с именем Евсей.]

Не было, да [смеется]. Моего имени там не было, к сожалению. Вот, в основном игры были… игры были вот такие вот. Всё было построено на самодеятельности. Так вот, вот по поводу отношения к началу войны. Я вот начал, что… Понимаете, мы были детьми. Я вот сейчас вспоминаю, какой был я и какие были ребята, которые меня окружали во дворе. Ну, мы сопляками были, по сравнению с теми десятилетними, которые сейчас, которые сейчас… И они, действительно, у них электроника вся, они всё понимают, они всё… разбираются. У меня вот этот компьютер появился, когда я на пенсию ушел. А они уже, понимаете, в этом возрасте, в десять лет у них уже у многих всё это есть. Они ещё раньше начинают. Поэтому у них кругозор…

Начало войны: ночёвки в метро, дежурства на чердаках, зажигательные бомбы (00:39:26—00:50:45)

[А вы не очень понимали, что вокруг происходит? Вы же играли в войнушку до этого?]

Понимаете, ну, вот, как вот сама война началась. То, что говорят там, Молотов там выступал, что вот это… Во дворе я был, я никуда на площади не ходил там, понимаете. Ну выступает, ну Молотов выступает, или там кто-то ещё выступает. Нам как-то было в то время всё равно, мы не понимали этого.

[То есть это было за кадром немножко?]

Да-да-да-да, это было за кадром. Что что-то такое происходит, ну, было понятно по родителям, просто по их состоянию нервному, понимаете. Потом, в тот же день, когда объявили войну, смотрю, что-то стали вытаскивать одеяла какие-то старые. Окна забивать. Потому что был приказ, чтобы все было зашторено, чтобы никаких этих… Светомаскировка вот эта должна была быть. Особенно я почувствовал… это было, наверное, дня через два после объявления войны. В Москве была проведена такая репетиция, что ли.

[Учебная тревога.]

Учебная, да. Учебная тревога. Объявили ее, я не знаю во сколько. Может быть, ночью, может быть, вечером. Во всяком случае, было уже темно и мы уже все спали. И вдруг, значит… причём был такой приказ, эти были же, репродукторы, такие, чёрные, круг такой: «Радио не выключать». Не помню, во сколько оно заканчивало это радио, наверное, рано, чтобы люди могли спать. И вдруг вот среди ночи вот это радио загудело. Такой, знаете, гудок: «У-у-у», — тревожный такой гудок. И голос Левитана: «Воздушная тревога. Воздушная тревога. Воздушная тревога». Все, значит, вскочили. Что делать? Надо одеваться, темно. Свет зажигать нельзя, потому что маскировка была очень плохая. А так вот, включи свет, а где-то если будет пробивать огонь, это тут же… Вот, поэтому в темноте стали одеваться. И как… тогда мальчики носили длинные чулки в резиночку, да причем еще с поясом. Вот этот пояс, резинки и длинные эти чулки. Вот эти чулки наберёт, и как… Отец, значит: «Давай скорее, давай скорее». Никто же не знал, что это учебная тревога. Думали, сейчас начнут сыпаться бомбы сверху. «Давай скорее, давай скорее». Тревожная, очень такая нервная обстановка. Никак этой ногой в этот чулок не попадёшь. Там брат ещё пищит. Брату было четыре года. Ну, в общем, кое-как оделись, выскочили… все выскочили во двор. И никто не знает. А дальше-то что делать? Ну во двор выскочили мы из дома, а куда дальше-то деваться? Потому что у нас были двухэтажные дома, там никаких ни подвалов, ничего не было. Ни подъездов, ничего. Там просто вот лестница по улице поднимается, вдоль дома. И все, куда деваться? Постояли-постояли, пошли в соседний дом. А соседний дом был, наверное, четырехэтажный. Там было два корпуса. Один был на улице, второй корпус во дворе был. Для прохода в этот, во второй корпус, была арка. И те два дома выскочили под эту арку, и мы прибежали туда. Представляете, что там было? Это было, вообще, что-то. Не дай бог, если бы на этот дом сбросили бы, там все бы полегли. Ну, постояли-постояли, потом, вроде, объявили отбой. Пошли все по домам. Вот такой был один из первых дней начала войны. Ну, потом постепенно что-то стали, бомбоубежища организовали в угловом доме в Спиридоньевском [переулке], Малой Бронной. Стали туда ходить. Там стеллажи сделали, скамейки. Туда собирались женщины с детьми. Потом налётов стало больше, чаще стали, уже действительно были налёты такие настоящие. Помню, на Патриарших, со стороны Садовой улицы, там домик стоял, по-моему, двух- или трехэтажный. Там сбили самолет, и он упал прям на этот дом. Это то, что было у нас вблизи. А потом стали закрывать метро на ночь. Где-то, примерно, часов до шести метро работало, а потом закрывали, снимали напряжение и туда запускали. Уже мы ходили туда одно время. Вот идём, значит, с чемоданом. Самые ценные вещи в этом чемодане. Отец нас провожал до метро. Очередь была огромнейшая. Вы себе представляете это место? Вот метро, туда вот, вдоль [Концертного] зала [имени] Чайковского, спускались сюда, вниз. Сейчас там Театр Сатиры, а раньше был Театр Оперетты в этом здании. Мимо Театра Оперетты. Мимо того самого аквариума. Там дальше была Академия… Военная академия имени Ленина. И туда дальше очередь была до Малой Бронной. Все с этими, с детьми, с чемоданами, с мешками. Вот стояли, приходили туда, стояли. Заходили в метро, спускались вниз, и туда по путям, деревянные стеллажи. Идёшь-идёшь, видишь, где-то место свободное, значит, ложились там, отдыхали, спали. Утром, где-то часов в пять, наверное, поднимают. Выгоняют всех из метро, в 6 часов метро открывали.

[То есть метро всю войну работало?]

Метро всю войну работало. Ну в [19]41, [19]42 год оно работало в таком вот режиме с шести до шести. А потом, когда немцев отогнали, налеты стали реже, в метро перестали пускать, и уже работало нормально. А потом ходили-ходили, ну тоже, каждый день надоедает ходить, и потом вроде как-то уже… Потом человек ведь ко всему привыкает. И к опасности тоже. Ну, ходили-ходили, вроде всё нормально, дом стоит, дом не разбомбили, туда ничего не попало. Дежурили там на чердаке с этими, с клещами, с песком, с водой. Я сейчас уже и не помню. По-моему, что-то один раз туда какая-то зажигательная бомба туда попала, но её вроде уже так быстро и потушили. В общем, никаких таких и поблизости вокруг нас не было никаких чрезвычайных обстоятельств. И перестали ходить. Перестали ходить в метро. Потом, значит, всеми собрались жильцы и вырыли во дворе огромную траншею. Такую, в общем, в рост человека. А у нас во дворе ещё была мастерская — слесарная. И там лежали огромнейшие листы, вот так вот, наверное, десятимиллиметровой толщины, огромнейшие листы железа. Вот мы, значит, вырыли, ну, не мы, конечно, а взрослые, — вырыли такую траншею. Сделали перекрытия, положили эти листы. Засыпали всё, сделали вход, и потом уже ни в какое метро, ни в какие бомбоубежища мы не ходили. Чуть чего там загудит — туда. Там столик сделали, скамеечки. И уже были, так сказать, уже при доме.

[А клещи-то зачем? На чердаке дежурили, там клещи были. Песок, вода, понятно. А клещи, чтобы выбрасывать?]

Бомбу. Чтобы, да. Были такие, вот с такими вот ручками, такие вот клещи. Тут эти клещи были такие загнуты по форме, полукруглые. Если что-то, бомба попала, её там сразу хватали за хвост — и в бочку с песком, или с водой, чтобы было…

[Простите, а почему с песком?]

Бомбы — зажигательные были. Они небольшие были бомбочки, зажигательные. В песок сразу, и она гаснет. Или в воду, смотря что там было. Где вода была, где песок.

Гнездниковский переулок. Школа. Детский сад. Кинотеатр «Новости дня». Памятник Пушкину на Тверском бульваре. Воинская часть. Аэростаты около Тверской площади (00:50:45—00:59:36, аудио)

[А такое воспоминание было, что над Москвой были дирижабли большие?]

