Биографическая информация и история семьи. Первая квартира на Большой Дорогомиловской улице у Киевского вокзала. Дом на Чистых прудах. Неспокойная жизнь в 1930-е (00:00:00-00:06:42)
…это Вам более интересно? Или просто дома, в которых я жила? Вам нужны разоблачения — они могут затронуть первый дом. Это я нашла на Google Картах просто. Это первый дом, где я жила — у Киевского вокзала. Он в стиле Корбюзье [прим. ред. — Ле Корбюзье — французский архитектор швейцарского происхождения, пионер архитектурного модернизма и функционализм] был построен. И его должны были ломать — его собирались ломать. Здесь жила моя мама. Вот это вот здесь — балкончик, на котором мы жили. Тогда была жизнь совершенно патриархальная. И люди выходили вот здесь загорать — просто на крыши… и всё прочее. Всё это я знаю от мамы. Это была хорошая квартира, 4-комнатная.
[О каких годах мы сейчас говорим? Для записи.]
Мы говорим о [19]36-м — они переехали из Петербурга в [19]36-м году. Бабушка моя жила в Петербурге, хотя она была из Ростова. Каким образом она получила, я не знаю… такую большую квартиру, что там просто… человек терялся в одном углу, зрительно в другом. А потом мой дедушка получил должность. Он был фармаколог. Заведующий кафедрой фармакологии, которая создавалась тогда, отделением. И ему это предложили. И бабушка очень захотела, чтобы они переехали, потому что она боялась арестов. И действительно… А тут он был новым человеком — и как-то вот он был не арестован. Хотя арестов было очень много. Мама рассказывала, что, ну вот, каждую ночь… Каждую ночь, как Вы понимаете, они ждали. И один раз им позвонили в дверь. И бабушка с дедушкой простились, и бабушка мужественно открыла дверь. И это была Скорая помощь, которая в другую квартиру. Просто ошиблась этажом. Ну вот. То же самое было у моего отца. Которые были не знакомы. Вот — это дом на Чистых прудах… большой дом на Чистых прудах — гораздо больше по размеру — где жили, в основном, инженеры и всякое такое. Дедушка мой со стороны отца был инженером по авиации. И у него была безумная идея —построить самолёт из пластмассы. Чтобы они легче летали. Для этого нужно особую пластмассу, естественно, и он вот этим вот занимался. Вот этот дом замечательный на Чистых прудах, который я очень любила, — прожила там, в общем, всего три года. Но это чувство такой вот любви — вот именно к этому месту, а не к тому… и не к [дому на улице] Качалова [Малая Никитская] потом. Теперь…. Там [в доме на Чистых прудах] то же самое было. И папа рассказывал, что, когда они переехали (папа мой [19]29-го, фактически [19]30-го года рождения), там жили разные. В основном, инженеры, иногда было довольно много военных. И он был маленький, и заметил, что его родители… в основном, папа — маме читал вслух. Где-то такие вещи, которые были часа на два, два с половиной чтения.
[Папа маме читал вслух?]
Его папа своей жене — его маме… моей бабушке дедушка. Они вечером папу укладывали, и начиналось вот это чтение вслух. И только потом он понимал, что они где-то до полчетвёртого пережидали время и понимали — сегодня не придут. И после этого ложились спать. И… А в это время там были и самоубийства, и страшные крики раздавались. Вот этого было гораздо больше, чем в мамином доме [у Киевского вокзала]. Мамин дом, во-первых, сам был маленький довольно. И там как-то было потише. Но…
[А подождите секундочку. Это какие сейчас года?]
Это всё [19]30-е годы.
[То есть уже после [19]36-го?]
[19]36-й, [19]37-й, [19]38-й, да. Это вот… перед войной. Теперь — война! Значит, когда была война (вот, смотрите — вот этот дом мамин) у дедушки моего сразу стал инфаркт, и они не смогли уехать в эвакуацию. Они спускались в подвал и спускались… ещё здесь Киевский вокзал — как Вы понимаете. Уже было метро. А здесь были зенитчики. Но зенитчики устанавливали на крыше свои зенитки. И стреляли по врагам. У бабушки… Бабушка была из очень богатой купеческой семьи — ростовских коммерсантов. Так вот, как бы. И все брильянты пропали после. Но мы победили. Ну, ничего… Они считали, что… они боялись, как бы, заявить об этом, как Вы понимаете. Ну, ничего. Я считаю, что это ерунда. И что было потом? А в этом доме — это был дом довольно, с одной стороны, такой интересный…
[А Вы знаете адрес его?]
Это Большая Дорогомиловская [улица]. Но дом не помню. Какой-то… не помню, вот честно скажу… Большая Дорогомиловская. Он был около Киевского вокзала. И вот тут уже я появляюсь. Что я? Я родилась в [19]56-м году. В [19]60-е годы крестьянам стали давать паспорта. И на Киевском вокзале скапливалось много людей, которые приезжали в Москву, чтобы находить своё светлое будущее в Москве. В квартире напротив жила очень неспокойная семья. Это были две сестры, которые были очень красивыми, у них было очень много мужчин, и они их ненавидели. Они их всё время выгоняли. Было вот такое вот. Один раз один человек чуть не убил мою маму, приняв за очередную вот неверную сестру и так далее. И у одной женщины был муж, который сказал, что «Вот здесь мой диван — и я буду на этом диване спать». И она тогда вышвырнула этот диван на лестницу, чтоб ему негде было спать. Но дворник унёс этот диван на чердак. И на этом чердаке, Саша, там ночевали… там такое было! Вообще на этом диване… И я сейчас вспоминаю, как маленькую меня (лет пяти)… Я выхожу, 8-й этаж… Лифт ходил очень медленно, и вызывание лифта — это была целая история. И пока вызвали лифт, я поднялась и увидела людей, которые что-то делали. И я сказала: «Там какие-то люди, и они что-то делают!» И меня няня сразу увела, чтобы я не видела, что они там делают. И каждый раз говорили, что это опасно. Что нужно наверх туда ни в коем случае не подниматься. И вообще, было ощущение у меня: вот здесь вот мы живём — видите, башня — всё вокруг полно опасностей. Река — здесь она видна, Москва-река. И она полна опасности. Мне снились ночью сны, что меня бросают в реку. Причём родной отец. И там чудовища. И всякое такое.
Ощущение опасности. 1963-й год – переезд в квартиру отца на Чистопрудный бульвар, 15. Страшные истории от няни. Про неофициальные названия «Чистяки», «Аннушка», «Пампуш». Про употребление советских названий улиц и мест (00:06:42-00:12:00)
[А почему родной отец?]
Не знаю. Фрейдизм, наверно, какой-то. Но, в общем, было ощущение, действительно, вот, что вокруг всё страшно. Что Киевский вокзал — и там могут украсть цыгане (там действительно были цыгане). Что сюда приходят с Киевского вокзала какие-то люди, в подъездах — что звонят в дверь. Уже ночные звонки — это было совсем не то. Это были — просили переночевать и вот такого типа что-то. И, действительно, было ощущение полной неспокойной жизни. И вот расположение этого дома, действительно, об этом говорит. Потом, когда (в [19]63-м, что ли, году) умер мой дедушка, мы переехали вот… не сюда. Вот переехали… мы переехали на Чистые пруды, где была квартира моего отца. Где были аресты и всё такое очень активное. Тут было — наоборот — ощущение полного покоя. Почему-то покоя и умиротворения. Вот балкончик, с которого я бросала…
[А адрес?]
Адрес — это Чистопрудный бульвар, дом 15. Я бросала деньги.
[Зачем?]
Мне было интересно. Как… люди идут, а у них… Ну, мелкие — монетки, конечно.
[Как они будут реагировать?]
Да. Нет, вообще, это было очень глупо. Потому что по закону высоты, понимаете, я могла… если попасть пятаком по голове… Но, слава богу, этого не произошло. Но, честно скажу, моя мама тоже так делала. Она меня научила. Ещё тогда… там тоже был 8-й этаж.
[А зачем?]
Саш, ну, я не знаю, зачем. Тут было всё хорошо. Внутри были здания барачного типа. Но у нас были домработницы. У меня была няня, которая моё умиротворение всё время пыталась поколебать. И говорила — была идея — что девушек жгут в котельных.
[Кто?]
Плохие люди.
[А, няня говорила?]
