Сухова Наталья Юрьевна (1963). Королёв

Биография рассказчицы, образование, учеба в ПСТГУ (00:00:29-00:04:02)

[Так, ну в общем-то, наверное, сначала просто пройдёмся по самым формальным вопросам.]

Давайте.

[Где вы родились, когда, образование, родители, чем они занимались и сколько поколений вашей семьи уже живёт в Москве.]

Да. Ну, родилась я 26 сентября 1963 года в подмосковном городе Калининграде, нынешний Королёв. Железнодорожная станция «Подлипки». Потому что у меня там родители работали, и мы там жили. Ну это был такой, почти академгородок. Образование. Ну, официально я окончила школу, я вообще на занятия не ходила, у меня было полудомашнее образование, но официально я училась действительно в школе, у меня есть нормальный диплом. А, вернее, аттестат. Но у меня было такое полудомашнее образование, я ходила раз в неделю сдавала зачёты. Ну это возможно было в таком маленьком городке, каким был тогда Калининград. Затем я поступила на мехмат, механико-математический факультет Московского Государственного Университета, ну который благополучно кончила, потом аспирантуру кончила, а потом я ходила вольным слушателем на философский факультет МГУ же, хотела сразу поступить ещё на исторический факультет, потому что мои интересы к истории и к церковной истории ещё в школе, и в школьные годы были, ну так сказать в условно, скажем, школьные. Но когда я познакомилась с программой исторического факультета, она была напичкана политическими акцентами, я поняла, что я это просто не выдержу, потому что я ещё и не была никогда в пионерах-комсомоле благодаря тому, что не ходила в школу. Я решила, что это моё сознание не выдержит. И поэтому я стала ходить на философский факультет, и там действительно была кафедра логики, а так как я математической логикой на мехмате ещё занималась с большим интересом, то вот как-то эти интересы пересеклись. И потом, как только начали действовать наши курсы, эти, сначала катехизаторские, потом богословские курсы, которые в ЦДКЖ, Центральном Доме Культуры Железнодорожников, читали, вот, группа просвещённого духовенства Москвы. Ну, их возглавлял протоиерей Глеб Каледа, и там наш отец Владимир читал, будущий отец Александр Салтыков, тогда ещё не отец Александр, будущий отец Александр Щелкачёв, отец Димитрий Смирнов, ну вот эта группа, которая составила Братство Всемилостивого Спаса. Туда ходило очень много народу, но параллельно я ещё ходила на лекции при МГУ, читали три факультета: философский, филологический, исторический, ну, желающие, конечно, профессора читали для интеллигенции Москвы. Ну, не только интеллигенции, но, понятно, ходили в основном люди образованные. И там читал Сергей Сергеевич Аверинцев, т.е. вот, действительно, такое, люди, которых мы тогда с таким наслаждением, я бы сказала, и жаждой слушали, это действительно было очень здорово, там формировались какие-то уже по интересам группы, сдруживались все. Ну а потом, как только в [19]92-м году святейщий Алексий, святейший патриарх благословил из курсов сделать институт, я официально… Там вообще разделили на две части – те, кто готовился к рукоположению и не имел канонических препятствий, составили богословско-пасторский факультет, те, кто не готовился по принципам пола или по каким-то иным причинам, составили миссионерско-катехизаторский. Ну, я официально поступать не стала, потому что я человек упрямый была, и я думаю, если мне не рукополагаться, зачем мне официальный диплом? Хотя меня уговаривали очень многие, но пока я сама не дойду до такого решения, меня очень трудно свернуть.

Сочинения для студентов МДА. Занятия в Лавре (Троице-Сергиева Лавра, Сергиев-Посад) (00:04:03-00:05:40)

А потом ещё мои друзья по мехмату поступили в Московскую Духовную Академию, и тогда было 4+4: 4 года семинарии и 4 года академии, но им, имеющим степень какую-то учёную, имеющим дипломы Университета Московского, разрешили семинарию  пройти за 2 года, т.е. 2+4, но с условием, что они напишут все сочинения. Сочинений полагалось на каждый год 4, вернее, 3, да. Т.е. за 4 года – 12 сочинений. Их поступило сразу трое, 36 сочинений, ну и они мне сказали: подключайся! И я стала помогать им писать сочинения. Этот меня процесс, конечно, очень увлёк, ну и я решила, что это меня вполне устраивает, я пишу сочинения в Московскую Академию, причём, из каждого сочинения я делала такое исследование, потом, в конце концов, если я делала три главы, они раздирали на три части их… [смеётся] и каждую сдавали в качестве самостоятельного сочинения. Потом их одноклассники по семинарии сказали: «Нельзя ли встроиться в ваш процесс, так у вас хорошо идёт», встроились, ну и в результате я там, значит, «окормляла» сочинениями почти весь курс, что было, в общем, очень здорово. Тогда набирали просто в семинарии классы А, Б, В – 4 года, кто после школы, ну а Г, Д, Е – это люди с высшим образованием, которые по более или менее сокращённой программе шли. И это было, конечно, очень интересно, я ездила в Лавру в Академию, иногда там даже на лекциях сидела, в общем, хотя женщины – это тогда было совершенно невероятно, ну как-то ко мне очень милостливо относились, и даже там были такие беседы для будущих священников, тогда отец Кирилл Павлов вот их проводил, и мне даже разрешали на них тоже присутствовать. Поэтому это было такое… меня это… жизнь вообще вдохновляла, и вполне она меня как-то так устраивала.

Поступление и учеба в ПСТГУ. 1-й Гум (1-й гуманитарный корпус МГУ) (00:05:41-00:08:34)

Ну, в конце концов, мне все говорят, что мне надо уже что-то писать под своим именем, и пожаловались, что я не хочу поступать, нашему общему духовнику, решив, что это – самый эффективный способ, ну и в очередной раз, когда  пришла, он мне говорит: «Почему ты официально не поступаешь вот в институт ваш, в богословский?». А я ходила с разными курсами. Вот этот курс, где отец Олег Давыденков, отец Георгий Ореханов – я с ними ходила, тогда отец Валентин нам освещал каноническое право, историю древней церкви и патрологию – было очень здорово. Ну и он говорит: «Вот, почему не поступаешь?». Ну и я опять свои фразы: если мне не нужно рукополагаться, зачем мне диплом? Ну, на что мне была сказана фраза, которая меня… так, на размышление. «Когда все рукоположатся, тогда ты поймёшь, зачем диплом тебе». [Смеётся.] Ну и это было для меня, всё-таки, убедительно, удалось общими усилиями меня убедить, и я поступила в [19]94-м году вот к нам сюда, хотя я ещё сюда ходила с [19]92-го года и много чего слушала. Ну вот, училась я на этом курсе, это был официально третий набор, ну если с самого начала, потому что [19]92-й, [19]93-й, [19]94-й, и проучились мы пять лет… нет, четыре года, да, нам дали диплом бакалавров, причём, мы были первый аккредитованный…

[…Бакалавры. Бакалавриат.]