Да! [Восхищенно.] О, если бы не этот дирижабль, то перед вами бы сейчас сидел бы инвалид без одной ноги. У меня день рождения восьмого августа. Перед этим, как-то незадолго… Ну, тогда было… отца уже не было. Вернее, он был, уже в армии, его забрали, он был на фронте. Но организация, в которой он работал, они как-то, знаете, ну, в общем, какую могли заботу они проявляли. Так сказать, о своих сотрудниках, о семьях сотрудников. И как-то раз пришел значит там один сотрудник и принес ордер. Раньше в магазинах ничего не было, купить было ничего нельзя, из промтоваров, во всяком случае, что нужно было. И он принес ордер на брюки. И мама пошла и купила мне брюки. Это было летом, где-то там в июле месяце, наверное так, я уже и не помню, когда это было. И она мне сказала: «Значит так, брюки, — говорит, — не одевай. Оденешь их восьмого августа [смеется]. Это вот тебе, — говорит, — подарок ко дню рождения». Это был [19]42-й год, значит, мне одиннадцать лет должно было исполниться. Ну я их и не трогал. А брату, значит, если мне было одиннадцать, он на шесть лет моложе меня, значит, ему, соответственно, пять, да? Он ходил в детский сад. Но детский сад был довольно-таки далеко. Это надо было пройти через Тверской бульвар. Пересечь там, может быть, знаете, Гнездниковский переулок. Это напротив Елисеева, только на этой стороне. В Гнездниковском пер…. Даже немножко подальше, следующий переулок… Гнездниковский переходили. Там была школа на углу. Не помню, как тот переулок назывался. Это, по-моему, где вот сейчас наша мэрия, вот тут эти ворота, туда спуститься, вниз. Я его каждый день провожал в детский сад. А встречала его из детского сада, забирала его мама. Я пошел, очередной раз, восьмого… восьмого августа я пошел его провожать в детский сад. Но меня так подмывало, я не мог вообще вот ждать, когда же будет восьмого августа и надел эти брюки накануне седьмого. Ну, ходили в таких… ребята, с бретелечками в этих, в штанах, а мне уж хотелось больно пофорсить перед ребятами. Ну вот, я и одел эти брюки. Значит, иду такой, ребята все прям слюной исходили, потому что у меня брюки вдруг появились. Я проводил брата. Пошёл обратно. А там, где-то прям там, был когда-то еще кинотеатр «Новости дня», на этой стороне. И там был проходной двор, короче говоря, вот этот вот Гнездниковский переулок можно было… там был… арочка такая во дворе, и был проходной двор. Я ходил через этот проходной двор брата провожать. И когда я шёл обратно, ну, не знаю, что произошло, вернее, почему это произошло, но там кто-то вот, очевидцы… У меня было такое впечатление, что я вышел на проезжую часть, у меня закружилась голова. Ну, всё-таки уже был [19]42-й год, понимаете, уже год с лишним война, и питание было уже не ахти какое. Так мне казалось почему-то, что у меня закружилась голова. А кто-то там, потом маме сказали, кто-то там видел, что я будто бы выбежал из этого проходного двора. В общем, короче говоря, я попал под машину. Меня сшибла грузовая машина. И уехала. А вот где, вот рядом тут же памятник… Пушкин раньше стоял на Тверском бульваре, в конце бульвара. Потом уже его перенесли туда, на площадь. И около этого памятника Пушкина была маленькая воинская часть. Там несколько девушек было. Там было… стоял аэростат. Был он загорожен этими там верёвками, так, чтобы туда не заходили. Ну, и это случилось как раз вот где-то вот в нескольких метрах от этого аэростата, где вот меня сшибла эта машина. Тут же прибежали эти девушки, там были санитарки какие-то. Они, значит, обмыли мне лицо, нога у меня перевернулась, вообще была… открытый перелом обеих костей, нога перевернулась. Я помню, вот так вот поднял, а у меня нога в ту сторону, значит, смотрит. И к счастью… ну, улицы, конечно, не поливали, не подметали, не до этого было. И вот было мое счастье то, что я был в брюках. Поэтому всё вот это, все что там было, понимаете, все было внутри, туда не попала грязь. Если бы туда, были бы такие штаны, туда бы попала грязь, гангрена и могли бы мне эту ногу оторвать.

[Так что брюки спасли вам ногу.]

Да. Да. Так что брюки и вот это положение, что там были девушки с этим, с аэростатом. Тут же вызвали скорую и меня отвезли в больницу. Так что все обошлось. Так что аэростат мне помог.

[Когда они поднимались вверх, много их было, этих аэростатов?]

Много. Много. Вот вечерами, как только начинало темнеть, поднимали. Там один аэростат стоял около площади, на Тверской. А некоторые были, которые стояли по двое, аэростаты, между ними натягивали еще сетку.

[Это чтобы бомбы ловить?]

Нет, самолеты ловили. Поэтому, если от них на какое-то расстояние, уже тут самолет попадал. Если попадал, то попадал, в эту, в сетку. Аэростатов было много над Москвой.

[А был такой момент, что к концу войны под аэростаты цепляли растяжки со словами: «Слава Сталину»?]

Были, да. Были-были. Да. Да, да, да.

[Мы спрашивали, а человек говорит: «Вроде бы не должно было быть». Но вот, вспоминают.]

Нет-нет, были, да. Причем, знаете, я вот. Я растяжек не помню, я помню просто большие полотна, они вот на этот вот, на трос, как флаг, вот это я помню. А растяжек я не помню.

[А надписи какого содержания?]

Ну, какие-то такие.

[Типа лозунгов?]

Да-да-да. Типа лозунгов, да. Там с портретами Сталина были, и других деятелей, значит это, нашей партии.

Бассейн на месте Храма Христа спасителя (00:59:38—01:01:37)

[А вот эта история со строительством. После войны Москва начала застраиваться, очень быстро и сильно. Вот, про Дворец советов, который так и не построили. Вот там, где был Храм Христа Спасителя, который взорвали, сделали же вот этот котлован огромный.]

Да! Бассейн был. Ой какой он был шикарный. Ой, вы знаете, какой был хороший бассейн. Чудо! Открытый, зимой! Пятьдесят копеек, в общем-то не такие уж были… и в то время тоже не такие были… Я туда долгое время ходил, пока вот он работал. Зимой очень хорошо туда было ходить, очень хорошо! Во-первых, всегда свободно. Когда вот… Ну, после работы я ходил. Приезжаешь после работы, взял, сполоснулся, всё, оделся. Там такая… рещиновая такая… резиновое заграждение в воде. Поднырнул, и ты в бассейне. Очень хорошо. И так… и тёплая вода и над головой это, в мороз. Мне очень нравилось, очень нравилось. Жалко, конечно, его надо было в другом месте построить, не здесь. Но бассейн был хороший, да.

[А вы такую штуку не слышали: «Был храм, стал хлам, а теперь срам»? Кажется, эта вещь в [19]70-е родилась. Эта вещь про бассейн.]

Нет, не слышал.

[А видели ограждение Дворца Советов? Что про него, вообще, говорили? Что должны построить какое-то огромное здание? Вот до бассейна, там же во время строительства Москвы много чего вывезли из-под фундамента. И вот эта штука просто стояла огорожена вместе с машинами и с техникой.]

Не помню. Наверное, не видел, наверное, не видел.

Сталинские высотки (01:01:39—01:03:05)

[А сталинские высотки? Наверное, они же начали строиться, это же тоже было такое, знаковое событие.]

Да. Да. Да-да-да, были высотки. Около одной высотки мы жили… Потом уже я, это же было уже в [19]50-е годы. Я женился и жил у Киевского вокзала. Там была деревня Дорогомилово, со всеми удобствами во дворе. На соседней улице была колонка и телефон-автомат. Да, вот тогда начинали, как раз, Кутузовский проспект начинали строить, его ещё не было. Вот эта вот высотка как раз была близко очень от нас. Там, ну, буквально метров, может быть, двести, вот так вот.

[Не говорили, что их заключенные строили, вот эти высотки?]

Не слышал.

[Там была какая-то история про МГУ, про главное высотное здание, что какой-то заключенный сделал себе крылья из фанеры и решил улететь оттуда. Говорят, просто вся Москва рассказывала.]

Нет, не слышал, нет.