Да. Ну, преступники. Преступники. Что нужно вот… Опять сожгли, и чтобы я была осторожна. Тогда дети в 7-8 лет гуляли одни во дворе. Это было совершенно нормально. В школу я ходила одна через дворы — это было тоже совершенно нормально. И мы все, в основном — наша школа — все жили вот в этом огромном доме, внутри которого было несколько корпусов. И там было всё очень мило и всё хорошо. К сожалению, только три года. Квартира была, правда, очень маленькая, как я теперь понимаю. Что там было интересного? Да ничего. Для Вас. Какие-то как называлось это? Называлось Чистые пруды.
[Не сокращали никак?]
Вы знаете, нет. Это в каких-то романах там — где-то я читала про «Чистяки» и всё. Меня это коробило. Потому что настоящие жители Чистых прудов этого не делали. Папа там прожил всю жизнь… Но он приехал туда откуда-то — даже не знаю адреса. Но тоже из Москвы. Но в возрасте лет трёх. И они все… они обожали [Чистопрудный] бульвар — они гуляли там. Есть фильм «Чистые пруды» [1965 г.] — там всё это. И это вот было, действительно. Мой папа... Они говорили: «Чистые пруды». Всегда. Никакого… И всё. И мама моя была у Киевского вокзала, но они [называли] «Дорогомиловская» — ничего интересного не было. Чистые пруды были прудами. Они там гуляли. На каток я ходила — тоже никак это не называла. Трамвай не назывался «Аннушкой».
[А Вы не слышали название «Пампуш» — памятник Пушкину?]
Слышала, но сама так никогда не называла. Так это… Пампуш назывался тогда, когда он стоял в другом месте. Когда был новояз [прим. ред. — новоязом называют различные нововведения советской эпохи — от лозунгов и названий пятилеток до канцелярита, от идеологической лексики до сложных синтаксических конструкций, от обращений «товарищ» и «гражданин» до аббревиатур. Вымышленный язык из романа-антиутопии Джорджа Оруэлла «1984».]. Когда была идея вот такого. А в период уже даже молодости даже моих родителей, уже идеи этого Твербуля [прим. ред. — сок. от «Тверской бульвар»] не было. Совершенно. И поэтому нет. С уважением и любовью называлось… всё называлось, ну, что было. А называли старые названия — Покровка, вот. Словом «Покровка» называл всегда папа и всегда употреблял только его.
[То есть советские названия не использовал?]
Не использовал. Советское название не использовалось совершенно. Я не хочу сказать, что он вообще не использовал. Например, улица Горького называлась улица Горького… и Тверская — она не называлась Тверской. Когда мы переехали на Малую Никитскую, она была [улицей] Качалова — её и восприняли как Качалова. Но папа вот… вот вокруг себя он старался воссоздать более старое такое. Поэтому она называлась Покровка. Именно Покровка и Маросейка. Что ещё могу сказать про Чистые пруды? Кроме любви и определённого такого… Ну вот, действительно удивительное чувство.
Бараки в районе Чистых прудов и Малой Никитской (улицы Качалова) (00:12:00-00:19:25)
Просто ничего. Потому что, слава богу, никаких страшных случаев с сжиганием в котельной не было… И ничего этого не знала…
[А как Вы к этим историям относились?]
Боялась. Я очень боялась!
[Прям боялись?]
Да!
[То есть Вы по котельным не ходили — это действовало?]
Нет-нет-нет, она действовала, потому что там были эти котельные, и действительно… Кроме того, она ещё говорила, что в бараках тоже живут плохие люди. Чтобы мы не ходили. А мы ходили, потому что мы прыгали с...
[А где там были бараки?]
…крыши. С крыши бараков прыгали в сугробы и… и ничего, живы оставались.
[А где там были бараки?]
Бараки были… Если представить себе вот такой большой двор, то вот тут вот идёт Чистопрудный бульвар, вот тут идёт большой вот так вот этот… дом. А вот тут внутри — они были внутри, как бы, внутри дворовой территории. И там были… жили люди в ужасных условиях в каких-то совершенно.
[Какие-то проще нарисовать факты документальные.]
Хорошо. Просто как я это запоминаю?
[Ну да. А бараки там… а кто в этих бараках жил?]
Не знаю. Мы с ними не общались, с этими людьми. Так. Сейчас я представлю себе. Вот это [Чистопрудный] бульвар. Здесь бульвар. Бульвар. Вот так дом. Вот он шёл так. Тут ворота. И так. И тут он был, и так он был. И потом ещё — это был очень большой дом, на Чистых прудах — тут ещё был корпус. Тут, вот так вот. Мы чуть в него не переехали. Это тоже — всё это был дом 15. А вот тут — тут была какая-то странная стена. Что было за ней, я не знаю. Просто никогда не знала, не думала. Тут была помойка. Вот тут они были. Вот тут тянулась довольно такая сложная линия вот таких вот (я бы заштриховала) одноэтажных зданий, куда можно было войти даже из разных мест. Там жили люди. Как они отапливались… Я жила там только до третьего класса, поэтому… То есть три года — 1-й, 2-й, 3-й класс. Я не знаю, как они отапливались. У них была низкая крыша, которая здесь была повыше, а здесь пониже. И мы соревновались, кто с какого места прыгнет. Ну, я была не из прыгучих, честно скажу. И там, действительно, там вот… здесь начинался — вот тут, Саш, — такое маленькое пространство… какой-то вот такой вот я [пишу] «и. м.» — значит, «иной мир». Потому что там висело бельё — сушилось прямо на верёвках вот здесь вот протянутых… Там были какие-то маленькие дети странные. Но они на нас не обращали внимания. Мы туда заходили, но тоже на них особенно как на людей не обращали внимания. Эти бараки нас интересовали, только что вот мы гуляли. Но тут — вот тут, смотрите — проход! Тут был проход. И мы, зн… И была железная дверь. И мы знали, что, если открыть эту железную дверь, можно пройти в интересные места. Но ничего такого… не то, что железная дверь в стене, а тоже на Чистые пруды. Ну, вот где ОГИ [прим. ред. — не существующий сейчас клуб «Проект О.Г.И.», Потаповский пер., 8/12, стр. 2] потом, вот это вот всё — вот эти вот места. Это вообще замечательный район — он весь волшебный район какой-то. Потому что на [улице] Качалова ничего интересного потом уже не было. Про Качалова, про Берию — это я отдельный рассказ. И вот был проход. Но эта дверь всегда была заперта. Были, конечно — девочки рассказывали, что «Вот, один раз, я видела, что дверь открыта…» Ну, никто не видел. На самом деле, она была всегда закрыта. Но вот был какой-то проход. Я расспрашивала папу. Он сказал, что не интересовался вообще. Что он за помойку, барки… что вообще, когда он был молодым, они [бараки] были, но они туда даже не подходили и вообще не интересовались.
[Достаточно близко, получается?]
Очень близко! Подъезд вот был —наш подъезд — вот, самый крайний. Но абсолютно это вот был другой мир. Потому что (я слишком близко нарисовала), а здесь вот ещё была детская площадка — качали и вот такое. Сейчас они снесены. Что там было — неизвестно. Там жил какой-то вот такой, кусочек какого-то другого мира. Потому что это был невысокий корпус, а эти довольно высокие. Тут была большая детская площадка, очень хорошая. Но оно всё было какое-то обычное — такое же, как у нас. А вот этот кусок я очень хорошо помню. Я закрываю глаза и вижу какие-то странные бледные лица, какие-то люди. Кто это были люди? Дворники, наверно — мы считали, что там живут дворники. Может быть, действительно, дворники там жили. Няня мне говорила, чтобы я туда не подходила. Потом один раз мама мне сказала, что она шла — там сидели старушки и сказали, что «Мы про вашу дочь скажем — она ходит в бараки и там ещё прыгает с крыши». На что мама — у неё всегда была первая реакция меня защищать — и она сказала: «Значит, она смелая». Но дальше она мне сказала уже лично, что лучше туда особенно не ходить. Что там было? Дворники.
[Получается, Вас туда тянуло?]