Год. Да, т.е. официальный диплом, да, официального образца у нас первых, у нашего курса был, ну вот, хотя тогда до конца доходило народу не очень много, т.е. дневные группы вообще рассеивались, потому что было трудно…

[Как мало меняется с тех пор!]

[Смеются.]

[СНЮ:]Нет, ну, потому что действительно, лекции читали всем вместе, всем факультетам и всем курсам, и читали их по вечерам с пяти до полдесятого. Ну там, в пять, в шесть-тридцать и в восемь. Читали в МГУ в поточных аудиториях, вот в 1-м ГУМе, в 1-м гуманитарном корпусе. Ну и для нас-то это было такое, вот, для людей взрослых, которые пришли с горящим желанием, когда там срываешься где-то там с работы, с каких-то служений, там, вскакиваешь, как ковбой в проходящий трамвай, там, едешь, занимаешься где-то в подвалах, ну а молодняк, конечно, если уж честно говорить, не выдерживал.  Поэтому дневные группы обычно, они так совсем истощались к концу. Вот, и мы кончили бакалавриат, тогда бакалавриат и вечерний был 4 года, тогда ещё никто не знал, что надо на год больше надо делать вечерний, мы получили официальные дипломы, ну а потом, в таком восторге, что удалось аккредитовать, решили открыть магистратуру. И нам сказали: кто ещё способен, там, держаться на ногах, держать перо в руках – давайте в магистратуру. Ну я поступила в магистратуру. Ну а потом магистратуру аккредитовать не удалось, и это оказался специалитет. Ну и поэтому мы, например, с отцом Александром Мазыриным, который на курс был меня младше, мы кончили в один год. В общем, мы 6 лет учились, он – 5. Вот, и как только мы кончили, ну уже мы пробовали преподавать, когда и учились ещё, понятно, что мы – люди взрослые, имевшие уже, там, не одно образование за плечами, опыт уже определённый, потому что я все эти годы параллельно математику читала лекции, естественно, в общем, мехмат я отрабатываю до сих пор, диплом, и тогда нас всех официально уже пригласили преподавать.

Работа в Даниловом монастыре (ул. Даниловский вал, д. 22). Начало преподавания; истфак МГУ (00:08:35-00:09:24)

Но я ещё кроме чтения лекций по математике, я ещё работала официально в Даниловом монастыре, составляла там каталоги для библиотек, епархиальных, приходских, духовных школ, приезжали когда там покупать оптом, то я там была консультантом, просила давать в долг, если люди забывали деньги, наши православные понятно что забывчивые. Вот, поэтому я параллельно работала в Даниловом монастыре. Но когда меня уже пригласили преподавать, то тогда я уже из Данилова монастыря официально ушла, и там только неофициально там с братией занималась, там… они учатся все заочно… Вот. Это вот что касается меня. Ну и с тех пор я здесь преподаю. Потом, когда надо было защищать диссертацию, то я ещё так экстернатом кончила истфак МГУ, ну там экстернатом совсем. Потому что мы… тогда это было важно – профильные или непрофильные – мы были непрофильные по истории, ну как же, историческую диссертацию защищали, по истории.

Профессиональная деятельность родителей. Физтех (00:09:25-00:10:31)

Что касается моих родителей, то у меня родители – физики. Работает, папа работает по закрытой тематике…

[Угу.]

Но он у нас с Физтехом связан. Вот, так сказать, профессор Физтеха был. Ну и там, соответственно, базу физтеховскую организовывал в Подлипках. Что касается мамы, то она преподавателем была, тоже преподавала физику, ну и, в частности, отечественные основы электротехники, преподавала в лесотехническом институте. Но лесотехнический институт – это такое зашифрованное название, потому что там был ФЭСТ – факультет электронной и счётной решающей техники, которую, собственно, Королёв (ну, Подлипки – это королёвские предприятия, Сергея Павловича Королёва, и это организовали в [19]58-м году, когда спутник в [19]57-м году запустили, ему сказали, что можно брать лучших студентов мехмата, физфака, Физтеха на его предприятие, ну и вот, таким набором мои родители туда попали. Ну и, соответственно, организовали в самом ближайшем вузе, а ближайший оказался лесотехнический институт, образовали там вот этот факультет королёвский. Ну и там у меня мама преподавала очень долго. Ну, вплоть там до ухода на пенсию, ещё лет там до 65-ти, по-моему, преподавала. Вот, собственно, что могу сказать [смеётся] о своём происхождении.

Московские корни. Прапрадед был ктитором Новоспасского монастыря (Крестьянская пл., д. 10) – его имя выбито на досках на территории монастыря. У прапрадеда была подрядная архитектурная мастерская, он строил Таганскую часть. Сохранились семейные записи о крещении, венчании в храме Сорока Мучеников Севастийских (ул. Динамовская, д. 28) (00:10:32-00:12:58)

Что касается в Москве, то у меня корни московские очень старые, но понятно, что в годы гонений из Москвы выселили.

[Угу.]

Там, за 100 километров одну семью, а другую – за 1000 километров. Ну а потом уже вернулись, по-видимому, всё-таки господь не отпускает. Вот, потому что мои, у меня там ещё прапрадед был ктитором Новоспасского монастыря, вот, даже его там имя выбито где-то на досках, я там даже видела. Так что семья такая старая московская, ну и даже прапрадед, у него была такая подрядная архитектурная и строительная мастерская, он строил Таганскую часть. Правда, из того, что он строил, уже ничего не осталось, потому что там сами опять снесли всё, ну вот, почему, собственно, был прихожанин…

[Угу.]

…и ктитор московского монастыря, и сохранились там документы, что венчались, крестились в церкви Сорока Мучеников напротив Новоспасского монастыря – через площадь, через дорогу. Вот.

[А не передаются вот в семье какое-то предание по поводу того времени, когда он был задействован на этой стройке? Потому что такая… ну Таганская – такое место, которое окутано, конечно, всякими историями.]

Да, да. Ну дело в том, что, конечно, семейный архив рассеялся во времена, когда всех перемещали туда-сюда, поэтому семейного архива не сохранилось… Ну, определённые только документы сохранились, там вот несколько буквально писем, несколько буквально вот там вот документов, ну просто вот я знаю, что у него была контора, знаю, что строил он Таганскую часть, и Таганскую часть вот в той части за Новоспасским монастырём, где сейчас вот эти сталинские дома стоят.

[Угу.]

Там, конечно, всё посносили. Поэтому каких-то больше документов очень трудно найти. Ну я как-то думала в архивах этим заняться, ну пока у меня ещё до этого не дошло, потому что какие-то более такие темы сиюминутно важные меня пока отвлекают. Вот, ну, собственно, что могу сказать.

[А у вас есть братья или сёстры?]

У меня есть сестра, но она живёт за границей, потому что её муж физик тоже, с Физтеха, и он работает в CERNe. CERN – это центр ядерных исследований под Женевой. [А, да-да-да.]