Арест немца Блюмке в начале войны. Дворник тётя Дуня-«недремлющее око» (01:03:05—01:07:54)

[А еще история про ЗИМы. Помните, вот эти черные машины, которые приезжали и забирали людей. У Стругацких, «по дороге едет ЗИМ, им я буду задавим». Что-нибудь про эти черные машины рассказывали? Что они могут кого угодно увезти, родителей, могут задавить кого угодно.]

У нас во дворе, до войны ещё, да. Я не знаю, как он к нам попал, у нас во дворе жил немец. Блюмке, его фамилия была. Я даже не знаю, сколько ему было лет, но что-то нам он казался стариком уже. И буквально в первый же, или в первый или во второй день войны, ну, я тоже, я этого не видел, но говорили, что ночью приехала машина и его забрали. Больше мы его не видели.

[То есть говорили просто: «Ночью приехала машина и его забрали».]

Да. Да. Вот. У нас была дворник, такая тётя Дуня. Она у нас называлась «Недремлющее око». Я не знаю, когда она спала. Серьезно, она в любое… вот когда не приди, она стояла, у нас так вход был, ворота такие были широкие, въезд во двор. И вот у неё была вот угловая квартира, угловая такая. Там дом немножко был такой, где-то там на три ступеньки ниже. Не полуподвал, но такой чуть-чуть пониже он был. Вот у нее была угловая комната. Она всё видела, кто вошел, кто вышел. И даже те, кто не вошел, по-моему. Она моментально, понимаете. Но они все, дворники, они, наверное, были этими, осведомителями. Вот она видела, она видела всё и… Она даже видела, вот у меня был сосед в нашей квартире. Одногодка со мной. Мы с ним вместе в школе учились. Но потом он, ну такой, значит, свихнулся, если можно так сказать. И пошёл не по тому пути. Короче говоря, его… его посадили. Кого-то он убил. Что-то ему дали много лет, потом пересуд-пересуд, в общем, в конце-конц… лет через десять он вышел. А там у него родители жили, сестра. В нашей квартире-то, в которой я жил. А ему не разрешили жить в Москве, он… Говорили, что он уехал вроде бы в Тулу жить. То есть то был 101-й километр, дальше — куда хочешь. И вот, говорят, что иногда он приезжал. Приезжает он вечером, когда уже темно, чтоб никто не видел, ну, просто повидаться. И вот стоило ему приехать, буквально, где-то там через полчаса, через час приходил участковый и говорил: «Анисимов». И вот там начинали эти родители там умолять: «Ну, разрешите, — мол, — до утра, — мол, — вот он. Рано утром он уедет». Анисимов, всё — стоит и ждёт. Тот одевается. Выводит его.

[Просто выводил его из дома?]

Просто выводил его из дома на улицу. Постоит, значит, уходит, и всё. Это было действительно Недремлющее око, тётя Дуня.

[У нас сейчас такие консьержки тоже в подъезде.]

Ну да, они, конечно, они… наблюдают, кто приходит, зачем приходит.

Вспольный переулок. Дом Берии

[А про Берию. Вот эти истории, Лаврентий Павлович Берия, который любил белокурых девушек. Не помните, не рассказывали в Москве?]

Рассказывали. Рассказывали. Кстати, там дом Берии же недалеко. Недалеко от площади Восстания.

[Это Вспольный, как раз.]

Рассказывали. Но не знаю я.

[Что рассказывали?]

[И:] Ну, рассказывали, что будто бы у него там вообще была какая-то, даже не он сам, а у него были, так сказать, его близкие люди, которые просто буквально вот ездили по Москве и, если что-то такое, им какая-то женщина нравилась, просто подъезжали, забирали её. Потом вот показывали ему. Разговоры такие были.

[Говорили, что родители боялись своих дочек отпускать, чтобы они приходили в школу, мимо Никитской как раз, из Вспольного переулка, потому что это было очень страшно в тот момент.]

Возможно. Но у нас девочек не было, так что мы не боялись.

[А когда Берию уже дискредитировали, там уже появились какие-то про него тексты. Лаврентий Павлович Берия потерял доверие.]

Да-да, было такое [смеется]. Там что-то еще… какое-то начало было. «А Лаврентий Берия, потерял доверие». Перед этим было какое-то было четверостишие.

[Да, «Маленков надавал ему пинков».]

[Смеется.] Нет, этого не слышал.

[Еще одна большая тема, про взаимоотношение властей и людей. Вот Сталин был такой фигурой, про которую говорили много хорошего и плохого. Меня как раз интересуют сюжеты немного другого порядка. Рассказывали, что, когда немцы наступали на Москву, Сталин, с кем-то, со своим помощником, либо дал приказ, чтобы облететь Москву на аэроплане с иконой. Вот этот сюжет не рассказывали?]

Нет, не слышал.

Смерть Сталина

[А когда Сталин умер в 1953-м году, как тоже к этому относились окружающие люди?]

Это была трагедия.

[И для семьи у вас тоже?]

Я в армии был в это время. Это была трагедия, для всех, для всех была трагедия. Я вот помню, я как раз, наша часть была в Азербайджане, в Джульфе, есть такое место, на границе с Ираном. И вот в тот день, когда его хоронили, часть построили, офицеры все были с черными повязками. Я служил в железнодорожных войсках. Там было очень много узбеков, таджиков. Таких вот, из восточных республик. Они, по-моему, не очень хорошо русский язык понимали. Включили там, вот это вот, радио, когда выступал там этот, Берия, Молотов, Маленков, я не помню, кто выступал. Офицеры все плакали. Ребята, вот эти вот, солдаты, большинство их было из восточных республик, они, по-моему, просто не догоняли, что происходит. А офицеры, офицеры плакали. Извините. [Говорит по телефону.] Так что это была трагедия. А уж что тут творилось в Москве. Я помню по тому, что жена рассказывала, ее чуть не затоптали. Она пошла в колонный зал. Хорошо, что она была далеко, она была возле площади Пушкина, еще там в начале Дмитровки. И там уже, она говорит, мы попали. Она с какой-то подругой была, и она говорит: «Мы попали так, что со всех сторон, некуда было деваться. С одной стороны дома, с другой стороны машины, грузовики стоят. Народ давит». В общем, они как-то там, чуть ли не под машину залезли и под машиной проползли и скорее оттуда бежать, в другую сторону. Потому что, если пошли бы, затоптали бы, затоптали. А вот в армии, я говорю вам, все офицеры плакали. По-настоящему, понимаете. Так что это была трагедия.

Большой Козихинский переулок, дом 21. Уличные услуги

[А если еще вернуться немного назад, про мороженщиков, которые были в Москве. Про конфеты, леденцы, которые были, про старьёвщиков. А ведь были люди, которые чистили обувь. Тоже воспоминание, что их было очень много.]

Были-были.

[Как из называли?]

Были у нас ребята. Их называли просто, армяшками. Понимаете, да? [Смеется.] Потому что это в основном вид деятельности был ихний. У них были даже, у некоторых, такие маленькие будочки такие были. Можно было туда зайти. У нас ребята, они занимались чем? Они делали из дощечек ящичек, со щетками, с ваксой. Выходили на улицу. А у нас соседний дом, дом 21, он шел как-то так вот, не прямой угол у него был. Он шел как-то так, вот так. [Рисует.] Такой срезанный угол. И тут начинался Большой Козихинский. И вот они садились вот тут вот, с этим с ящиком, ну и тут это, почистить от тут от ставят этот, ботинок. Вот он очищает, значит, почистил сначала, потом ваксой, значит, помазал. Вот один берет этой самой, бархоточка. А тут милиционер. [Смеется.] Он хватает этот ящик и бежать. Этот клиент с разинутым ртом остается. Один ботинок блестит, а второй грязный. Были такие, да. Были случаи. Ребята подзаработать хотели.

[Но в основном эта профессия была закреплена за армянами?]

Она была легализована. Это не контрабанда какая-то была, она была легализована. Вообще, были в то время, ведь тоже такое вот, ну, индивидуальная деятельность, она была, конечно, очень маленькая, но она разрешалась. Вот чистильщики были, сапожники были. Были сапожные мастерские, а были сапожники такие вот. В старинных таких домах подъезды были большие, вот они как-то там договаривались, как-то отгораживали себе маленькое местечко. Вот там они ремонтировали обувь. Так как это помещение-то не отапливалось, подъезд, они назывались холодные сапожники. И ещё разрешали ремонт часов. Вот так же были вот в подъездах были маленькие огороженные помещения, вот часовщики. У нас в соседнем доме, у нас жила китайская семья. Как они попали сюда, в Москву, я не знаю.