Нет, не очень. Меня тянуло совершенно не общаться с этими людьми. Я воспринимала этих людей как пролов [прим. ред. — Пролы — это термин, который использует Джордж Оруэлл в своём романе-антиутопии «1984» для обозначения беспартийного пролетариата] как бы, вот такое. Так оно и было. Меня интересовало пространство такое. Вот эти строения — совсем не такие, как эти дома. Какие-то старинные. Но они были не очень старинные, я так думаю. Я думаю, что они тоже возникли… Может быть, здесь жили временно рабочие, которые это всё строили. Это же дома [19]20-х годов — это не дореволюционные были. И вот этот вот проход. Проход, конечно, интересовал. Но я ни разу через него не прошла. Это было очень хорошо, я так думаю. Теперь я Вам, Саша, расскажу совершенно другое. Потом прошли годы, и я стала жить на Малой Никитской (бывшей [улице] Качалова), ну и учиться в другой школе. Вот эту тему я совершенно, значит, забыла. Училась я в Поленовском дворике — вот эта школа, которая была около церкви, и сейчас она есть около церкви. Церковь тогда была недействующая, а там была лаборатория мультфильмов. Мы туда ходили, потому что папа одной из девочек там работал. Но у нас — как свободный урок — у нас была такая игра. Мы ходили там тоже по баракам. Нас туда страшно тянуло. Причём, только девочки. Мы ходили и записывали уже — тут [на Чистых прудах] я была маленькая — а там [на Малой Никитской] мы записывали, где какие проходы. Слава богу… Это были, в основном, опустевшие уже, выселенные дома, которые были обречены на слом — и там могли быть очень сомнительные люди. Слава богу, ни разу мы никого не встретили. Там была, с одной стороны, такое место — почему-то называлось «Горелка». И там был металлический мусор. И этот мелкий металлический мусор мы собирали, учителя его потом у нас отнимали. Почему-то это было нельзя. И мы ходили вот по этим местам.
Общество девочек «Борьба с мальчиками» — осваивали чердаки и подвалы (00:19:25-00:22:11)
У нас было общество из шести девочек. Которое называлось «Борьба с мальчиками». Потому что это, на самом деле, возникло, как бы, против мальчиков. Из-за чего? Потому что у нас была игра в «Казаки-разбойники», и нужно было найти людей. И нужно было не столько найти, сколько так спрятаться, чтобы тебя не нашли. И вот мы эти места и осваивали. Причём Вы знаете что, Саша, я Вам скажу — есть такой фильм плохой «Гостья из будущего» [1985 г.].
[Страшно популярный.]
Да.
[Можно немножко прикрою?]
Да-да, конечно. Я открыла. Хорошо. Там — в этом фильме — эта девушка из будущего, если Вы помните…
[Алиса Селезнёва.]
Да. Нет, не Алиса. А вот эта красавица, на которую обратили внимание. Она входит в один из подъездов, которые мы освоили. И в арбатских… Вот там вход в будущее, действительно — там, где… куда и мы ходили как в какой-то иной мир. В арбатских переулках. И там эти чердаки, подвалы, — мы всё это осваивали. Мы осваивали, мы давали клятву и подписывали, что мы никому не расскажем — особенно мальчикам — вот эти вот тайные места, где можно спрятаться. Папа у меня это нашёл — заставил выбросить.
[Почему?]
Потому что он сказал, что, когда он учился в школе, у них было общество краеведческое, на класс старше. Где просто ездили по Подмосковью, собирали какие-то предания о подмосковных усадьбах и прочее. Но это тоже было оформлено не просто так — взяли, собрались и поехали — а как общество какое-то. И все были арестованы. И поэтому папа мне сказал, чтобы я ничего такого…
[Когда это было?]
Это был, значит, год [19]68-й, [19]69-й уже. После [19]68-го. Конечно, я понимаю. Да. [19]68-й год, я хорошо помню.
[А с папой история когда случилась?]
С папой… Это, слава богу, не с ним случилось всё — это на класс его старше было. В [19]40-е годы уже, конечно, в [19]40-е. Уже после войны. Потому что, когда началась война, папа был ещё маленький — он, как бы, ничего это не помнит. Мама была ещё тем более маленькая. Папа уехал… они уехали в Казань. В эвакуацию. А мама оставалась в Москве. Теперь… Это что я отвлеклась — о чём я говорила? Давайте, значит, чтобы не отвлекаться.
Третья квартира на улице Качалова (Малая Никитская), 16. Дом Берии. История про смотр девушек "для парада" на первомайской демонстрации (00:22:11-00:27:38)
Третья квартира — основная — это [на улице] Качалова. Теперь. Мы переехали в [19]67-м году, как я понимаю. Или [19]66-м? На Качалова — Малая Никитская — замечательный дом. Он у меня тоже есть — дом 16. И вот там я… Вот он. Между прочим, посмотрите, они похожи. Вот этот — вот этот дом и этот дом. Этот дом начала [19]30-х годов или конца [19]20-х. Здесь написано «19» — это неправда. На самом деле, это дом 16. Что в этом доме было хорошего? Да всё было хорошо. Первый этаж только был не очень хорошо. Но, в общем, как бы…
[Какой адрес?]
[Улица] Качалова, 16. Теперь Малая Никитская.
Но чем это было… что там мистического было и интересного? В начале нашей улицы, которая выходила на Садовое кольцо, был особняк посольства Нигерии, по-моему, — которое было домом [Лаврентия Павловича] Берии [прим. ред. — сейчас посольство Туниса, Малая Никитская, 28/1].
[До этого?]
До этого, да. Когда моя мама была студенткой чуть ли не первого или второго курса… Она была хорошенькая, но неспортивная, в общем, особенно. Вдруг к ним пришёл человек, который… на физкультуру. И сказал, что он отбирает девушек для парада на первомайской демонстрации. И маму отобрали. И мама участвовала в этой демонстрации — нельзя же было отказаться.
[Какой это был год?]
Сейчас я соображу. Если мама тридцать… я думаю, год какой-нибудь… [19]49-й, [19]50-й. Скорее [19]50-й. Вот такой вот. И мама была неспортивная, и другие девушки тоже были неспортивные. И там встретились ещё другие девушки, которые тоже были неспортивными. Но в трико они должны были идти, и идти вот, как бы, изображая физкультурный парад. Мама очень удивлялась, почему взяли их, хотя есть же действительно какие-то профессиональные спортсменки. Но, как потом она узнала, это было для Берия. Потому что… вот выбирали такой типаж, который ему нравился. У мамы было южное лицо — у неё греческая кровь. И поэтому… ну, вот, возможно. Но скажу честно, Саш, он её не выбрал. Чего не было, того не было.
[Откуда она узнала?]
Откуда она узнала? Ей это рассказали потом.
[Кто?]
Вы знаете, не знаю. Вы знаете — хороший вопрос. Хороший вопрос, кто. Это было рассказано уже гораздо более потом, и она задним числом сопоставила и сообразила, чего она избежала. Гораздо позднее. Как например, тоже… Мама мне рассказывала: когда ей было 15 лет, за ней ухаживал молодой человек по имени Женя. Они иногда встречались, гуляли, но он ей совершенно не нравился. И потом она не знала, что придумать. И позвонил… Потому что не хотелось сказать «ты мне надоел» — он ничего плохого не сделал. И он ей позвонил один раз, и она сказала: «Женя, нам больше не нужно встречаться, потому что я всё знаю». И он сказал: «Да, я так и знал, что когда-нибудь ты всё узнаешь». И повесил трубку. И она… Я сказала: «Мама, а что узнала?». «А я не знаю, — сказала она. — Мне вдруг пришла в голову мысль вот так сказать». И тогда я ей сказала: «Ты не понимаешь, что у него, наверно, был арестован отец?». И мама сказала: «Боже мой, да. Я сейчас это поняла. Тогда мне это не приходило в голову». Хотя она всё знала, как бы. Но вот… вот тогда да. Но, может, со стороны, издалека что-то смотришь. И теперь. Дом Берия находился… он был построен поздно. Большая Никитская улица была построена… уже проложена — Большая Никитская — чуть не в XVI веке. От бывшей стены, от Никитских ворот к Садовому кольцу.
[Тоже надо бы подписать, что это Большая Никитская.]
Хорошо, это Большая и Малая [пишет]. Большая Никитская. И Малая. Малая. Вот у нас идёт Садовое кольцо. Вот тут Никитские Ворота. Ворота [пишет]. И Большая Никитская — широкая по тем временам уже улица, это была… Большая Никитская. Она была давно. Но у неё был — как мы бы сейчас назвали — дублёр, вот, отчасти. И на ней довольно много старинных особняков. Малая Никитская — которая теперь доходит до Большой, и они идут вот так — на самом деле была куском только. Она гораздо уже.