Ну и сестра там тоже сейчас работает тоже каким-то сотрудником, но таким организатором, вот, ну и они уехали давно, потому что здесь темы закрывали в [19]90-е годы. Ну и в [19]91-м году, когда тему мужа сестры закрыли, у зятя моего, то… он экспериментатор, физик-экспериментатор, а не теоретик, то тут, конечно, было очень сложно выжить, двое детей… И они уехали, там живут, ну они приезжают сюда иногда, там, и дети приезжают, вот, ну вот… мои племянники – они уже, такие больше франкоязычные. Ну хотя они русский знают хорошо, нормально общаются. Так что…

Жизнь и учеба в Подлипках (00:12:59-00:15:36)

[А расскажите, мне очень интересно, как всё-таки в то время в советское можно было было заниматься домашним образованием так, чтобы никто на это из органов каких-то не посмотрел?]

[Смеётся] Вы знаете, я думаю, сыграло свою роль, то, что в Подлипках. Подлипки тогда был город очень небольшой, ну как, Подлипки – это было раньше там какое-то село, а потом, когда вот там из эвакуации вернулось туда предприятие, которое делало ракеты такие военные, ну и когда вот Королёв начал раскручивать космические дела, то решили при этом предприятии делать и космическую часть. Ну поэтому город был такой полузакрытый, и, собственно, какие-то ревизии МинОбра, или как тогда он назывался, министерство, не помню, как тогда называлось оно, образования, образовательное, оно как-то там ревизии особо не осуществляло. Там было ГорОНО, городской отдел народного образования, но ГорОНО там было какое-то очень милосердное, но официально пробивать экстернат через министерство было, конечно, невозможно в те годы. Вот… Все должны работать, все должны учиться и так далее. Ну, просто так я была приписана к определённом классу, я ходила сдавала зачёты, ну и просто считалось, что я – слабого здоровья, там, может быть, болею, там, ещё что-то, но то, что я была с определённым классом связана, все ходили в гости, там, приглашали на день рождения меня – и я, и к нам приходили, мы там жили, тем более, рядом с таким старым стадионом, где можно было на лыжах, на коньках, а летом змеев пускать, поэтому это всё было очень здорово, и я как-то себя не чувствовала выключенной из жизни. Но, с другой стороны, я всегда с ужасом думала, что надо где-то пять или шесть часов сидеть и непонятно зачем, потому что учебник я прочитывала обычно в начале года, ну а потом я читала что-то более содержательное и интересное, ну и когда я вдруг «угождала» на какой-то урок посидеть, меня это вгоняло в такую тоску… Дома даже боялись, что я стану социально опасным элементом, энергии у меня много, а сидеть дома конечно… [Смеётся.] В том смысле, что мне давали дома на выучку гораздо больше, вот, поэтому… благодаря этому я без какой-то поддержки на мехмат поступила, в общем-то свободно, и могла как-то выбирать, куда поступать. Вот. Поэтому я ходила раз в неделю в школу, и я… у меня самые лучшие воспоминания о детстве, я там бегала на лыжах, ходила в бассейн, там, каталась на коньках, в общем, и до сих пор трачу накопленное здоровье, пока мои бедные современники и сверстники сидели там по 6 часов в душных помещениях. Я ничего плохого не хочу сказать про школу, я, наоборот, вспоминаю о школьных годах, так условно говоря, с большим… с большой радостью. У нас Подлипки очень хороший был город, когда я отмечала школу, поставили первый светофор. Без этого обходились! [Смеётся.] Нет, ну он был такой нормальный город, там со всеми, там, естественно, коммуникациями, большими домами и так далее, ну просто так судорожно строился, вот, ну, в нашем как раз детстве.

О настоящей науке. О дружбе в академической среде и физиках (00:15:37-00:19:28)

Но так как я жила достаточно так хорошо и свободно, но я жила-то напряжённо – понятно, что дома я занималась гораздо больше, чем занималась бы в школе, вот, но просто в школе там, если ты там вроде вровень со всеми идёшь, ну там или чуть лучше, то вроде спокоен. А тут тебе всё время показывали… мне всё время пытались в детстве показать, где я, а где настоящая наука. Чтоб вот это поле напряжения заданное, оно меня тянуло. Ну и когда я поступила на мехмат, мне папа тоже сказал, что с первого курса надо ходить на спецкурсы, спецсеминары, ты там большую часть не поймёшь, но поймёшь, где ты, а где – настоящая наука. Это даёт определённое, так сказать, смирение научное. Ты понимаешь, что сколько б ты ни делал – ты сделал не то что мало, а ничтожно мало, вот, ну и потом вот понимание, что есть настоящая наука, вот это вдохновение научное, вот эта, знаете, лаборатория научного знания, лаборатория научной мысли – меня это всегда, в общем… Для меня было и очень привлекательным, и в общем, я бы даже сказала, романтичным, вот. Я выросла в научной среде, и для меня наука – это вот такая питающая среда.

[А образованием как, только родители занимались? Или ещё бабушка с дедушкой?]

Нет, родители и друзья, потому что тогда там было очень… все очень тесно общались. Но понимаете, когда там даже в начале распределили туда моих родителей, папу распределяли уже с условием, что ему дадут квартиру. А не успевали строить столько, Королёв набирал, вот, из выпускников, что не успевали строить, и люди жили там... ну, какие-то бараки, комнаты снимали, ну и поэтому к нам приходили в гости, у нас была своя квартира, ну и обычно это посиделки на кухне, т.е. все вот эти радости лет тех, действительно это были, в общем, люди, очень много общались друг для друга много значили, т.е. подставить плечо, там, детей оставляли друг с другом, там, собирали всех в одно место, выезжали на канал... Там, тем более, в Подлипках очень много где можно выехать куда-то, там Клязьменское водохранилище рядом, канал, ну и поэтому была такая полная дружба, и так как люди все образованные, в основном там, конечно, были физики-математики, но физики-математики в то время – это абсолютно не ограниченные люди в гуманитарной области. Т.е., например, мой папа, он очень любит историю, русскую преимущественно, но не только русскую. Наполеоном занимался, он очень много историю читал, и сейчас читает, там, до сих пор, там, дед читал очень много. Ну и поэтому как бы историческую часть здесь мне привили безусловно, понимаете. Может, и склонность какая-то была, но привили безусловно. Ну занимались и литературой, очень много читали, люди писали стихи. Потом, в Подлипках было очень много всяких лекториев, устраивали, понимаете, там и приглашали кого-то, и сами люди очень многого там достигали, поэтому вся вот эта среда – она как-то наоборот задавала, ну, гораздо большую перспективу. Т.е. вот для меня школьные учебники – ну… конечно, скучно было. Я вообще вот… это для меня схоластика. Понимаете, т.е. уже в высшей школе такого нету. Когда начинают высшую школу ругает схоластикой, я не со всем согласна. Конечно, её можно «засушить», там, до такой ругательной схоластики, в ругательном смысле слова, но всё-таки высшая школа – она даёт перспективу научную, и её никуда не « отымешь». А вот иногда средняя школа – она как-то всё-таки пытается тебя впихнуть в какие-то рамки, ну, которые могут стать на самом деле… не дать какую-то осанку, не скелетом стать, а корсетом. Т.е. человек будет бояться за эти рамки вырваться. Ну вот у меня вот этого вот не случилось, ну и отчасти поэтому меня так и не насиловали в школу ходить каждый день. Ну а потом в старших классах я уже готовилась и на мехмат, и составляла там таблицы русских князей, там, и русских патриархов, там, и всяких, так сказать, архиереев, вот, всё, что можно было достать, и потом, там конечно можно было книги… обмениваться друг у друга, там, книги брали, потом журналы, всё-таки, в журналах тогда начинали печататься неплохие вещи, ну и вот, например, у папы на работе, они там… отдел, они выписывали абсолютно все журналы. Т.е. выписывали… Ну, каждый выписывал по несколько журналов, и была общая библиотека. Ну и вот с работы всё время приходил, приносил читать, поэтому, на самом деле, была очень хорошая обстановка. Вот сейчас тоже уже Подлипки стали немножко ведь проходным двором, ну там всё сейчас… А тогда я, например, очень рада была, что мы там жили.