[Из Харбина, наверное.]

Не знаю. Не знаю. Они занимались, у них прачечная была. Вот вся семья занималась прачечной. Они официально там были как-то оформлены, какие-то налоги, наверное, платили. А так вот больше я другой деятельности и не знаю, чтобы был. Ну вот такая небольшая деятельность разрешалась в то время.

[А вот какие-нибудь культурные мероприятия, какие-нибудь танцы, или стихи рассказывали, песни пели.]

Ну танцы, мне было 10 лет, какие танцы. Я мальчишка был. Танцы начались потом.

Кинотеатры

[После армии?]

Ну или не после армии. Но, в основном, после армии. Но до армии, ещё когда в техникуме учился, там, допустим, куда-то ещё ходили так. Ну, где-то уже лет там 15–16. А тут, ну, 10–12 лет, какие там. Ну потом, во время войны и не было никаких ни веранд, ничего. И парки-то, собственно говоря, в принципе, не работали. А так, куда мы ходили, в кино ходили. Кино было, ну сколько, ну, 10 копеек был, этот, билет. Ходили же мы на утренние, на детские сеансы. Попросишь у матери там, гривенник, дадут тебе когда. Ходили на площадь Пушкина, был кинотеатр, вот где сейчас метро, выход из метро, был кинотеатр, Центральный назывался. Хороший был, большой кинотеатр. Ну потом вот сюда, по этому, по Тверскому бульвару, если направо, сейчас сломали этот кусок, там был кинотеатр Новости дня. Вот на площади был такой дом, там когда-то была какая-то там Страстная церковь. Но это было когда-то давно. Я ее не видел. Там был дом такой, по-моему, трех- или четырехэтажный. Там на первом этаже была аптека и какая-то закусочная. А за углом, по Тверскому бульвару был кинотеатр Новости дня. У Никитских ворот, был Кинотеатр повторного фильма. Вот где сейчас театр, как его…

[Розовского.]

Театр Розовского, да. Раньше там был кинотеатр, назывался Кинотеатр повторного фильма. На Арбате был хороший фильм, там был хороший научно-познавательный, туда ходили. Но в основном, был очень хороший кинотеатр, это был вот, Первый детский, назывался он, на Берсеневской набережной. Отличный был кинотеатр. Он был большой очень, по-моему, один из крупных, вообще, кинотеатров Москвы. Там в фойе, было очень большое фойе. И было очень много игр. Там бильярды всякие, детские там были. В общем, очень много было игр. И большие расстояния между сеансами. То есть туда можно было прийти, не пускали там за 10–15 минут, а пускали задолго до начала. Ну так один сеанс начинался, и вскоре пускали на другой сеанс. Вот туда мы изредка ездили. Отсюда это довольно было далеко, и нас туда пускали только когда старшие, кто-то из ребят там, постарше нас, ездил. Потому что туда надо было на трамвае ехать. Вот приезжали туда, там можно было поиграть. Хороший был кинотеатр, очень хороший. Потом взяли и Театр эстрады сделали. Почему нельзя было так и оставить детский кинотеатр.

[А вы слышали что-нибудь про такое выражение, как колбасные обрезки. То есть такие были ларьки, магазинчики, в которых продавались колбасные обрезки. Нет?]

Не слышал.

Национальности и профессии

[Это тоже очень большая тема, вы начали о ней говорить. Про национальности в Москве. Нам рассказывали, что определенная профессиональная деятельность была закреплена за, вот, там… прачечная — за китайцами, чистить обувь, они называли себя то ли ассирийцами, то ли армянами. Как-то вот это так называлось. А сколько вообще? Много было национальностей, на тот взгляд, взгляд из конца 40-х, 30-х годов в Москве. Может быть грузины отдельную нишу занимали? Не обращалось на это внимания? Все дворники, например, татары.]

Это позже, это позже стало. Вот, в то время, вот в 30-е там, в 40-е годы, ну вот только китайцы были, дак вот у них у одних были прачечные, вот это вот такое… сапожное дело, это были вот армяне. Ну, среди, может быть, ну я не знаю, их так не выделяли отдельно. Но много было евреев-часовщиков. Вот часовщиков-евреев было много. И вот таких вот отдельных, которые вот, одни занимались, такие вот, индивидуально. И в мастерских, вот в таких, больших мастерских, было очень много часовщиков евреев. Ну вот грузин, во всяком случае, я не знаю. По-моему, в то время, вот насколько я помню, грузины так ещё не развернулись. Это позже было. А вот где-то, вот после войны, даже не после войны, а, наверное, во время войны, я думаю, что вот где-то года, наверное, 43-го, сюда стали приезжать очень много татар. И устраивались они именно вот на должность дворниками. Заселяли они подвалы, в общем, где вот в общем только можно было преклонить голову. И очень много было. А вот потом, когда где-то уже в конце 50-х, начале 60-х, когда началось такое массовое строительство этих пятиэтажек всевозможных. И тогда этот Хрущев даже издал… был, по-моему, такой приказ, что в первую очередь выселить подвалы в Москве. И получилось так, что они все получили новые квартиры, а Москвичи как жили в этих в общих квартирах, так они и остались. Тогда от было много обид, конечно, на это. Но это было действительно, дворники это исключительно были татары, исключительно были татары. Ну, может, за редким, конечно, исключением, но основная масса дворников это были татары.

[Неужели действительно, в связи с чистильщиками обуви, улицы были такими грязными? То ли асфальта мало было, то ли его практически не было. То ли он был на больших каких-то улицах, плюс брусчатка эта. То есть всегда обувь была грязная и все ее чистили?]

Ну, не поливали.

[То есть не поливали даже после войны, да? Или чистильщики исчезли после войны? Их не стало?]

Ну, они не исчезли, но не поливали, не до этого было, видимо. А потом, ведь асфальтированных улиц ведь было очень мало в Москве. Булыжники были.

[Ну там и пыль, конечно же, да.]

Конечно. Ну да, сейчас вот идешь, допустим, вот этот вот подметает, да? А что там между булыжниками, что там подметешь. Поэтому они и не подметали. Я даже не помню, по-моему, таких машин-то не было.

[Поливочные машины были.]

Нет, может они где-то по садовому кольцу и ходили, но в переулках у нас никогда таких машин не было.

Нищие и юродивые. Беженцы. Большой Козихинский переулок. Дровяной склад. Южинский переулок

[А бездомные на улицах были? Или их тогда ещё не было?]

Нет.

[Нищие, наверное, были. Нищие-то точно ходили.]

Ну вот после войны и, может, в конце войны ходили. Но очень, очень мало. Они даже, они не по улицам даже ходили, понимаете, они заходили в квартиры просить что-то и… беженцы.

[Беженцы, да?]

[И:] Да. Беженцы. Что вот они откуда-то там, там все деревни, все сожжено, так это, ни двора, ни кола, вот эти изредка заходили. Но так вот этих вот бомжей, как вот сейчас.

[А там их и не могло быть. Их собирали в приемники.]

Да. Да-да. Потом, если они и появлялись, их…

[А вот такие люди типа юродивых. Чуть ли не в каждом районе Москвы был свой человек со странностями. Ходил, говорил тоже, кликал. Ребята за ними ходили, дразнили.]

Ну, были, наверное.

[Не помните таких ярких персонажей?]

У нас был такой, Иван его все звали. Ну я даже не знаю, насколько он был болен. Ну, наверное, в общем-то у него были какие-то странности. Вот у нас было печное отопление. У нас от была такая маленькая комнатка, 11,5 метров. И что самое ужасное, у нас от так от углом стояла красивая изразцовая печка. Белоснежная. Ну вот, вы представляете, вот угол, и ни сюда не подъедешь, и ни сюда не подъедешь, и комната маленькая. А поставить, угол пустой и ничего с ним не сделать, никак его использовать нельзя. В домоуправлении давали ордера на дрова. На соседней улице, на Большом Козихинском, был дровяной склад. Привозили оттуда дрова, на подводе. Во дворе у нас был сарайчик у каждого. Складывали туда вот эти дрова, двухметровые такие эти чушки. А потом в выходной день приходил такой странный человек, высокий такой. Причем, и летом и зимой он ходил в тулупе. Тулуп подвязан был таким этим, как красным кушаком. Тут у него был этот, колон, на плечах была, эта самая, вот эта, машинка эта. И в руках пила. Вот он заходил и кричал: «Пилить, колоть. Пилить, колоть». Дрова кто уже получил, значит, тут же его. Ставил он эти козла, выносили дрова, вот он пилил. Дрова напилит, наколет, дрова. Но он такой какой-то был неразговорчивый, какой-то недалекий. Наверное, был с какими-то вот, со странностями. Ну вот ребята за ним бегали, кричали, когда от он это, идет от с этим, таком этим, кушаком подвязанный, там с колуном. Ну бегали ребята, кричали: «Иван-Иван». Но он не реагировал. Он жил там недалеко в Южинском переулке, такой был небольшой домик. А во время войны сгорел.