Всполье. Погосты — нечистое место. Про Ю.М. Лотмана и Церковь «Большого Вознесения». Дом Берии — слухи и факты (00:27:38-00:34:03)
И здесь располагалось незастроенное пространство, которое называлось Всполье. И там ничего не было. Теперь. Вот здесь у нас церковь…
[Называлось Всполье?]
Всполье. Мы его не называли Всполье. Церковь Большого Вознесения, в которой венчался Пушкин. Она тогда строилась. Это места, где рядом жили Гончаровы. И он всё это знал. Адрес точный не знаю, Саша, стыжусь [прим. ред. — Храм Вознесения Господня в Сторожах, у Никитских ворот, Большая Никитская, 36] Значит, вот здесь — это Баженовская [арх. Баженов] церковь Большого Вознесения. Она и сейчас существует.
И, я вспоминаю, много лет назад у нас часто бывал Юрий Михайлович Лотман [прим. ред. — советский и российский литературовед, культуролог и семиотик]. Я была девочкой — мне было, предположим, 12 лет. И я не понимала. И Лотман сказал, что он ждал Бориса Успенского, Бориса Андреевича [прим. ред. — советский и российский филолог, лингвист, семиотик, историк языка и культуры, теоретик искусства], у церкви Большого Вознесения почти полчаса. И страшно заморозился… Сюда вот должен… и вот они пришли, и он боится, что он заболеет. Чтобы сделать ему приятное, я сказала: «Юрий Михайлович, а Вы знаете, что в этой церкви венчался Пушкин?». На что мама сказала: «Если ты не умеешь себя вести, ты лучше вообще уйди из-за стола». Я подумала: «А что я такого сказала плохого? Человек интересуется, наверно, Пушкиным, ему будет интересно узнать вот эти сведения». И все засмеялись ещё надо мной. Думаю: «Чего они смеются вообще? Это же правда так и было!».
Но теперь. Эта церковь была. А здесь была другая церковь, которую я уже не застала, но Пушкин ещё застал. Это была церковь… сейчас скажу. Мученика Егория какого-то. Затем. Теперь — вот у нас церковь Большого Вознесения. Здесь было место… погост. Как Вы понимаете.
[То есть, реально…]
Кладбище.
[Остатки реального кладбища, да?]
Нет. Нет. Остатки… Мы не застали. Там было место, которое считалось нечистым. Вот это место. Потому что это было место бывшего кладбища. Но, когда мы переехали — значит, в [19]66-м или в [19]67-м году — то там, опять же, были эти барачного типа какие-то одноэтажные маленькие домики. Их потом снесли, но ничего там строить как-то не получалось. И сейчас там сквер и памятник Алексею Толстому. Алексею Николаевичу, конечно. Ну, вот так. Теперь, здесь — тоже была вот эта церковь. И здесь тоже был погост. Соответственно. И вот на этом месте и стоит дом Берия — он стоит на костях. И это место, считается, что ещё застал Пушкин. И он описал маленькую церковь и кладбище в повести «Гробовщик». И чтобы… Которые встают оттуда — это вот — приходят… всё это вот… это место было им описано. Но уже где-то… уже после смерти Пушкина, конечно — то есть, где-то в середине XIX века, — это всё стало застраиваться. И церковь была не при советской власти — она была разрушена ещё до советской власти, потому что просто была идея вот продлевания улицы. Церковь, кладбище, конечно, было уничтожено. И особняк-то конца XIX века. Честно скажу, вот если наш здесь замечательный особняк Рябушинского [архитектора] Шехтеля [Малая Никитская ул., 6/2], то мы всё про него знаем. А вот кто строил дом Берии, не знаю. Просто не знаю. Но это дом строили не для Берии. Это кто-то его построил и недолго там жил. Наверно, люди уехали сразу. Когда всё началось. Ну, в общем, этот дом — считалось, что он построен на костях. И что это несчастливый дом, и всё такое. Мама говорила, что когда она была молодая, то вообще считалось, что вот по этому месту — здесь, где Садовое кольцо, лучше не ходить. Здесь, на самом деле, глухая стена. Вот так.
[Отметьте, пожалуйста, на этой карте, где нельзя было ходить.]
Нельзя ходить девушкам. Да и не девушкам. Вообще лучше не ходить. Нельзя ходить. Но! Особенной опасности не было, потому что там была глухая стена. Как Вы понимаете — и нельзя было ходить, и Берия не хотел, чтобы ему всё время заглядывали.
[А это из-за Берии нельзя ходить или потому что там…]
Из-за Берия!
[…там погост?]
Нет, из-за Берия, из-за Берия! То, что там был погост — это узнала мама потом. Когда мы уже переехали в этот район и стали просто интересоваться историей района. А жила-то мама вот тут. Вот смотрите — это Садовое кольцо, вот тут примерно Киевский вокзал. И для неё это всё были не такие уж далёкие места. И они здесь гуляли, гуляли по Садовому кольцу. Но вот на этом месте нельзя было ходить. Потому что вот оттуда — там смотрели и следили. И считалось, что это мрачное место. Всё просто — это мрачность из-за Берии. Это было не мистически-мрачное место — они знали, что это дом, где живёт Берия. И что там страшно, и всё. Кроме того, считали, что там раздаются крики. Но это когда мама там не жила. Вот так вот получилось. Раздаются крики людей, которых пытают в подвалах. Но когда мы уже переехали… Вот, примерно, дом 16 — вот здесь вот он у нас… То уже никаких рассказов про крики, уже у нас в районе не рассказывали. Поэтому я так думала, что крики пытаемых в подвалах — это тоже рассказы мистические. Потому что этого просто не может быть. Потому что просто… ну, этого не было — он же здесь жил. Девушки там были. А каких пытаемых в подвалах… Это было в другом месте, как Вы понимаете. В других местах. Всё. И мы здесь жили. Что ещё у нас тут может быть интересного?
Дом для Брежнева (00:34:03-00:36:55)
У нас тут… вот сейчас скажу. Жил [Леонид Ильич] Брежнев. И он не жил…
[В каком смысле, жил?]
Это был дом Брежнева — который для него построили. Но это построили уже в [19]70-е годы. Это был дом, у которого — как папа тайно обратил внимание и это мне сказал — 6-й этаж был гораздо выше, чем остальные. Это было видно по окнам просто. Это был переулок… вот улица Щусева — здесь она была. Щусева. И здесь вот у нас Дом архитекторов. Дом архитекторов. Который очень красивый, кстати. И здесь было раньше всё застроено, а теперь на две стороны выходит. И этот… Но Брежневу не понравилось в этом районе. Для него построили, и он сказал: «Район недостаточно зелёный, и вида нет, и вообще я плохо себя чувствую и предпочитаю жить за городом где-то». И он не жил. И поэтому дом — эту квартиру — вот отдали кому-то другому, но это был такой цековский дом [прим. ред. — многоквартирные жилые дома для высших слоев советского руководства]. И мы сразу построили стеллаж, где шестая полка была вот такой высокой — называлась «полка Брежнев». Такое вот у нас. Ну, вот. Но это «Брежнев», это в кавычках я пишу «Брежнев». Теперь что ещё могу рассказать?
[А почему всё-таки на этаж выше?]
Чтобы у него были высокие потолки — очень просто. Ну, всюду, предположим, там было три с половиной метра, а здесь пять метров.
[Не по соображениям, там, безопасности?]
Нет, нет. Я так понимаю… Мне это в голову не приходило. Нет, какая безопасность? Просто чтоб у него были высокие потолки, и ему было свободно дышать. Хорошо. Всегда считалось — высокие потолки лучше.
[Давайте приоткроем чуть-чуть окно, потому что…]
Да, хорошо. Вот именно рассказ про Брежнева.
[Чуть-чуть просто чтобы…]
Теперь. Как что называли. Ничего я тоже не помню, как называли. Елисеевский гастроном. Тоже всё было близко. Здесь. Но улица была Горького [Тверская] всё равно. Филипповская булочная… Хотя она была не Филипповская — это было... Но остальное всё как-то так — как называли, так и называли. У меня же мама была лингвист, и она не любила очень, когда коверкают речь или ещё какие-то вещи. Поэтому, ну, как-то так. «Елисеевский», по-моему, и сейчас говорят.
[А вот родители не учили опасаться агентов КГБ? Не знаю, не говорить по телефону какой-то личной информации?]
Совершенно ясное дело. Но это никак не связано с местоположением. Конечно, учили. Естественно. Но это уже скорее потом.