Куда любили выезжать в Москву: Консерватория (ул. Большая Никитская, 13/6), Пушкинский музей (ул. Волхонка, 12) – о его изначальном учебном предназначении, Политех (Политехнический музей – Лубянский проезд, 9, стр. 1). Общение в академической среде в школьные и студенческие годы. Большой (Большой театр – Театральная пл., 1) и Дворец съездов (Кремль) – контрамарки. Третьяковка, Кузнецы (храм святителя Николая в Кузнецкой слободе – Вишняковский пер., 15) (00:19:29-00:26:16)

В Москву там легко было ездить очень, электричка. Поэтому, там, в консерваторию, в театры, в библиотеки, в политехнический музей на лекции для школьников – это всё было очень легко.

[Вот да, но если выезжали куда-то одна, или вместо с родителями в Москву, какие места это обычно были?]

Ну, во-первых, вообще, чаще всего, конечно, консерватория, музеи, да, ну разные музеи. Мы регулярно ездили, например, в Пушкинский, причём, использовали его именно с той же целью, с которой его Иван Владимирович Цветаев строил. Да, то есть это – учебный музей. Там очень мало оригиналов, оригинальные там, пожалуй, только вот Голенищева-Кутузова египетская коллекция. А так там всё копии. Ну для чего? Для того, чтобы студенты Московского Университета приходили туда и видели эти образцы. Вряд ли они объездят все страны, увидят всё в Италии, там, в Испании, во Франции, в Германии, вот, и мы именно с этой целью и ездили, т.е. была определённая компания уже когда мы стали подростками, мы ездили и, допустим, осваивали себе какие-то залы, да, вот, допустим, мы изучаем древнегреческую сегодня, так сказать. В следующий раз мы изучаем, там, что у нас в Средневековье есть. Вот, и мы это использовали именно вот с такой учебной целью. Но я, конечно, всегда думала: я это никогда не увижу в оригинале. И сейчас, когда открылись возможности… [Смеётся.] Я Италию, Испанию, Францию, Германию, Австрию при первой возможности, там, конференция-не конференция, берут куда-то, приглашают там, друзья предлагают съездить – я использую любые возможности. Ну вот, ну мы тоже и на велосипедах ездили по Европе, но просто вот то, что раньше мы изучали, как-то вот в подли… в копиях, то сейчас в оригиналах всё видим, поэтому когда я ездила работать в архив в Свято-Сергиевский институт (в Париже), с отцом Алексеем Емельяновым ездили, я там работала с фондом архимандрита Киприана Керна, епископа Кассиана Безобразова, то я ходила очень много в Лувр. Да, потому что каждый день Лувр, дважды в неделю он работает до 10 вечера, и мы с отцом Алексеем, значит, после архивчика туда всё время ходили, ну и в других случаях, в других каких-то случаях, там, то я могу сейчас сказать, что Лувр как-то представляю. Прада в Мадриде как-то представляю, да.

[Да, я понимаю.]

Не просто там зашёл-отметился, понятно, что Лувр, там, один раз зайти – это именно отметиться, вот. Ну поэтому это вот… Ну, интерес, к этому заложен, конечно, был, так сказать в детском, в подростковом возрасте. А потом – в Политех, в Политехнический, хотя я вообще совершенно не технарь, математика для меня – это совершенно не техника, математика – это такая, скажем так, философия жизни и подготовка к богословию, да, потому что нигде, кроме как в математике, настолько ты не почувствуешь понятие, в общем, не нач… не научишься даже вот его чувствовать просто нутром, абсолют, трансцендентность, вот что для богословия очень важно, да, потому что всегда хочется сделать предмет изучения подвластным тебе, ограниченным и так далее. Николай Никанорович Глубоковский писал. Вот. Поэтому я – не технарь.  Но Политехнический музей в то время, он на самом деле был центром, сейчас он таким не является…

[Ну тем более, что он на реконструкции сколько времени…]

[СНЮ:]Ну да. Центром общения. Понимаешь, то есть там интересные лекции для школьников устраивали, интересные устраивали, там, какие-то эксперименты, лабораторию там такую живьём показывали, и поэтому некоторое мне очень нравилось. Ну в Политехе там продолжали ещё в [19]60-е годы, знаю, там стихи читали, когда это тоже… в [19]80-е… в [19]70-е годы, когда я училась, в школьном возрасте была, тогда тоже их устраивали, и это тоже было интересно.  Потом, начиная с 8 класса (8-й, 9-й, 10-й класс, потому что мы 10 лет тогда учились) я ездила очень много на конференции, оу, на какие конференции, на это самое, на олимпиады, значит, на мехмат, физтех, ну и наши призовые места были, всё, ну и олимпиады – тоже были очень интересно, не только потому что как-то ты видел всё-таки какое-то применение живой мысли своей, потому что всё-таки задачи даются нестандартные, но и тоже как общение. Потому что там знакомились люди, которые интересуются, ну скажем, математикой, да? Мы были из разных мест, и это было очень интересно. Меня, на самом деле, ну я в городе-то много олимпиад… меня… какие-то годы были, когда по 7 олимпиад, по всем просто предметам меня, значит, отсылали. Но я считала, что я-то отрабатываю, так как я в школу не хожу, мне надо чем-то восполнить [Смеётся.] Такую потерю для школы. И поэтому я ходила много на олимпиады, причём, на олимпиады, там, по математике, физике, химии, биологии, литературе, истории, черчению, т.е. у меня какие-то годы были по 9 олимпиад, сколько их было в городе. Ну, и в городе я какие-то места занимала – меня на областную олимпиаду посылали, вот в Московской области. Областная тоже была на мехмате, ну вот. И там тоже люди знакомились, потом со многими мы оказались на одном курсе плюс-минус курс, в зависимости от этого. Но меня после этого, когда вот у меня была победа на олимпиаде городской, то из Подлипок очень многих людей приглашали в 57-ю школу, это математическая школа известная.