[Это вы о нем писали, что он сгорел?]

[И:] Да-да-да. То ли он курил, то ли там, я не знаю, кто-то… Но самое интересное, говорили, что он так обгорел, что вообще, он умер и что у него в матрасе нашли какую-то баснословную сумму денег. Но это был такой разговор, такой, насколько он правильный и соответствует действительности я не знаю.

Коммунальный быт

[А про Брюса, вот про эту его башню, Сухаревскую. Там же ее снесли, когда ее снесли, чуть ли не в 30-х годах. Я не помню, был там такой колдун, Брюс.]

Ну, я не слышал ничего так со стороны, я просто читал. А так вот не слышал ничего, что там на самом деле.

[У нас ещё большая тема разговора: коммунальный быт. Вы в комнате и ваши родители. Но это надолго.]

Ну, сколько надо, я не тороплюсь.

[Собиратели спрашивают, нужна ли дополнительная вторая встреча или информант может продолжить разговор. Информант хочет продолжить.]

[Давайте попробуем начать тогда про комнату, где вы жили. Про другие комнаты, кто там был, как они там поселялись, как вы взаимодействовали внутри коммунального пространства.]

У нас квартира была на втором этаже. Квартира была большая. Длинный коридор. В этой квартире было 8 семей. Ну, взаимоотношения, ну, разные были. В общем народ был неплохой, понимаете. Не было такого, чтобы какая-то вот злоба была у одного на другого.

[Вы жили: папа, мама, вы и брат?]

Брат, да.

[Четверо в этой 11-и метровой комнате?]

Да. В этой комнате нас жило четверо. Рядом жила соседка с сыном. Дальше, значит, там жил один мужчина. Дальше там жили муж с женой. Бывшие хозяева этой квартиры, а может быть даже и дома они были хозяева. Я точно не знаю, точно не знаю.

[То есть их уплотнили?]

Да, да, да. Им оставили 2 комнаты. Одна побольше, вторая… ну, смежные две комнаты им оставили. Потом был ещё один, значит, мужчина. Гитарист. Руководитель гитарной группы цыганского театра. Ещё была вот одна семья. Там, где вот как раз мой сосед, с которым мы вместе учились. В общем, было 8 семей. Ну, квартира была довольно тихая. Скандалов у нас не было. Иногда возникали скандалы. Вот в коридоре висел телефон. Наверное, читали уже, да?

[Да, про галочки.]

[Смеется.] Возле телефона висел листочек с фамилиями.

[А был какой-то наиболее «любимый» сосед, которому ставили больше галочек? Говорили, что там какому-то любимому соседу наставляли больше всех галочек.]

Не помню я, не помню. Там все соседи в общем-то были друг у друга любимыми. Поэтому открытой вражды не было. Но потихонечку какую-нибудь гадость сделать, было это одно удовольствие. Ну вот что они. Ну вот действительно, позвонят, а делить пополам не хотели, поровну делить все не хотели. Ну семья были разные: «Я один, а вас четверо». И ему начинали доказывать: «Ну, ребенку 4 года, он же не звонит». «Это неважно». У другого там бабка немолода, ну вообще не встает, она уже лежит — это неважно. Ну. поэтому решили так, давайте будем ставить. Позвонил — поставил галочку. Ну вот, ну пришел, позвонил, ну кому поставить галочку? Ну, поставлю сегодня ему, у него мало там звонков [смеется], пусть тоже платит. Ну, вот так вот, в общем-то когда нужна была какая-то помощь, что-то такое, никогда не отказывали, понимаете, вот так вот. В принципе, квартира была по тем временам неплохая, неплохая была.

[Кухня общая была?]

Кухня была общая, да. Кухня была большая, причем, во время войны, почему-то, я не знаю почему, наверное, перед войной, провели газ. Но газ был очень плохой. Видно он сырой что ли какой-то газ. То есть, как только начинался мороз, газ замерзал. Подходишь, а газа нет. А на кухне была большущая плита. Огромная плита была. Вот она, наверное, величиной с диван, в две ширины, там много было конфорок. И готовили все на ней, больше негде было готовить.

[Дровяная была плита?]

Дровяная, да. Дровяная плита. Больше не на чем было готовить. На электричестве готовить было нельзя, потому что был лимит, давали всего 40 киловатт. На этих только вот на освещение и хватало. И то, не всегда. А если перебрал, то сразу какой-то чуть ли не десятикратный размер оплаты. Так что электричество очень все экономили. Поэтому все собирались на этой кухне. Кроме того нам ещё провели, ещё перед войной нас так здорово облагодетельствовали, что провели не только газ, но провели ещё и водяное отопление. Поэтому у нас печку сломали, сразу такая огромная комната стала. Угол появился свободный. Но газ замерзал, а водяное отопление просто отключили, его не топили. Поэтому в комнатах было холодно, вода замерзала, в комнатах никто не жил. В принципе все жили на кухне, кухня была такая, довольно таки большая. Ну вот все там готовили, кто-то где-то видит какую-то щепку, полено, все тащили домой, чтоб в эту, в печку. Целый день были там или на улице гуляли. Все там: и ели и все, готовили, все было на кухне. А вечером шли спать. Причем, значит, ну, лечь в постель, это было равносильно, что лечь в сугроб. Ну, ведро вот стояло, ведро с водой, оно замерзало. Причем оно промерзало здорово, так, что его кружкой подчас и разбить было невозможно. Просто промерзало. Поэтому, значит, что делали. Приходили, мама включала утюг электрический, мы уже подготавливались, вот она, значит, утюг нагреется, она одеяло отбросит, утюгом [изображает глажку утюгом], и только ты бросаешься туда, накрываешься. Вот она сначала одного положит, потом второго положит. Потом сама уже. Вот нам в этом отношении помог вот этот вот цыган. Он был так ведь по совместительству он шофер, и он возил какого-то, то ли полковника, то ли генерала. А фронт-то был рядом, что-то вот это, в Химках, там 27 километров, 30 километров от Москвы. Он часто бывал дома. Он так хорошо к нам относился. Мы его все время Петр Евгеньевич, Петр Евгеньевич, его все время так вот с братом звали. Он хорошо к нам относился. Он как-то раз привез нам печурку, железную. Потом, через некоторое время привез трубы.

[Это «голландка», да, маленькая?]

Маленькую, металлическую печурочку такую, буржуйку. Поставили там около окна эту буржуйку, вывели трубы в форточку. Ну уже можно было чего-то немножко подтопить. Иногда привозил эти, дровишек немножко. Так что время от времени мы, когда дровишки были, могли немножко подтопить. Ну вот так вот.

[А туалет тоже был общий на всех?]

Да, туалет был общий.

[Видимо, это тоже могло быть местом конфликтов таких.]

Ну, нет. Как-то так. И вроде как и стоять у входа неудобно. И, значит, каждый выглядывал из двери. Дверь откроет, выглядывает, как кто-то вышел, значит, бегом туда. Если тебя не опередили, то тебе повезло [смеется].

[А праздники вы вместе праздновали?]

Нет, нет, никогда не было.

[А вот вместе готовить что-то? Мне отец рассказывал, что если кто-нибудь приносит, что-нибудь, досталось ему случайно, то сразу все приходят и они готовят на всех. Мешок картошки, на всех картошку жарят.]

Нет, нет, такого нет, такого у нас не было. Каждый свое варил.

Биография родителей. Синагога на Большой Бронной

[Про родителей. Кем работала мама, кем работал папа.]

Ну, мама моя вообще, она из Латвии.

[Из Резекне?]