Воспоминания о школе. Контингент учащихся 12-й французской спецшколы (00:36:55-00:42:00)
Вы знаете что? Когда я училась в школе… У меня была очень интересная 12-ая спецшкола. Первые три года я училась вот в этих жутких местах — там была плохая школа, честно скажу. А потом — мы когда переехали — меня в 4-й класс перевели во французскую школу, которая вот была на Поленовском дворике и арбатских переулках. В школе у меня был… контингент резко делился на две… нет, на три группы. Честно скажу, на три. С одной стороны, это были дети местных арбатских переулков. Которые, как правило, плохо учились. Причём мы, девушки (уже в старших классах), как ни странно, были достаточно целомудренные, я бы так сказала. У нас училась всего год внучка Щипачёва и Эренбурга одновременно — Ира Щипачёва. Которая курила и материлась через каждое слово. Мне это очень нравилось. Но не всем это нравилось. Потом её отчислили. А мы были, в основном, приличного поведения. А вот другие девочки — которые и арбатских переулков… например, одну просто зарезал возлюбленный. Потому что она ему изменила. Но не до смерти он зарезал — она потом вернулась. Какая-то, я помню, сказала, что не может прийти на экзамен, потому что у неё аборт назначен на этот день… И всякое такое. Это были местная шпана, местные переулки, вот такое. И, как правило, учились они довольно плохо. Но иногда не так уж плохо, потому что, в принципе, если в голове есть что-то, то они слушались. А куда им было ещё идти? Вторая категория очень широкая. Я бы сказала, это можно назвать «дети интеллигенции». Дети интеллигенции были разные. Туда входили разные дети. И «левой» интеллигенции и, скорее даже, «правой» интеллигенции. И ещё очень маленькая группа была… Там правая интеллигенция — дети, которые были в посольствах. Это не значит… Например, Андрей Ерофеев, с которым я училась в одном классе. Отец его был жуткой сукой. Но сам он и брат его Виктор Ерофеев — они, естественно, уже как бы… жили другими идеалами. Но ещё была маленькая группа — иностранцы. Потому что у нас была французская школа. Их было мало. Они говорили по-русски плоховато. По-французски говорили неплохо. Учились все обычно плохо. Были представители Африки, Камбоджи... Камбоджийский принц у нас учился. Он успевал только по физкультуре. По остальным предметам никак. По физкультуре он взлетал на… вообще одной рукой там по канату и всякое такое. Но и на лыжах! Нет и на лыжах. Потом... И в школе, я помню, [19]68-й год — у нас был мальчик один (не буду называть его имя). Отец его был журналист, но он, скорее, был спортивный комментатор, как я понимаю. И в [19]68-м году, в сентябре, он рассказал нам — 6-й или 7-й класс — что вот, мы должны были ввести войска в Чехословакию… потому что и потому-то, и потому-то, и потому-то. Все дети понимали, что это нехороший поступок. И что так… Но. Его сын сказал, оправдываясь: «Если бы отец отказался выступить, прийти и выступить, — бедный человек — то его бы расстреляли». Я думаю, что он преувеличивал всё-таки. Но он понимал, как бы, что это подло, но поступить иначе нельзя. Были ли у нас в классе стукачи? Были ли родители, то есть, учителя, которые следили? Не знаю. Знаете, мы жили как-то вне этого. У меня была только идея… В 10-м классе учительница по литературе вдвоём меня начала вдруг разводить на какие-то такие антисоветские разговоры, и я этому поддалась. А потом подумала: «А, может быть, она это делает нарочно? А, может быть, и нет. Может быть — совсем нет. И она, наоборот, хотела найти кого-то, кто Некрасова осмысляет так же, как и она сама в душе, но не может сказать». Но более… и всё. В общем, мы жили, честно скажу, Саш, довольно свободной жизнью. Хотя не совсем. Потому что в 8-м классе мы ходили все в Клуб юных искусствоведов. С нами ходила, в основном, кроме меня, ещё такая Катя Уфимцева. Которая потом стала известным театроведом, и она ведёт театральные гостиные — вот мы учились с ней в одном классе и дружили. И мальчики с нами тоже туда ходили. Ещё ходили мальчики из 7-й школы, где учился Андрей Зорин. Но он не ходил. Ну, в общем, девочки как-то завидовали. В общем, была вот такая вот немножко неприятная атмосфера. И называлось, что «мы ставим себя вне интересов класса».
Про вещевое неравенство. Вступление в комсомол и «Ленинский зачет» (00:42:00-00:51:03)
И, кроме того, было одно родительское собрание, после которого мама пришла (тоже 8-й класс, наверное) совершенно в ужасе, потому что сказали, что некоторые девочки говорят, что у нас плохая промышленность — и кофточка немецкая, и туфли французские лучше. Это что же это такое, чему учат люди в школе — и вот такой ужас. И мама сказала: «Надо быть осторожней», — и всё. Ну, мы жили довольно бедно, поэтому для меня это как-то было… это скорей… не так важно. Это, скорей те, кто из дипломатических кругов — вот они это как бы и имели: французские кофточки, немецкие туфли.
[Это осуждалось?]
Нет, Вы знаете… ну, как это осуждалось? Например, девочка Ася Максимычева. Отец которой был первым секретарём нашего посольства в Париже. У неё были такие сапоги, на которые можно было только смотреть — чтобы иметь такие, нельзя было даже помыслить. И все понимали, что с ней ровняться в этом отношении… и всё остальное. У неё и дома были такие вещи. У неё был «Астерикс»! (Ходила читать — мне очень нравилось.) Но училась она плохо, кстати. Но она приятный человек была, да. Но… и что она? Но смотрели другие и говорили — вот у неё французские сапоги, вот у неё дублёнка есть. Вот ещё у кого-то есть дублёнка. И вот… А у нас в стране нельзя пойти купить роскошные такие сапоги и дублёнку и всё такое. И начинали это дома говорить с родителями. Родители испуганно говорили: «О, боже, какой ужас! Дети начинают что-то сопоставлять и это очень нехорошо». Но это было один раз, это был такой всплеск. Теперь дальше, что было со мной.
Мама мне сказала, что я должна вступить всё-таки в комсомол. Я не хотела, но она меня уговаривала вступать. И было такое странное мероприятие, которое называлось «Ленинский зачёт». Он был приурочен ко дню рождения Ленина. Хотя необязательно в этот день проходил, но примерно — это было во второй половине апреля. Нужно было рассказать, что ты хорошего сделал. Учёба не считалась. А нужно было, что ты так… общественное сделал и так далее. Я должна была пройти этот «Ленинский зачёт». Но я его не прошла, потому что я была признана недостаточно общественной. То есть вообще не общественной. И, более того, мне сказали, что… тут и попомнили, что я вместо того, чтобы общественной работой заниматься, не только сама хожу в Клуб юных искусствоведов, в Музей Изобразительных Искусств, но и… и других подбиваю ходить вместе со мной. И когда вообще субботник и такое, то вот, получается, что я веду себя антиобщественно.