[Да, да, конечно.]

Вот. Ну, меня тоже пригласили, но мы всё-таки в семье решили, что не стоит ездить в Москву в школу, в Москву лучше ездить, но так, так сказать, по интересу. И я в Москву очень много ездила, естественно, уже в 9-10 классе я одна ездила. Ну, в консерваторию мы постоянно брали абонементы, знаете раньше?   

[Да.]

Сейчас это тоже есть, но сейчас очень трудно выбраться, потому что надо время… тебе приходит заявка… приглашение на какой-то определённый концерт, а ты не можешь в это время. Поэтому сейчас неэффективны абонементы, просто очень много пропускать приходится. А когда мы были школьниками, то брали, да, у нас был там и субботний, субботний для такой… школьный, потом, естественно, мы переросли уже в нормальный зрелый возраст там с сестрой, и уже начиная где-то там с 4-ого класса, с 5-ого я уже на вечерний тоже ходила на концерты. Ну и много ездили. Ну причем много людей было из Подлипок, там, конечно, люди очень интересующиеся, ну и поэтому вечером в электричке обратно едем – видно, что людей много, из консерватории люди едут, там, в общем, тогда там жизнь была интересная. Там, ну в Большой Театр – пересмотрели всё, потом, у родителей была знакомая дама, она контрамарки мне давала, и я в Большом и в Дворце Съездов пересмотрела все балеты и оперы, которые были в репертуаре. Причём меня пускали даже, там, на генеральный прогон…

[Хм!]

Что даже ещё интереснее было, потому что там всегда такой подъем, потому что зависит там от этого – выпустят, не выпустят, на генеральные репетиции, там, на приёмы, там, на первые на премьеры – я очень много ездила, у меня время было… [Смеётся.] Я… У меня самые приятные воспоминания. В консерваторию много ездили, вот, ну в музеи, естественно, там, понятно, что в Третьяковку, там, регулярно, причём в Третьяковку тоже регулярно, чтобы изучать как-то по, так сказать, сюжетам, да, по залам, чтобы вот так хорошо знать. Ну я, действительно, недавно в Третьяковку просто зашла, шла, шла из Кузнецов пешком, зашла в Третьяковку ну и поняла, что, там, конечно, что-то там изменилось, перевесили, но я  понимала, что я её всё-таки, знаю хорошо её. [Смеётся.] Поэтому это всё тоже, конечно, с детства. Ну, сейчас просто больше гораздо ездишь куда-то там, в Италии видишь 65% всех, так сказать, всего масс медиа, как мне недавно сказали. Вот. Поэтому мы ездили много, часто и в 9-м – 10-м меня пускали уже, естественно, и одну, и я ездила уже сама вот в Политех, там уже где-то встречалась.

Мехмат МГУ. Учеба в заочной физико-математической школе при Физтехе. О решении поступить на мехмат. О наблюдении за звездами под шпилем МГУ (00:26:17-00:29:26)

А кроме того, я ещё училась в ЗФТШ – заочная физико-математическая школа при физтехе.

[Мм.]

Это тоже было интересно, потому что там тебе выделялся какой-то аспирант или молодой преподаватель, у него было там человек пять способных, и он с тобой переписывался, т.е. тебе присылали задания – там никто никогда не был – присылали в пакете, ты решал, там, заполнял, объяснял и ему посылал. Он проверял, и потом ты ехал на собеседование. Это было очень здорово.

[Очень здорово.]

Потому что из Подлипок в физтех легко ездить, там от Мытищ автобус идёт…

[Да.]

Даже через Москву. И поэтому там у меня был такой аспирант Алексей, совершенно замечательный, такой увлечённый очень малый такой, ботаник, и мы с ним прекрасно так беседовали, ему тоже нравилось со мной беседовать, и мне это тоже, конечно, очень было интересно. Потому что, ну, и физтех – т.е. я на мехмат собиралась с самого начала, у меня были какие-то сомнения, но физтех я всё-таки не хотела, хотя мне папа предлагал, говорил, что физтех – это всё-таки тебя там научат работать, но когда мне было лет 10, мы с папой попали… он меня возил по лучшим вузам Москвы, ну чтоб показать, всё-таки, интеллектуальную жизнь столицы, а и мы как-то попали на мехмат, вот, а мехмат – это с 12-ого по 16-й этаж главного здания. Ну мне там сразу понравилось. Там тогда висели доски в коридорах, подходили люди увлечённые, вдвоём, что-то начинали писать на досках, вокруг лифтов, вот так [показывает] вокруг лифтовых столбов, гуляли восьмёрками, заложив руки, увлечённо что-то обсуждая, ну я думаю – ну, то что надо. А потом я подошла к окну, и смотрю – снег летит кверху. Я говорю: «Папа, здесь нет силы тяжести! Это то, что надо, я попала, куда надо!» Мне объясняли: это восходящие потоки, там же изрезанность здания, но я говорю: «Это всё объяснения… другого характера. Здесь нет силы тяжести!» [Улыбается.] Вот тогда принято было решение поступать на мехмат. [Смеётся.] Ну я, конечно, ещё очень интересовалась историей, и ещё историей географических открытий. Но когда я поняла, что, поступив на географический факультет, историей географических открытий я вряд ли буду заниматься, скорее, какой-то экономической географией или чем-то, вот, а истфак в то время – это было просто такое политизированно напряжённое место, я решила, что мехмат – то, что надо. Ну я никогда не жалела. Мехмат очень хорошо задаёт систему координат, как-то учит думать, учит нестандартные решения как-то принимать, поэтому я очень благодарна мехмату, конечно. Так что это такое… Это моя первая любовь. В школе я так всё-таки жила достаточно широко и не фокусировала внимание на чём-то, а мехмат – это моя первая любовь.

[А вот… Я, конечно, уверена, что интеллектуальная карта Москвы здорово поменялась, куда вас папа отвёз, в какие университеты?]

Ну, естественно, физтех, понятно,

[Да, понятно.]

…что мы ездили, в Университет Московский на все факультеты.

[На все…]

На все факультеты, да. Ну, ещё в МИФИ мы ездили

[Угу.]

…тоже посмотреть. Ну, т.к. папа – всё-таки физик, естественно, у нас были прежде всего интересы физико-математические, но в Университете Московском мы на все факультеты ходили. Там, и на исторический факультет, и на философский факультет, и на филологический – все, что были на тот момент – я уж не помню, сколько их было, там, когда я поступала – было, по-моему, 20 факультетов. Ну, где-то так. Ну, потому что недавно… ну да, прикладной математики, вот этот, недавно выделился, ну мехмат меня как-то больше всего как-то увлекал. Не только потому, что он в главном здании под шпилем… [Смеётся.] Вот. Но это тоже было здорово, потому что на первом курсе мы лазили в шпиль, вылезали на крылья этого главного здания с ZEISS-овскими подзорными трубами, смотрели на звёзды, так что это было тоже очень вдохновляюще. [Смеётся.]