[И:] Из Резекне, да. Отец был часовым мастером. Девять детей.

[В смысле ее отец?]

Ну да, ее отец, дедушка мой, да.

[Он в Резекне и работал?]

У него было девять детей. Надо кормить. Было очень много часовых мастеров. Ну и кто-то ему там сказал: «Слушай, — говорит, — вот, есть, — говорит, — в России Кашин, такой город, там нету часовых мастеров. Вообще ни одного. Поезжай». Он поехал. Приехал в этот самый, в Кашин, походил. Действительно, нету часовых мастеров. Он купил там дом двухэтажный. Ну поехал, перевез всю семью. И открыл в первом этаже, значит, он открыл часовую мастерскую. И он ещё немножко занимался золотыми изделиями, че-то там делал, колечки там всякие.

[Ювелирными? Как звали отца ваше матери?]

Овсей его звали, да. А меня когда-то, в этом, где-то видно в ЗАГСе, где записывали, меня перепутали, вместо Овсей написали Евсей. Так что меня назвали в честь деда. Ну вот мама училась там, в гимназии. И училась музыке. Нравилась музыка, значит, ей отец купил пианино, она занималась. В 19[23] году она переехала, закончила она эту гимназию, решила дальше продолжать образование. Поехала в Москву. Вот дед ей купил комнату вот на этой, в Спиридоньевском переулке, в этом доме. Она поступила, как-то оно называлось, училище. В общем, не помню, как оно называлось. Где-то там на Арбате, училище имени Мясковского. Окончила она это училище. И когда она училась ещё в училище, кто-то ее устроил в детский дом музыкальным воспитателем. Причем, детский дом был в Сокольниках.

[Фейга ее звали? Маму вашу.]

Фейга Овсеевна, да. И вот она со Спиридоньевского переулка в Сокольники ходила пешком. Потому что, говорит, трамвай стоил дорого. Вот туда и обратно. Надо там, в этом, в детском доме, говорит, дадут вязаночку дров. Вот вязаночку дров перевяжешь через плечо, и с вязаночкой дров домой. Печку можно истопить. Вот так она и осталась, вот эта специальность ее. Потом перешла она в детский сад, всю жизнь она проработала в детском саду музыкальным воспитателем. Отец из Белоруссии, из Орша. Да, вот. Его отец, дед, был Меламед.

[То есть он в хедере учил? А чему он учил?]

Да. Я не знаю. Вот подробностей не знаю. Я его никогда не видел. Родителей отца я не видел, они умерли раньше. Дед со стороны матери тоже умер раньше. Бабушку я видел. Значит, они жили в Туле. Ну вот отец приехал, их жило трое. Старший брат и младшая сестра. Сначала брат приехал сюда. Он такой, поактивнее был, чем они. Поступил он в это, в МГУ. Закончил Медицинский факультет тогда был. Потом отца перетащил сюда моего. Потом уже сестру. Вот так вот, друг за другом они все оказались в Москве. Отец закончил строительный институт. Работал он в этом, в Московском областном управлении сельского хозяйства на Маяковской.

[Как они познакомились?]

Вот как они познакомились я не знаю, вот не рассказывали они мне. Что-то такого разговора не было. Где они и познакомились и как, не знаю.

[Потому что это же интересно, если они из Орши, получается, жили они в комнате вашей мамы? Которую купил дедушка из Кашина.]

Да. До этого они жили, вернее, отец жил, вернее, когда дядька приехал этот, старший, он, я не знаю каким образом, у него оказалась комната на Маросейке. Маросейка, дом 13. Там тоже была большая довольно таки квартира. И там было две маленькие, смежные такие комнаты. Одна комната метров 7, наверное, а другая — метров 10. Вот в этой комнате он жил, потом туда приехал отец, потом приехала туда тетка. Ну, а когда они, значит, с матерью встретились, они переехали, они жили уже в ее комнате.

[А в семье только по-русски говорили?]

По-русски. Исключительно.

[То есть, мать никогда не вспоминала какие-то интересные фразы?]

КЕА: Ну, между собой, они иногда…

[Они говорили на идише?]

Я не… наверное, на идише, да. Да-да, на идише, наверное. Вот между собой они говорили иногда, значит, что-то по секрету от нас [смеется].

[В Москве была тогда синагога? Они не ходили в нее?]

Была синагога на Большой Бронной. Вот там как раз школа 124-ая, прям рядышком с синагогой. Нет, не ходили. Ни мать не ходила в синагогу, ни отец не ходил. Как-то у нас все эти религиозные дела остались в стороне.

[То есть они никак эту еврейскую культуру не приносили в семью? Мацу печь.]

Нет. Нет, никак, ничего, никаких традиций еврейских в семье у нас не было.

[А вы сами в Оршу ездили? Там же родственники.]

Нет. В Кашин мне как-то несколько лет назад дочь с внучкой купили экскурсию, чтобы я познакомился.

[Там, наверняка, этот дом двухэтажный остался.]

Не знаю, я пытался там, в краеведческом музее, значит, спросить. Поговорил, но они мне ничего не сказали. Говорят, архивов нету, потому что, когда началась война, все архивы увезли в Тверь. Так что, если что-нибудь можно найти, если там вообще что-нибудь осталось, то это только в Твери. А оттуда все архивы были эвакуированы.

[Кстати, может быть в Резекне есть. Тем более если девять детей, то это совершенно точно. Потому что я не помню, что было в Резекне в 1940-м году, то есть там же многих постреляли, дикая, страшная была история. Время от времени туда ездим в экспедиции по местам селения евреев, в Латвию, в Литву, в Белоруссию. Собираем свидетельства о том, кто жил, когда жил. В Резекне наши тоже ездили. У моих знакомых можно просто спросить. Фамилия такая же?]

Нет, у нее фамилия Пин.

[Можно просто узнать. Экспедиции туда были. Хотя это же послереволюционная история? Когда она в Москву переехала?]

Мама переехала в Москву в 19[23] году. Это было раньше.

[В Кашин, соответственно…]

[И:] В Кашин они переехали раньше. Но вот в каком году, я не знаю. Можно даже посмотреть, наверное, на эти вот, вот там помните, фотографии есть, там, наверное, есть какие-то годы, да? Помнишь такие красивые фотографии? Небольшие фотографии 6 на 9. Там красивые такие женщины, и там написан год. То есть там можно узнать, в какие годы они переехали.

[Если хотите я спрошу, но что спрашивать? В Резекне, воспоминания о Пинах? Наверняка их уже никто не помнит. Это, видимо, конец XIX, начало XX века.]

Да. Ну вот, считайте, это было 100 лет назад.

[В Кашине наверняка могут ещё и помнить.]

Ну это надо ехать вот тогда в Тверь.

Техникум на Большой Грузинской (сейчас грузинская церковь). Маросейка. Дорогомилово. Филевский парк

[Вы сначала жили 20 лет на Спиридоновке. А потом? Вы же не сразу переехали? Вы же жили, говорите, в Дорогомилово. Как перемещения по Москве, Маросейка ещё была.]

Там перемещения были не только по Москве [смеется]. Значит, в 19[47] году я поступил в техникум, в 19[51] году я его закончил.

[По специальности?]