И Катю Уфимцеву тоже — нас обеих провалили. И она не стала даже и поступать. А я всё-таки решила попробовать — и всё равно подала документы на вступление в комсомол. И на школьном совете (или как оно называлось, я уже не помню) меня провалили. И сказали, что «Человек вот — он не прошёл «Ленинский зачёт», он не общественный». И всё —«Она недостойна быть в комсомоле». Меня не приняли. Забегая вперёд, скажу, что со мной учился такой Миша Кончаловский, который в 10-м классе только стал вступать. И ему сказали: «Ты вступаешь в комсомол только для того, чтобы поступить в медицинский». Он 1-й Медицинский кончил, сейчас он известный гематолог и заведует отделом заболеваний крови вот в Институте крови. Лучевой болезнью он занимается. И он тогда хотел только поступать в 1-й Медицинский. «Ты хочешь только, чтобы тебя приняли в институт!». На что он сказал: «А вы все? А вы разве не для этого сами вступали в комсомол?». Ну, конечно, его не приняли. Но, Саша, он поступил. Представьте себе. Он никогда не был комсомольцем — и так спокойно взял и поступил. Потому что, опять же, за меня заступилась мама. Она пришла и сказала, что у меня гайморит и в силу этого я не хожу на субботники и вообще не веду общественный образ жизни. И она всё время повторяла фразу: «Неужели комсомол не для тех, у кого гайморит?». Самое смешное, что у меня был не гайморит, а киста в гайморовой пазухе. И, в общем, действительно, потом мне её вылечили и… Но! Я стала заниматься общественной работой и, в частности, стала директором музея истории школы. И мне это очень нравилось. Я брала интервью у разных людей. У нас были интересные, там актёры какие-то... Малявина, Збруев — это учились тоже в нашей школе. Я к ним ходила домой и всё такое. И потом, самое смешное, что в 9-м классе как-то всё изменилось, и уже никто за мной не ходил. А я сама ходила уже — правда, не туда, а в Институт восточных культур на курс японской культуры. Почему-то это было можно. Потому что я одна туда ходила и даже если, например, я говорила: «Я не пойду на субботник, у нас сегодня занятие по японской гравюре», учительница говорила: «Иди, иди, конечно». Вот так вот, с уважением. Потому что это я индивидуально себя проявляла здесь немножко, а не оттягивала... Вот было страшно на год старше, что я за собой оттягивала какую-то группу детей. Других. А когда я никого не оттягивала и одна ходила — то это всё было можно. И потом всё — в 9-м классе я, значит, поступила. Но правда, честно скажу, у меня была тройка по поведению. Прямо в аттестате. В аттестате, вот, у меня две тройки — алгебра и поведение. Хотя поведение всем ставили обычно пятёрку. Потому… Я вела себя не очень-то хорошо. Но ничего такого ужасного я не делала. Были какие-то дети, которые совершали гораздо более страшные поступки. Но правда, например, когда Ляля Строева надела галстук на скелет в кабинете биологии, ей сделали выговор. А потом, когда она украла кошелёк у учительницы, её всё-таки отчислили. А сын её… то есть брат её — Саша Строев — он кончал тоже (на год старше меня) нашу школу тоже. И Ляля потом где-то кончала школу рабочей молодёжи. Но потом поступила в театральный. Но я опаздывала — я просто не хотела рано вставать. Я приходила к 3-му уроку, к середине 3-го урока. Меня уже ждали. Опять. Меня запи… «Сегодня не пустим» — «Ну, не пустите — не пустите». У меня была… был вид такой, что… как бы «а мне плевать на вас вообще, на всех». Хотя к школе неплохо относилась — даже к некоторым учителям, к одноклассникам некоторым неплохо относилась… дружила с ними, с некоторыми. Но в душе у меня был какой-то свой отдельный мир. И я, как бы, забивала на всё. Ну, не пустили — не пустили. Ну, что-то. Ну… Я понимала, что учусь я, в целом, не так плохо. Честно скажу, в старших классах по алгебре мне было трудновато, а всё остальное я училась неплохо. Я думала, что меня вряд ли исключат. Поэтому я… я иногда просто не приходила. Потому что просто спала. Я никаким не подвергалась соблазнам страшным: распутству, наркомании, — нет. Ну, курить — курили, конечно же. Ну и всё. Ну, просто вот я всё время опаздывала. И мне это не забыли. И мне поставили тройку, причём в характеристике тоже написали, что я человек ненадёжный, потому что… не потому что я такая, а что я человек безответственный. На меня нельзя полностью положиться. И когда я пришла подавать документы на филфак, там было собеседование. И какой-то человек (имени его я не помню, отчества) сказал: «А почему у Вас по поведению тройка?» И я сказала, что, ну, вот «У нас очень строго к этому относились, к поведению, и я действительно иногда пропускала первые… правду сказала, первые уроки». Это была действительно чистая правда. Ещё, правда, есть, что сказать, про поведение. И… всё. Я не поступила. Второй раз я поступила. Второй раз у меня была характеристика уже…
[А что Вы делали год?]
М?
[А что Вы делали год?]
Я работала. Меня мама устроила в лабораторию структурной и прикладной лингвистики лаборантом. И я расшифровывала записи из кавказских экспедиций просто на языки… там классифицировали всё. Мама надеялась, наверно, что я пропитаюсь интересом ко всему этому. Но я совершенно не пропиталась.
[Но как же потом?]
Нет. А потом я поступила на романо-германское отделение.
[Ну да, но всё равно.]
Ну, нет, СиПЛ [структурная и прикладная лингвистика] — это особый мир. Нет-нет. А мама надеялась, что я этим миром пропитаюсь. Вот — вот, экспедициями. Но нет. Нет. Это неважно. И потом у меня была характеристика оттуда и всё. И я уже потом поступила со всеми пятёрками, и всё было очень хорошо.
Про страшное потрясение. Пионерский лагерь «Малаховка» (00:51:03-00:56:26)
Теперь, Саша, что было в школе — ещё вот какой момент преследования. С той же Катей Уфимцевой мы занимались в 6-м классе — после, в лагере — ужасным делом. Ужасным, как сейчас я вспоминаю. Это была игра…
[В пионерском лагере?]
Пионерский лагерь «Малаховка», да. «Кто ближе простоит перед электричкой». Но я проигрывала, а она больше выигрывала.
[Надо было стоять на рельсах…]
Стоять на рельсах, да, и вот до последнего. Он гудел уже и всё. Вообще, отвратительная вещь, как я сейчас понимаю. Причём мы были вдвоём. Не то, что перед мальчишками там форсить, нет — просто мы были вдвоём.
[А сколько Вам тогда было?]
Двенадцать [лет]. Потом появился человек с большой собакой. Катя быстро убежала, а на меня он всё-таки напал. Но, насколько я понимаю… извините, Саша, что Вам к руководителю такие вещи ужасные. Собственно, изнасилования не было. Потому что… Я почему не стала убегать? Потому что он был с огромной собакой типа кавказской овчарки. И я понимала, что если я начну сильно сопротивляться и что-то, то собака вмешается. Но он как бы только вот так — и всё уже произошло. Я тогда не очень понимала, что и как. Поэтому физически я не пострадала. Но нравственно, конечно, пострадала. И я очень боялась.
[Такой педофил, да?]
Да. Но он был, как я понимаю, довольно молодой. Может, ему лет 20 было, вот такого типа. Затем я от всех это скрывала. То есть, я скрывала… некоторые там знали, что на меня напали. Но то вот, что вот это было — то, что я это видела —для меня вот это было самое страшное. Слава богу, я ещё раз повторяю, не только вообще физически — даже ничего на мне не было порвано, почти ничего. Ну, потому что я не сопротивлялась. Но удар был нанесён нравственный. Я боялась безумно. Я это рассказала маме, когда она приехала, и мама рассказала учительнице. И учительнице сказала, что вот так вот… как вот так вы пускаете детей, которые… Про электричку она не говорила, потому что это ей я не рассказывала. Но что вот на них нападают. Учительница страшно испугалась. Потому что — а вдруг ещё было бы хуже? А вдруг бы меня вообще убили? Или вообще, или кого-то другого? И, может быть, ещё… И у неё возникла идея…
[Это было в пионерском лагере?]
… что я всё придумывала. Это был пионерский лагерь от школы. Это было, все были одноклассники. Поэтому меня начали затравливать. Почему-то меня перевели в другую палату — из одной в другую. Потом, я помню, все поехали в Гжель — в музей — а меня и Андрея Ерофеева за плохое поведение (не знаю, что он плохого сделал — почему-то не взяли) демонстративно не взяли. Но нам было тоже плевать. И он же с такими же установками, что ему на всё плевать, как бы, — он жил в своём мире. Он рисовал прекрасно. И любил искусство. И мы с ним дружили, поэтому, как бы. Ну, просто, чисто так мы дружили. Потом мы с ним дружили уже, когда он учился на первом курсе на искусствоведческом, а я работала лаборантом. Вот. Потом, после этого, вызывает маму вдруг учительница литературы. И говорит, что ей сказали, что я какая-то странная и не совсем нормальная. Что я пытаюсь покончить с собой время от времени. Причём очень странным способом — разбив себе голову о бюст Ленина. И уже на лбу шрам. Мама сказала: «Я вот вчера помогала ей мыть голову, никаких шрамов на лбу у неё нет». А так я, мол, этот шрам прикрываю чёлкой. Мама говорит: «Никаких шрамов на лбу нет». Но, может быть, сейчас вот ещё что-то… Мама меня страшно ругала и сказала: «Что ты вообще изображаешь из себя, глупости какие!» А я не знала — я не понимаю, в чём дело. И теперь, задним числом, я уже понимаю, что [про попытки самоубийства говорили] на всякий случай — если бы вдруг мы стали кому-то жаловаться (хотя время уже прошло), что вот на меня напали — то я всё придумала. Я всё сочинила, ничего этого не было. Тем более, ещё раз повторяю, — слава богу, никаких повреждений не было. И ничего доказать было нельзя. Рассказывала… Со мной училась на курс… то есть, на класс, ну, и на два курса… такая Наташа Нусинова. Вы её знаете: Наташа Нусинова, киновед. Она тоже из нашей школы. И тоже в этом лагере в Малаховке у неё была совершенно другая история, когда они все напились. Они все страшно напились, и началось какое-то… Вот Вы её поспрашивайте — это очень интересное дело. И тогда она решила взять на себя всё. Одна. И она сказала, что это она одна выпила 14 бутылок портвейна. И поэтому… вот все остальные, вроде, просто, наоборот, её осуждали и говорили: «Наташа, остановись!». А она пила бутылку за бутылкой. На этом, как бы, дело было закрыто. Но это вот наша школа такая. Всё. Что ещё могу сказать?