Неофициальные названия. Москва для информанта – дореволюционная, о советских названиях. Дмитровка. Знаменка (00:29:27-00:31:28)

[А вот среди ваши друзей и потом одногруппников, однокурсников были какие-то… Ну как-то вот вы места, в которые вы чаще всего ездили… Были какие-то названия ваши вот, которыми вы их называли. Ну вот как там, например, «свечка» называют здание МГУ?]

Вы знаете, для меня Москва – это Москва дореволюционная, поэтому я всегда все улицы называла по-старому. Ну это ещё понятно, что меня там дед воспитывал, вот, поэтому для меня вот Москва – названия все эти советские – это была некая пелена, просто покрывшая. Поэтому вот, скорее, так. Нет, есть, конечно, любимые места, понятно. Да, и они какие-то, конечно, знаковые были. Но чтобы мы специально придумывали какие-то называния, наверное, нет. Меня всегда вот очень радовало, и очень импонировало мне: старые названия. Там, Дмитровка, Знаменка. Поэтому вот для меня, пожалуй, это было главное. В московской…

[Угу.]

… такой топографии. Ну а потом мы, знаете, когда мы были на первом курсе, что ли, мехмат на первом курсе, мы достали карту 1910 года такую громадную, и мы каждый себе сделал по экземпляру, а они получились подслеповатые, и поэтому мы все названия тонким пером, тушью писали. Ну и пока ты писал, ты вот так вживался в эту Москву… Я, на самом деле, всегда хотела заниматься Москвой XIX – начала ХХ века, причём,  церковной Москвой, потому что связь у меня, предки были всё-таки достаточно церковные, причём, практикующие, простите за католицизм, не просто по названию. Поэтому для меня это всегда на самом деле было… очень такое заманчивое. Я потом, когда стала заниматься архимандритом Киприаном Керном и публиковала его письма, и там нашла такую фразу, что его всегда настолько привлекала духовная академия, как некая тайна лаборатории богословской мысли. Вот я это прочитала, и на самом деле для меня это тоже как-то интуитивно это тоже всегда было очень притягательно. Поэтому,  когда оказалось возможно заниматься историей духовных академий – для меня это было всё вот как раз, всё срослось, всё сложилось.

Переезд в Москву из Подлипок. В Беляево в Кооператив «Наука 1-4». (http://жскран.рф). Переезд в Фили, Филевский парк, завод Хруничева (00:31:29-00:32:53)

[А вот в какой момент вы переехали совсем в Москву жить?]

А, ну совсем в Москву… Я университет кончила – ещё жила в Подлипках, после университета, после университета там вот так получилось, что квартира, один знакомый, уезжая в Америку, оставил мне квартиру, и вот я переехала в эту квартиру.

[И вот с тех пор вы там живёте?]

Да, да, да. Ну, нет, потом поменяли. Сначала квартира была… Сейчас вот я живу на Филёвском Парке, это уже квартира, здесь я сколько я лет, наверное, там, 15 живу или уже сколько, 18, наверное. Был в Беляево…

[Угу.]

Кооператив наука-1, наука-2, наука-3, наука-4. Ну сейчас они уже давно далеко не «Наука», потому что они разбавились, а тогда это было здорово, тогда там были все люди из университета, из Академии Наук, поэтому это тоже там было очень здорово,  я какое-то время там жила, там было очень хорошо. Вот. Но сейчас Филёвский Парк мне, конечно, очень нравится, потому что он всё-таки не так напряжённо застроенный район. Ну и там Парк, это хорошо. [Смеётся.]

[А я вот слышала, что Фили еще «Хрунькой» называют.]

Ну Хрунька – это потому что завод Хруничева, но его сейчас то ли прикрывают, то ли его сокращают как-то, в общем, он, конечно, сейчас как-то так слабо… Раньше он  действительно определял жизнь, ну так же, как  вот, не как, конечно, в Подлипках, Подлипки – более такое закрытое место, но Хруничева, Хруничёва завод там есть такой. Вот. Ну а вообще Филёвский парк замечательный, вот, там освещённая лыжня есть, там можно ночью на лыжах бегать. Вот, что тоже меня вдохновляет, так как днём у меня не получается, можно ночью побегать. Там можно на велосипедах ездить. Можно всё. Так что это очень здорово.

Про Фили. Фили – это прежде всего война 1812 года. О значении парка. Об изменениях в парке. Границы района: Филевский парк, Университет. (00:32:54-00:36:13)

[А вот ещё какие-то такие вещи из истории района вы знаете, можете рассказать?]

Какого, Филёвского?

[Филёвского.]

Не, ну как. Всё-таки Фили и Филёвский Парк – это прежде всего война 1812 года, [смеётся] и это сейчас, кстати, у нас ремонтируют эту нашу ветку, там то одни станции работают, то другие не работают, такое всё время, и ездим окружным путём. Но на Филях сделали вот такие, так сказать, картинки, связанные, там, на Кутузовской – Кутузова, на Филях – там, значит, какие-то военные картинки, связанные со всем этим, так что это всё оживляется. Нет, для меня это на самом деле тоже важно, для меня… во-первых, я предчувствую, что вот это место такое российской победы, российской славы. Поэтому Филёвский Парк, когда стала возможность на Филёвский Парк переехать, я, на самом деле, как-то так… меня это, на самом деле, как-то вдохновило очень. А история района, ну, она для меня прежде всего связана с этим, я не могу сказать, что я живу современной жизнью района как-то активно, там, я не знаю, кто там у нас депутаты какие и что-то…

[Угу.]

Честно говоря, моя жизнь настолько связана с ПСТГУ, вот, поэтому я в основном район использую а). как место российской славы [18]12-го года, и б). как просто приятное место, что можно там просто так в парк пойти. Вот я, например, сейчас учу испанский. Я включаю и, значит, несколько кругов по парку делаю. Очень хорошо. Как-то глаз отдыхает, там зелень, там приятно. Москва-река течёт. Излучина.

[А вот с момента того, как вы туда переехали, парк сильно изменился вообще?]

Вы знаете, нет. А, ну он окультурился. Он сейчас окультурился, на самом деле, он раньше был хороший, потом какое-то время, когда вот были годы такого запустения, он тоже стал немножко заваливаться, там, дорожек нет, ну как всё везде, потом там после очередной бури там деревья валялись и всё. А сейчас за него взялись, и, с одной стороны, он такой окультуренный, но, с другой стороны, не настолько, чтоб там было неприятно, потому что когда чересчур окультуривают – уже от… остаётся ничего от природы. Нет, там сейчас очень хорошо, он сейчас изменился в лучшую сторону, в общем-то. Все эти годы страхи были, что там проложат Минскую улицу, продолжат через весь Филёвский Парк сделают, там, мост через Москву-реку, и тогда снесут большую часть Филёвского Парка. Но там постоянно эти угрозы, они возникают, постоянно вроде как-то там, их господь отводит, вот, потому что действительно для района это очень много значит парк, потому что там и дети, и пенсионеры, ну и вообще любому человеку пойти пройтись. Вот. Поэтому Филёвский Парк – это такая наша большая радость, вот, и сейчас он очень хорошо выглядит, там с одной стороны какие-то там для пенсионеров какие-то есть клубы, они там танцуют, ещё чего-то там делают, вот, с  другой стороны, там такие дают велосипеды, машинки там по центральной аллее кататься, но всё равно народу мало, поэтому можно спокойно ходить, вот как-то не натыкаешься там друг на друга. Поэтому сейчас тенденция, в общем, вполне такая хорошая.