По специальности Техник-электрик по электромашиностроению. Техникум на Большой Грузинской был такой. Грузинская церковь сейчас там. А раньше в этой церкви был наш техникум. И по окончанию техникума мне дали распределение в город Ярославль. Я пытался остаться в Москве, но мне сказали: «Нет, вот, техник-электрик нужен именно там». Что я мог тогда? Времена были строгие, поэтому я поехал туда. Но самое печальное то, что я потерял прописку в Москве. Меня тут выписали, туда приехал, меня там прописали в общежитие и всё. Москва, говорят, тю-тю. Проработал я там всего 3 месяца и меня забрали в армию. Армию я отслужил, начинают мне оформлять документы, на выход из армии, да? Я как-то захожу, значит, в штаб. Там этот писарь, пишет как раз мои документы. Значит, куда? Он меня выписывает в город Ярославль. Я говорю: «Ты что, а что я в Ярославле-то потерял?». Он говорит: «Ну ты где призывался, в Ярославле?». Я говорю: «В Ярославле». «Ну, туда и поезжай». И отправляет туда. «Где призывался, туда и едешь обратно». Я говорю: «Я не имею никакого отношения к Ярославлю». Ну, я ему объяснил, ну, а что ему объяснять, он писарь. Он никто. Ему дали бумажку, он переписывает с одной бумажки на другую. Я ему так и сяк, он говорит: «Ты призывался где?». Опять. Сказка про белого бычка. Я пошел, сейчас я уже не помню, к начальнику штаба, что ли, ну, в общем, к кому-то там, уже с погонами. Я объясняю, говорю: «Так и так, закончил техникум, меня послали в Ярославль, я там три, у меня там ни двора, ни кола. Ничего нету. Я был прописан в общежитии. В общежитии Ярославского электромашиностроительного завода». Я говорю: «Куда я поеду, опять в это общежитие? В Москве у меня мать, отец, брат и площадь там есть». Он говорит: «Ничего не могу сделать. Давай документы, что у тебя там есть площадь. Что у тебя в Москве есть площадь». Я давай скорее писать отцу: «Так и так, давай какой-то документ, что…». Ну, повезло, что комната у нас была маленькая, и мы всю жизнь менялись. Раньше были эти обменные бюро, всюду висели объявления. Хоть на метр, но побольше. И в обменном бюро были документы, что вот там, Кроль там, такой-то, такой-то, и в этих документах я числился, я тоже как член семьи. И хочу переехать с этой площади на какую-нибудь побольше. И он мне такую бумагу прислал. Я ее передал в этот, в штаб. Начальнику штаба или кто там этим занимался. И он дал команду этому писарю: «Выписывай его в Москву». Вот таким образом я попал в Москву. А пока я служил в армии, они поменялись. Но поменялись как, на Маросейке жила тетка и отец был там прописан. Жил он здесь, на Бронной, а прописан был там. И поменялись как, тетка поехала сюда на Бронную, в Спиридоньевский, а все остальные, отец был уже там прописан, а мать и брат переехали туда. Так что после армии я уже переехал на Маросейку.

[Там была побольше, соответственно, комната.]

Там было, ну, побольше немножко. Там было две комнатки, проходных, одна комнатка, первая, была метров 7. Причем вот она была и проходная. Поэтому там вообще ничего не было. Там, по-моему, был только вот такой проход из коридора в ту комнату. Поставить ничего было нельзя. А вторая комнатка была метров 10. Ну, немножко все-таки побольше. Потом в 19[57] году я женился. Переехал вот в деревню Дорогомилово. Потому в 19[61] году нас все-таки сломали там. И мы переехали в Фили. Метро Филевский парк.

[Сломали и дали квартиру там?]

Да, на Дорогомилово сломали, потому что там уже развернулось строительство гостиницы Украина, тут Кутузовский проспект стали. По-моему, ещё какой-то Украинский бульвар там что-то. В общем, всю вот эту деревню, всю поломали и всех переселили. Вот там мы получили трехкомнатную квартиру уже. Нас было уже трое. Ирина родилась. Дочка родилась там. Значит, тёща, тесть и ещё одна дочь, сестра жены. Нас было 6 человек. На 6 человек мы получили трехкомнатную квартиру. А в 19[64] году мы вступили в кооператив и получили двухкомнатную квартиру на улице Тухачевского. Вот это мои перемещения. Ну, а сюда я попал… В девятом году умерла жена. Через 3 года я вот по интернету познакомился со Светланой, с хозяйкой этой квартиры, и переехал сюда. Вот это мое, надеюсь, последнее место жительства.

Служба в армии

[А в армии вы где служили?]

В армии я служил, значит, несколько месяцев я был под Сочи в Лазаревской. Жуткие, вообще. Зимой меня забрали, меня забрали 20 декабря. А зима там совершенно жуткая, понимаете? Мелкий дождь. Постоянный мелкий дождь. Он как взвесь какая-то. Ужасно было. И особенно было, мы приехали туда, нас привезли на какой-то открытой платформе. Мы были в Лазаревской несколько дней. А потом нас погрузили на платформу и повезли, недалеко от Лазаревской есть такое место, Макопсе, называется. Там была учебная рота. И нас везли на платформе, на открытой платформе. Причем везли нас поздно вечером. Там вообще рано уже зимой темнеет. И ночи такие темные. Вот привезли нас, там ни платформы, ничего нет. И говорят: «Прыгайте, тут недалеко». И мы прыгнули. Но там действительно оказалось не очень далеко. Но мы попали в какой-то шипучий кустарник. Кустарник с мелкими-мелкими шипами. У меня руки были, я потом эти шипы зубами. Я это очень хорошо помню, хоть это и было очень давно. И у меня руки пошли нарывами. Ничего не помогало. Я в санчасть ходил, там и мазали и одним и другим. Но ничего не помогает, беспрестанно. Я был там три месяца. А потом нас перевели под этот, под Сталинград, в степи. Вы знаете, в дороге все прошло. Вот только уехал из этого климата, поменялся климат, все, я приехал туда, у меня руки были совершенно чистые. Было тогда такое, большое строительство. Волго-Донской канал строили. И там, где вот мы были, там строили такое Карповское водохранилище, большое. Вот там я служил. Что-то больше года, наверное. А потом в Азербайджан перевели меня. Был вот на границе с Ираном, там служил. А последние несколько месяцев служил в Баку, в самом городе. Вот оттуда демобилизовался. Вот все мои перемещения.

[Из Баку обратно в Москву?]

Да, вот в Баку меня и теребили, хотели меня обратно в Ярославль. Оттуда я сюда и вернулся. А с женой вы где познакомились. А с женой меня познакомил брат двоюродный. Он с матерью отдыхал где-то под Сочи. На пляже была ещё семья там. Мать с двумя дочками. Но они как-то так, сдружились. Ну, приехали сюда. Мне тетка звонит, тебе такую невесту нашли. Хочешь познакомиться? Я говорю: «Ну давайте». Вот так оно все и сложилось.

[Тогда как раз всей семьей в Дорогомилово они жили, да?]

Вот они да, они жили в Дорогомилово, да.

Дорогомилово

[Когда переезжали туда не думали, что там деревня, ужас какой, далеко? Ведь из центра Дорогомилово не то чтобы очень далеко.]

Там недалеко, но условия, конечно, ну, все, ну деревня. Самая настоящая. Все во дворе. Причем, от такой, двор был не индивидуальный. А это был какой-то такой длинный дом деревенский. И там была хозяйка. А потом, видно, она стала продавать эти. Поставит перегородку где-то, этот кусок продает как отдельную квартиру. Этот кусок когда-то тесть купил вот такой вот это… кусок этого дома. Так что желающих на удобства во дворе было очень много. Также как у нас в квартире, только там все ещё на улице, ко всему прочему.

Павлов Посад. Женщины в брюках. Стиляги. Блатные. Патефоны. Популярная музыка

[Застали вы этот момент, когда вот здесь появились люди молодые, которые надевали расклешенные брюки. Как их называли? Девушки надевали нарядные платья разные, прически у них были.]

Я вам расскажу один случай. Я был в доме отдыха в Павловом Посаде. В Павловом Посаде делают платки такие, цветные. Да? Значит, в Павловом Посаде, я не путаю. А дом отдыха находился прям вот где-то вот, на краю города. И мы иногда ходили в кино в город. И как-то раз пошли туда. А тогда девчонки стали брюки носить. Это было как раз вот на грани вот этого вот момента, вы понимаете. Ещё мало кто, но уже некоторые носили. А так как это было зимой, то это было тем более кстати. И девчонки были в брюках. И по выходу, по-моему, из кинотеатра их забрал комсомольский патруль. Да. В милицию отвели, из милиции, значит, звонили в дом отдыха. Что вот, ваши отдыхающие нарушают. Ну и там, приезжайте, не просто так вот отпустили, приезжайте заберите своих. Из дома отдыха ездили туда, забрали их. Строго-настрого приказали, значит, что, мол, вы, девушки, в брюках только на территории дома отдыха. И никаких. Это были такие порядки, да. А помню как-то раз мы уже жили здесь вот на Тухачевского в кооперативной квартире. А тогда, значит, появились эти, шорты. И один, значит, такой смелый оказался, он в шортах пошел в булочную. Где вот эта вот пиццерия, раньше была булочная, а на втором этаже была кулинария. Он пошел в булочную, его милиционер забрал. «А что это, вы, говорит, в трусах? В трусах в булочную». «А это, — говорит, — не трусы, это шорты». Он такого слова не слышал. Вот, он забрал его в милицию [смеется]. Вот так мода к нам постепенно стала приходить.