Про КГБ (00:56:26-00:57:54)
[А родители не говорили там всё-таки про КГБ?]
Про КГБ, конечно, говорили. Но это было совершенно естественно. Это было как бы…
[А что именно говорили? Чему учили?]
Да ничего. Вы знаете, Саша, я Вам так скажу. Это было настолько впитано с кровью просто, молоком матери, что про это даже не нужно было говорить. Что вот так специальных разговоров, открывания глаз… Мне рассказывала мама, что, когда они с папой должны были пожениться… и уже он за ней ухаживал… Он завёл её под мост Бородинский Киевского вокзала и под мостом, прижав к опоре моста, сказал: «Я должен сказать тебе очень важную вещь. И должен задать тебе очень важный вопрос. Скажи, какие у тебя политические взгляды?» На что мама сказала: «Такие же, как у тебя». Тогда он сказал: «А откуда ты знаешь, какие у меня?» — «Да видно просто», — сказала мама. И да, действительно. «Ждём гостей дорогих». Вспомнили, с чего я начинала? Вот было и у него, и у неё. И вот такое же было всё. Членом партии не был никто в нашей семье — вообще нигде и никогда. Из всех. У меня есть ещё тётя, которой 95 лет, и её муж, и тоже это… ни бабушки, ни дедушки, — никто никогда. Хотя не то, что люди были какие-то маргинальные, нет.
[А «ждём гостей дорогих» — так говорили, как бы, про…?]
Вы знаете — нет. Это я… они не говорили, это я говорю уже постфактум.
Поступление в МГУ. Легенды об МГУ (00:57:54-01:02:00)
[А вот когда вы поступили в МГУ…]
Когда я поступила в МГУ, то, конечно, вопрос о стукачах встал. Но это встал он уже — родители его не поднимали — это уже мы сами. И как-то смотрели. У нас была компания вокруг НЦО теории литературы, где вот был Андрей Зорин и всякое такое. И это вопрос очень щекотливый. Потому что… который я сейчас обсуждать отказываюсь, потому что эти люди живы. Кого я подозревала и всё прочее.
[Ну, не только Вы.]
Да.
[Не только Вы подозревали.]
Вы имеете в виду… Я не [смеётся]... В моём классе училась Наташа Разлогова, которая потом была гражданской женой Виктора Цоя. И я считаю, что это одно из как бы ярких… Я сидела за столом с Виктором Цоем. И он мне даже подарил гольфы. Но это было уже позднее. И это было уже на рижском взморье.
[А вот скажите, пожалуйста, а вот когда… в МГУ когда Вы учились, Вы слышали легенду о том, что при строительстве МГУ зэк, ну, заключённый, сделал себе…]
Нет. Честно скажу, нет.
[А в каком году Вы поступали?]
Я кончила в [19]79-м — поступала, значит, в [19]74-м. Я два раза поступала, в [19]73-м и в [19]74-м. Я знала про МГУ легенду… там легенды были связаны, скорее, не с нашей «стекляшкой», естественно, а с главным зданием. Вот оно называлось ГЗ. Даже сейчас оно называется ГЗ. Что была девушка, и у неё был возлюбленный. Другой, не из университета. И он пришёл к ней. А тут был рейд ночью. И он спрятался — вот там такие действительно были внешние балкончики. И его товарищ… и знали, что там есть балкончики. Было, видимо, тёплое время года. И его товарищ выглянул и сказал: «Там никого нет». А девушка, зная ([товарищ сказал], чтоб его спасти), зная, что он там есть, закричала: «Как никого нет?!» Упала, и дальше был вариант — умерла от разрыва сердца, а другой вариант — не умерла, а просто выдала себя этим криком.
[Я знаю вариант, что просто выдала себя.]
Просто выдала. Нет, у нас был вариант… ещё был вариант «и умерла от разрыва сердца».
[А не рассказывали, да, историю…]
…такая была, что был профессор философского факультета. И что он был очень такой задумчивый — и он нажал [в лифте] не на кнопку «1», а на кнопку «0». И вышел. Двери лифта закрылись — и он оказался в подвале. И он ходил и там умер. Но одни потом говорили, что он до сих пор иногда ходит. А другие не говорили, что он ходит — что его потом нашли, похоронили. Ну, и была идея: вот такой вот философ вот, старик. Профессор философского факультета. И поэтому говорили: «Надо быть очень-очень осторожным». Но, рассказывая, не очень в это верили. Но была идея, действительно, что лифт нужно быть осторожным, потому что он может завезти вот в этот подвал, откуда не будет выхода.
[Интересно как. А не рассказывали про подземные… подземелья под ГЗ?]
Нет, нет. Я понимаю ваш вопрос.
[Про Метро-2?]
Нет.
[Что неработающий фонтан — это, на самом деле, воздухосборник?]
[Нет, нет, нет, нет. Нет, нет. Может, и рассказывали, да мы не слушали.
[Про секретный завод?]
Нет, нет. Честно скажу, нет. Нет, вот это ничего не рассказывали. И как-то… ну, мы не интересовались, возможно. Мы жили в своём мире структуралистов, семиотики.
[А что-нибудь из этих историй про отравленные джинсы?]
Нет! Нет-нет-нет! Я знаю, Вы писали про это всё — что было. Это подкладывают…
Квартира на улице Качалова (Малая Никитская). История про убийство дочери архитектора Платонова (01.02.00-01.05.18)
[Ничего такого?]
Конечно, нет. Ну, Саш, неужели Вы думаете, что вот… мне родители, что ли, скажут? Кто что… отравленные джинсы…
[Во дворе могли услышать, ещё где-то.]
Какой во дворе?! В детстве я вот жила вот на [улице] Качалова. Нет! Там ничего этого не было. Но там истории порождаются очень интересно. Вот там, где я жила — вот здесь вот, на Качалова — там жил архитектор Платонов. Известный тоже. И у него была дочь Маша. Она была очень симпатичная. Она училась в 20-й спецшколе, которая была вот здесь. Это была супер-школа, где учились правительственные дети… Английская школа... Ну, не важно. Она училась там, просто потому, что это было рядом. Это было случайно. Кстати, когда мы стали переезжать, то меня решили отдать вот в эту ближайшую. Она, действительно, очень близко — да, Вспольный [переулок], 20-ая спецшкола. Мама с папой пришли. Там сказали: «А она знает английский язык?». Они сразу поняли, что это не дело. «Да, — сказала мама, хотя я не знала. — Свободно. Говорит, да, просто вот как по-русски. Переводит, конечно.» — «Нет, мы не можем её взять» — «Простите, а почему?» — «Потому что методика преподавания была не та», — сказали они. И, наверно, что-то действительно было не то. В общем, не взяли. Эта Маша при этом — она не задавалась, хотя она училась в 20-й школе. Мы с ней дружили, она была очень симпатичная. Ну, мы не очень дружили… мы дружили в этом самом — во дворе просто иногда играли. Очень элегантная, не столько красавица, сколько вот какая-то изящная, красивая. Даже изящная, она полноватая даже была. Но при этом с таким шиком. Потом она вышла замуж за архитектора, конечно, тоже. И поступила она в архитектурный — в МАРХИ — и училась… и вышла замуж в МАРХИ, и у них родилось двое детей. А потом в Кратове она была убита. Это было ужасно. Она… как потом мне рассказала её мама и другие… что просто это было случайность. Три подонка просто пьяных, как бы — вот она попалась им в парке. И так бы и не нашли. Если бы один из подонков не рассказал это своей жене. И то бы не нашли. Но кому бабушка, а кому и тёща — и мать этой жены слышала, и она на него донесла. И вот тогда, значит, он раскололся очень легко и выдал своих подельников тоже. Но во дворе рассказывали, сразу пошли слухи. Что как будто бы у архитектора Платонова был роман с женщиной из преступного мира — это [19]90-е годы уже были. И что ему сказали такие вот авторитеты: «Оставь её, она принадлежит другому человеку». А он сказал: «Нет, я не оставлю». И тогда ему сказали: «Мы тебя жестоко накажем и проучим». И вот убили его дочь в отместку. Но и такую историю передавали. На самом деле, как я узнала, это была совершенная неправда.