[Но вот для вас это такое как бы место притяжения района, или, есть, может быть, ещё какие-то?]

Вы знаете, там ещё что хорошо, что у нас близко Университет Московский. Ну, во-первых, у меня из окон виден шпиль. Да, и когда бывают салюты на Воробьёвых Горах, то у нас прямо, так сказать вот, в ложе сидишь. Но, с другой стороны, там ездить легко, когда нет пробок, то 10 минут на маршрутке – уже МГУ, а так как я в университет ещё на семинары хожу и вообще иногда… Университет для меня много значит, там, я и в библиотеку хожу фундаментально, когда вот в университетскую, то вот это для меня – второй плюс. То есть как бы Университет, он такой моя alma mater, он у меня так из окна виден. Гораздо ближе, чем когда я училась.

[Чуть смеются.]

Поэтому, пожалуй, так. Филёвский Парк – с одной стороны, университет – с другой стороны, всё очень хорошо.

Репутация района Фили. Район вполне благополучный, даже Горбушка (ул. Барклая, 8) не может его испортить. Церковь Покрова в Филях (храм Покрова Пресвятой Богородицы в Филях – ул. Новозаводская, д. 6). О криминализации района (00:36:14-00:38:45)

Нет, ну и потом у нас, в общем, район такой нормальный, он… хотя последнее время понятно, что уже там москвичей становится не так много, а очень много пришлых людей, но всё равно если сравнивать с другими районами Москвы, он, мне кажется, вполне такой благополучный. Даже вот всё это… Горбушка, там, и всё это не могут испортить. Потом, там можно… Вот, например, Покров, церковь Покрова в Филях. Хотя я туда не хожу постоянно, ну так, совсем редко захожу, но мне она очень нравится сама по себе, и поэтому если иногда там надо пройтись – можно от нас пройтись, там, до Филей через эту церковь. Так что это тоже очень здорово.

[А есть там, например, какие-то места с такой… плохой репутацией?]

Ну, вы понимаете, как всегда, когда у нас был рынок при Горбушке… любой рынок – это всегда, конечно, зона риска. Но сейчас его снесли, и там какую-то стоянку автомобильную многоэтажную строят, поэтому [нрзб. – 00:37:05] нету. Ну а так нет, у нас, например, на Филёвском Парке таких мест нету, у нас всё как-то довольно благополучно, таких, чтобы был какой-то рассадник – нету. Обычно это всякие рыночные места или вокзальные. У нас вокзала рядом нету, вот там на Багратионовской тоже там довольно далеко, ну и сейчас и его ликвидировали, ну а Горбушка – это в принципе нормально, туда если можно там всё купить, тоже довольно удобно. Там и техника такая, ну всё, что вот нужно быстро, тоже очень много … Я не люблю по магазинам ходить, поэтому если можно где-то быстро и компактно – то для меня самое лучшее. [Cмеётся.]

[А вообще, скажем, начало 2000-х – это было криминализованное место, или…]

Нет, вы знаете, Филёвский Парк – это всё-таки был всегда достаточно благополучный район. Ну как везде, конечно, хотя он, наверное, он свои худшие годы пережил в [19]90-е годы, когда перестройка была, я его в те годы не знала. Но тогда, когда витрины были погашены, когда там шапки вместе с головами снимали – тогда Филёвского Парка я не знала. Но даже по как-то вот воспоминаниям жильцов, которые дольше меня живут, всё-таки он всегда как-то более-менее был благополучный. Т.е. там никогда не было какого-то такого уж криминала, ну, потому что вообще западный округ – он такой, всё-таки… ну не самый плохой, так мягко скажем, и по экологии, и по обстановке, ну вот, поэтому думаю, что нет, думаю, что в самые времена он уж низко не падал.

[А какой – самый плохой?]

Ну не знаю, трудно сказать. Я… [Смеётся.] Мало где жила. Нет, ну говорят, что там вот северные хуже. Там у нас всё-таки такой… юг, юго-запад. Запад. Вот, говорят, что на востоке там хуже, хотя тут трудно сказать, наверное, кто где как-то привык жить – наверное, там он и…

Про Беляево. Жили на Вавилова. Из консерватории возвращались с соседями по дому.  Яблоневый сад (00:38:46-00:39:23)

Ну вот когда я в Беляево жила, в Беляево всё было очень благополучно. Там научная обстановка была, вот, поэтому там, ну, в принципе, возвращаясь из консерватории, возвращалась очень часто с соседями по дому. Это тоже показатель, [смеётся] потому что тогда в консерваторию ходило народу очень мало в перестройку. Поэтому это вот для меня такой показатель.

[А в Беляево на какой улице вы жили?]

Беляево – Вавилова. 

[Вавилова.]

Ну да, там вот стоит 4 дома, нам… там ещё рядом – яблоневый сад, сейчас там его, правда, то ли снесли, то ли сносят, я там, честно говоря, давно не была, вот, но тогда было очень хорошо, я даже когда надо было что-то читать, я выходила в яблоневый сад, там цвели яблони в общем, вот тоже.

Общение с соседями. О совместных праздниках. Общение с соседями в Филях (00:39:24-00:42:22)

[А вы с соседями как-то выходили, может быть, на какие-то общие праздники, устраивали?]

Вы знаете, с соседями – да, с соседями вообще так как с детства… мы всегда с соседями были очень близки, мы, конечно, вообще раньше все были близки, в подъезде, ну, например, меня ещё в детстве оставляли с соседями, потом, когда приходилось родителям обоим отлучиться. Потом всегда у соседей всё занимали, знаете: соль, сахар, спички, там, луковицу и т.д., друг другу взаймы давали, ключи оставляли, когда уезжали отдыхать, там, домашних животных оставляли, и т.д. Мы привыкли жить, конечно, что мы соседей знаем очень хорошо и в дружеских отношениях. И на самом деле, когда в Беляево я поселилась, так как там люди, всё-таки, все вместе заселялись, это  кооперативы же были, они друг друга знали, и поэтому они даже были очень недовольны, когда квартиры кому-то продавали.

[Мм.]