[Это иностранные товары были? Шорты вот эти вот.]

Ну, наверное, да. Конечно, конечно.

[А не относились к иностранным вещам с опаской? Не рассказывали, что какие-то вещи лучше не покупать?]

Нет. Я не слышал, во всяком случае.

[А стиляги были? Стиляг вы помните?]

Ну, помню, да.

[То есть они прямо так одевались и выходили? Недавно фильм выходил, Стиляги.]

Я к ним мало имел… Они были помоложе уже к тому времени.

[Лет на 9, 8.]

Да, я от был постарше. Ну, были такие, были ребята такие, с этим. С коками там, со всякими.

[А они где в основном гуляли?]

Ну я не знаю, я их на улице видел.

[То есть в центре прямо там, да?]

Да, да, да.

[Другая прослойка: блатные. Их в Москве было много, особенно после амнистии 1956 года.]

Ой, после амнистии это, это вообще был кошмар. Это был, наверное, 1954 год, как раз вот после армии, я демобилизовался, пришел. Мои друзья были в армии еще. И выпустили, всех этих, все тюрьмы освободили тогда. И все вот эти бандюги вышли на свободу. Тогда сказали, что в связи со смертью Сталина, в стране такое горе, и что они все осознали, что себя так вести нельзя, и все они теперь очень хорошие, и всех будут гладить только по головке и только по шерсти. И всех их выпустили. И начался такой бандитизм, что, вообще, по городу было просто страшно ходить даже днем. Про ночь вообще не говорю. И дошло до такого, что по Москве ходил патруль. Ходил милиционер, и с ним два солдата с карабинами, с примкнутыми штыками. Вот так вот день и ночь были такие патрули, по всей Москве. Я не знаю, может где ещё и дальше, в других городах. Но в Москве я знаю, сам видел.

[А про блатных говорили или вы сами с ними сталкивались?]

Я не сталкивался.

[В основном говорили, что были блатные?]

Разговор такой был, но я не сталкивался, никогда.

Популярные городские песни

[Ещё хотел спросить про песни того времени. Не официальные, а городские. Кирпичики, например. Какие-то такие романсы, которые собирались во дворах и под гитару вместе пели. Они вроде как блатные с одной стороны, а с другой стороны это песенная Московская стихия.]

Я как-то не знаю, не попадал. Единственное что, в театре видели. Песни Московского двора, что ли, назывались?

[А вот эта история, перед тем как веранды появились, веранды они вроде бы были всегда. Говорят, появился в Москве патефон. Это вроде была такая вещь-вещь. Был, да?]

Дак он у нас патефон есть. И сейчас есть.

[Выставляли его на улицу? А какие песни из него звучали?]

Да. Ну, тогда одно время был очень моден Лещенко. Петр Лещенко. Но на пластинке-то его не выпускали у нас. И вот записывали на рентгеновских пленках, все вот эти самодельные, тоненькие эти пластиночки. Козин. Русланова. Вот эти они были такие запрещенные артисты. Ну вот, по-моему, трое таких известных артистов.

Танцевальные веранды. Краснопресненский парк

[А на верандах играли тот же репертуар?]

На верандах эти песни не играли. Там запрещали это. Там это не играли.

[Там советскую эстраду играли?]

Да, там советская эстрада. Даже импортные вот эти, какие-то там. Было, много выходило пластинок. Венгерские что ли, фирма «Supraphon». Но их на верандах, по-моему, не играли.

[А что из себя представляла веранда? Вы про 1950-е сейчас будете говорить?]

Ну, это 19[50]-е годы. Потому что после того как я женился, я уже на веранды не ходил.

[То есть так и говорили: «Ходить на веранду», или «на танцы»?]

Нет, на веранду. Так и говорили, да, на веранды.

[Что из себя это представляло?]

Мы ходили в Краснопресненский парк. Наш дом 19 был, рядом был друг, значит, дом 21, а ещё один жил на Грузинском валу. Так наше направление от был Краснопресненский парк, больше нет. А потом, понимаете в чем дело, ну, в общем-то было, на другую веранду даже и опасно было ходить. Потому что тут уже складывалась какая-то своя атмосфера, своя. Люди, может быть, и не были знакомы, но лица были знакомы. Если ты пришел на Красную Пресню, то тебя уже не трогали. А если ты пришел куда-нибудь, я не знаю, в Парк Культуры Горького, то они видят что это чужой. Так что надо было держаться своих.

Вольф Мессинг пришел на прием к Берии по трамвайному билету. Выступления мнемониста Шерешевского

[Многие рассказывают про Мессинга. Был этот артист Вольф Мессинг?]

Был-был, да.

[Расскажите, что вы помните про это?]

Откровенно говоря, ничего.

[Но имя на слуху?]

Да. Ну вот говорили, что будто бы он где-то там в сберкассе че-то там сто тысяч получил чуть ли не по трамвайному билету. Что он как-то на прием к этому, к Берии пришел тоже по трамвайному билету [смеется]. Что он сказал Берии, что вот, мол, я к вам приду. Вот тогда-то в такое-то время. Берия, говорят, там, весь этот КГБ на уши поднял, что вот поступил слух, что вот такой-то придет. Все, он пришел, показал что-то этому. Тот: «Проходите». И вдруг открывает дверь, и он входит в кабинет Берии. Берия вообще там перешуровал весь КГБ: «Как, — говорит, — так»? А потом он сказал: «Хотите я получу, пойдем, я в сберкассе сто тысяч, дайте мне какой-нибудь кусочек бумажки». Самое печальное в этой истории, если она действительно была, что, вот этот вот мужчина выдавал ему деньги, что у него инфаркт случился, после того, как ему сообщили об этом. Он уже вернул эти деньги, были вокруг наблюдатели. И когда ему сказали, что как же так, мол, ты по простой бумажке отдал сто тысяч, и с ним случился инфаркт. Но это был разговор, насколько это так, непонятно. Но такой был.

[Это вы слышали?]

Да, да, это я слышал, да. А так, были его выступления, но я на его выступлении никогда не был. Я помню, один раз я был, и был ещё такой, Шерешевский, может быть вы слышали.

[Да, его Лурия, его известный психолог советский очень долго наблюдал. Он запоминал, Шерешевский, всё.]

Да. Вот один раз я, Шерешевского я видел, его приглашали к нам в техникум. Какой-то был вечер там, и вот его приглашали с его выступлением. Ну, ему вывешивали всякие плакаты, запомнить цифры, справа-налево, слева-направо. Сверху-вниз, по диагонали. Он, конечно, все это отгадывал. А потом интересно, что он рассказал, что его спросили: «Как вы вообще, у вас проявилось это, кто вас так сподвиг на это?». Он откуда-то приехал, не москвич, откуда-то от тоже приехал, из глубинки. У него была хорошая память. Он поступил экспедитором в какую-то газету. И редактор дал ему поручение, вот что-то такое вот отнести. В общем, куда-то вот он должен был пойти, и назвал ему 10 адресов. Ну, тот слушает. Этот ему говорит, он слушает. Ничего не записывает. Когда этот ему прочитал, все эти 10 адресов назвал, ну, я, говорит, пошел. А тот говорит: «А что ты пошел, — говорит, — ты же ничего не записал. Куда ты пошел-то?». Он говорит: «Я запомнил». «Как запомнил? 10 адресов, фамилии и прочее?». Он говорит: «Я запомнил». «А ну, — говорит, — повтори». Он ему повторил слово в слово. «Ну, может ты что-то ещё можешь запомнить?». Он говорит: «Могу». Ну, как-то раз он прочитал там кусок статьи, он ему повторил. Вот таким образом, он, значит, там как-то продвинул его дальше. А как-то раз, был я еще, Юрий Горный такой был. Я не знаю, жив ли он сейчас, или нет. Это было в общем-то сравнительно недавно. Ну как, недавно, тоже лет 25. Сейчас уже все недавно [смеется]. А как вспомнишь, как это недавно было, уже десятки лет. Ну вот он тоже такой он, типа Шерешевского. И он ещё находил, также как от Мессинг, вещи находил. Там от, у кого что там спрятано, где там. Но он, по-моему, такой уже был более мелкая, как говорят, сошка.

[Мессинг, говорят, был звездой своего времени.]