[Спасибо большое.]
Вторая запись. Способы заработка выходцев из крестьян в доме у Киевского вокзала (01:05:18-01:06:24)
[Вы начали рассказ, а потом как-то ушли в сторону. Что вот когда крестьянам дали паспорта…]
Да. Они все приходили. И там жили люди на чердаке — какие-то совершенно… то, что сейчас называют «бомжи». Тогда такого слова не было. Но это были не бомжи. Это были не опустившиеся москвичи, как бы. А это были приехавшие из деревень люди, которым негде было жить. Поэтому некоторые женщины, девушки устраивались… просто прям оттуда шли в домработницы. Очень дешёвые! Почему вот у меня были домработницы всё время? Потому что это почти ничего не стоило тогда. Родители жили бедно. Но при этом на дешёвую домработницу денег хватало всё равно. А другие, к сожалению, зарабатывали другим способом. И вот это всё происходило на чердаке нашего дома — я это маленькая и один раз увидела. Как я теперь могу реконструировать.
[Понятно. Теперь я поняла, да, как эти вещи связаны.]
Третья запись. Рассказ про девушку, которую пытались исключить из комсомола, а она объявила себя любовницей Берии (01:06:24-01:08:43)
…комсомола. А в райкоме комсомола сказали: «Да, пожалуйста, не надо этому делу давать. И вот эти вот протоколы оставьте нам и всё, и больше не вспоминайте». Всё. Так что действительно была…
[Значит, эта история была как бы…Это Ваша мама?]
Это моя мама.
[Ещё раз. Была некоторая девушка, которую обсуждали на комсомольском собрании…]
… собрании за то, что она вела развратный образ жизни. Который выражался не только в обилии связей, но и в несколько слишком извращённом… с той позиции… ведении половой жизни. И были (что маме показалось совершенно отвратительным) мужчины, которые давали показания о том, каким извращённым способом она их подталкивала для совершения полового акта. И эта женщина… И мама думала… Она встала в тёмно-синем костюме, очень строго одетая, строго причёсанная, и достойно сказала: «Да, всё это правда». А потом всё было, естественно голосовали, чтобы её исключить из комсомола. Как мама голосовала, я не знаю. Но когда её уже потом на факультете должны были это решение утвердить, она сказала: «Бросьте всё это дело. Потому что я возлюбленная Берии». На что люди не поверили и сказали, что она хочет себя обезопасить, прикрываясь тем, что она порочит имя славного коммуниста и партийца и вообще нашей опоры. И были люди, которые с этим потом пошли уже выше, в комитет комсомола. Чего? Районный, наверное. И там им сказали: «Пожалуйста, забудьте про это дело и вообще всё. Оставьте её в покое». Так оно и было. Так что, наверно, действительно, вот это была женщина, которая была действительно любовницей Берии. Причём она совершенно не воспринималась как несчастная какая-то. И, видимо… видимо, ей даже это нравилось.
[Мама [19]32-го года рождения?]
[19]33-го.
[33-го. Всё, спасибо Вам большое.]
Четвертая запись (сделана 24 октября) – про тетку, которая нелегально выехала из ссылки и скрывалась в квартире родителей информанта несколько лет (01:08:43-01:13:18)
…моя бабушка, моя тётя и, соответственно, бабушка и дедушка мои. В [19]47-м, по-моему, году появилась их дальняя родственница и одновременно жена бабушкиного брата, который в [19]38-м году был расстрелян. Она получила 8 лет лагеря. А потом в районе Караганды у неё было поселение — она оттуда тайно бежала. Она бежала и скрывалась примерно в течение года вот в этой квартире, про которую я рассказывала, на Киевском вокзале. И, наверно, дедушка умер в [19]49-м году от инфаркта не только потому, что началась травля врачей, но, наверно, потому, что напряжение было очень страшным. Мама рассказывала, что если был звонок в дверь, то она пряталась в уборной сразу. Но потом, вот в это сейчас трудно поверить, бабушка и дедушка мои были довольно обеспеченными людьми. Дедушка был членом Академии, занимал несколько мест и постов и, в общем, всякое такое. Так что бабушка в КГБ, как тогда называлось, дала большую взятку. И тёте Вале Караганду переделали на Александров. И уже Александров — это было гораздо легче, и если она… вдруг, например, её кто-то видел, всегда можно было сказать, что она просто случайно здесь вот появилась, а так вот вообще она в Александрове. И она туда даже иногда ездила. Казалось, что вот такие сферы, такие области вне мзды. Оказалось, что нет. Просто вот за большую сумму денег переделали.
[Никогда не слышала, чтобы давали взятку.]
Вот, услышали.
[А она как-нибудь говорила вот о тех местах типа вот…]
Тётя Валя?
[Да.]
Тётя Валя, она…
[Она напрямую говорила «лагерь» или всё-таки использовала какие-то…]
Нет. Нет, нет. Когда описанные события, я ещё не родилась. А потом она написала воспоминания про меня, и она мне говорила: «Есть удав, которого вот я хочу, чтобы ты знала». Но моя мама опубликовала эти воспоминания, Саш. Во-первых, она их набрала и отдала в «Мемориал». И они там есть в набранном виде. Оригинал хранится у меня, тетрадка. А потом, в книжке «Смена ценностей» какой-то, которую издавали в Институте славяноведения, опубликованы вот с её фотографиями — очень хорошая публикация. Я могу вам сделать скан.
[Да, если можно.]
Потому что у меня совершенно… уже один экземпляр, по-моему, только остался — больше нет. Её бесхитростный… литературно она не была очень одарена, честно скажу. Ну, просто вот написала воспоминания. Но про это она не писала. Нет-нет. Её воспоминания кончаются вот тем, как она вышла из лагеря.
[А какие-нибудь эвфемизмы использовались лагеря, ссылки, тюрьмы?]
Нет.
[Так и говорила — лагерь?]
Только лагерь. По-моему, так и говорили «лагерь».
[А уже на вашей памяти?]
И там вот она пишет в воспоминаниях, что она с двумя ещё женщинами как-то оказалась — столкнулась с вольными женщинами в какой-то местности. И они сказали… женщины сказали: «А что, сколько вам?» — «Нам по 8 лет.» — «За что же?!» — «За мужей.» — «Мужей своих убили?!», — сказали те женщины. Вот так вот не понимали, то есть. В простом народе считали, что за мужа — это значит… ну, понятно. Нет, нет, так и говорили. «Лагерь» и всё.
[А на Вашей памяти тоже говорили «тётя Валя была в лагере»?]
«Тётя Валя была в лагере», да.
[А предупреждали об этом — что не надо говорить так в школе?]
Нет, нет, нет. Нет, не предупреждали.
[То есть, понимали, что…]
Понимали, да.
[Считали, что Вы и так не скажете?]
Я и так не… ну, кому надо не скажу, а кому не надо… не скажу. Вот так вот. Потому что мы, даже будучи школьниками, очень хорошо чувствовали по взгляду (как описывает Оруэлл, буквально, вот такое вот) с кем можно было говорить… а, как бы, с кем нет. Со мной учился вот Андрей Ерофеев — который был из семьи номенклатурщика — и он вот этого не чувствовал. Он это не понимал. Он не понимал иронии. Но потом он стал известным искусствоведом, занимался современным искусством. Брат его, наверно, старший — Виктор Ерофеев — всё понимал. А мы спокойно к этому… Ну, он старше был. Спокойно относились, и как-то проблем не было. Мне кажется, Саша, вот я училась во французской спецшколе, и, в общем, практически все отрицательно относились к советской власти вполне. Включая даже учителей. Всё. Но я хотела не про это. Я хотела про тётю Валю и про то, что взятки брали все.
[Спасибо большое.]
Пожалуйста.