Потому что это чужие люди!  Все там были вместе и вместе решали, там что делать с нижним этажом, да, там сдать ли кому-то или что-то, вот, поэтому там, в принципе, когда мой приятель уезжал и оставлял мне квартиру, то там, конечно, волновались, кому он оставляет. Но когда поняли, что я человек совершенно из этой среды, то всё стало очень хорошо. Ну и потом там был ещё один сосед, такой очень пожилой, ну там возраста моих родителей, у него вся семья уехала в Израиль, а он остался. Мы с ним вообще очень дружили, и когда к нему приезжала его сестра с племянницей, что-то ему приготовляли, он потом мне звонил, говорил: «Наташа, у нас есть рыба! Приходите!» Я спускалась, мы с ним говорили о науке и поедали то, что там ему приготовили. Ну вот такие были дружеские отношения, друг к другу ходили, например, там, на новый год из квартиры в квартиру переходили, там, когда у себя всё кончалось – шли к другим и наоборот, когда всего было слишком много. Поэтому там были очень хорошие отношения, мы вместе с этим соседом моим ходили в консерваторию, там, часто, вот он всё время у меня расспрашивал, что там, где там в Университете и прочее. Вот, поэтому отношения очень хорошие. Но мы и сейчас с соседями в подъезде тоже в дружеских отношениях, в общем, состоим, и стараемся всегда их поддерживать, потому что сейчас как-то вообще отношения с соседями – это стало уже что-то такое прошлое…

[Да, это экзотика.]

Сейчас люди, там, не здороваются… Ну, конечно, когда, если там 30 этажей в доме, то, наверное, это возможно, а у нас пятиэтажный дом, поэтому мы все в подъезде друг друга тоже знаем, ну и поэтому, когда какие-то общие дела решаются, то они общим собранием решаются. Ну я не могу сказать, что мы с кем-то в какой-то тесной дружбе, как были вот в детстве, детские отношения, но всегда в хороших отношениях, всегда друг другу что-то там помочь, да, там, и помочь в смысле каким-то физическим трудом, там, когда у кого-то есть какие-то инструменты, и помочь в смысле, если вдруг деньги нужны, там, а денег нету, ну и помочь вообще в любых случаях, да там, если там что-то с чем-нибудь с вещами, там идёшь тебе кто-нибудь поможет, вот поэтому… Я всегда это очень ценю, потому что как-то страшно жить, когда люди друг друга не знают, понимаете? Т.е. я никогда не жила в общежитии…

[Угу.]

Я всегда жила дома. Но для меня, например, вот такого общение, да, общество – оно что-то значит. Причём, общество – не так, абстрактное где-то, а вот всё-таки глаза в глаза, я в общем-то это… так… ценю человеческие отношения.

Пространство повседневности. О Московской духовной школе (как явлении). Екатеринбургская семинария, Воронежская семинария, Минская семинария, Петербургская академия, Сретенская семинария (ул. Большая Лубянка, 19) (00:42:23-00:44:15)

[Т.е. вот если, например, выделять, у вас получается, так скажем ментальную карту…]

Угу.

[… нарисовать. Ну, Подлипки, Воробьёвы Горы, Беляево и Фили. И всё это ещё плюс конечно же объединено ПСТГУ…]

Да!

[… которое было «раскинуто» сначала одно время по…]

Угу.

[…широко достаточно по Москве, потом вот Кузнецы и теперь вот ещё Лихов.]

Да. ПСТГУ для меня действительно значит очень много, но я, во-первых, там много времени там провожу, у меня много занятий, много студентов, но кроме того, для меня ещё очень много значит вообще духовная школа. Сеть. Т.е. я в очень многих семинариях читаю гостевые лекции. В семинариях, в академиях, езжу к ним на конференции, боюсь там их как-то подводить, если они просят участвовать в конференции, ну нужны им какие-то такие участники именитые – то есть это для меня тоже на самом деле поле жизни. Несмотря на то, что духовные школы – по всей стране, у меня очень тесные отношения, там с Екатеринбургской семинарией, с Воронежской семинарией, с Киевской академией, с Минской академией и семинарией, с Петербуржской академией – вообще просто, можно так сказать, любовные отношения. Поэтому это для меня тоже как-то, хотя раскидано, но это тоже для меня поле жизни. Т.е. я когда туда приезжаю, то я приезжаю как домой. Т.е. определённые уже есть там темы, определённые есть отношения, продолжаются они, например, когда я приезжаю в Екатеринбург на конференцию (ну, раз в год обязательно я езжу, но последние годы езжу и чаще, потому что там иногда бывают какие-то локальные конференции, то мы обязательно, там, со всеми близкими друзьями, преподавателями этой семинарии, мы обязательно ещё куда-то ездим. Или в Верхотурье, или в Тобольск, или куда-нибудь ещё. Поэтому это тоже, на самом деле, поле жизни. Это тоже, хотя это такие, эпизодические, казалось бы, среди года встречи, но они продолжаются, и поэтому это тоже поле, и я из него не могу исключиться. Вот, и Сретенская семинария – это тоже для меня какое-то такое жизненное пространство.

О географии ПСТГУ. О лекциях в черниговских подвалах (церковь Михаила и Федора Черниговских – Черниговский пер., 3), ОЦАД (Общецерковная аспирантура и докторантура – ул. Пятницкая, 4/2, стр. 1), Замоскворечье. О значении богословского образования (00:44:16-00:57:42)

[А вот если сконцентрироваться на ПСТГУ, вот расскажите, в самом начале, как, где располагались места…]

Угу.

[…в которых читались лекции. Это же очень такая широкая, обширная география.]

Это широкая, обширная география, да. Ну вот мы первые наборы… Как мы учились? Кузнецы были сразу, и было вот это двухэтажное здание…

[Махонькое.]

Да, куда сейчас, в общем-то, возвратилось отчасти. Аудиторий не было никаких, ну вернее, там было несколько аудиторий, там, на первом этаже, 18-я, 19-я, 20-я, но, конечно, их не хватало практически. Поэтому дневному… у дневных отделений были семинары днём, ну и там чаще всего, а вечером читали всем вместе лекции в поточных аудиториях МГУ в 1-м ГУМе. Но семинары у вечерников – они тоже иногда случались. По крайней мере, на всех факультетах обязательно были семинары по Новому Завету и по литпреду (литургическому преданию). Они у нас происходили в подвалах, в подвалах Замоскворечья, все дружеские храмы отдавали ПСТГУ бесплатно, насколько я понимаю, свои подвалы. Например, очень перспективные подвалы – под Черниговскими храмами. Там, знаете этот переулок…

[Угу.]

…святых Михаила и Фёдора Черниговских, где сейчас ОЦАД. Но ОЦАД не ценит никак эти подвалы и никак их не использует, а тогда подвалы – это было то, что надо. Ну и обычно так, знаете, вырываешься с работы, а если я ещё и из Данилова монастыря, там за тобой бегут какие-то батюшки, говорят, посоветуйте мне книжку, я врываюсь, вскакиваю в трамвай, братья даже выходят посмотреть, как я буду вскакивать в трамвай, потому что у них так ловко ни у кого не получалось, и… еду в Замоскворечье. Ну и по пути там я… ещё мобильных телефонов не было, вот, успевают тебе за день позвонить и сказать, где, потому что назначенных аудиторий не было, в это день назначалось, староста всех пытался обзвонить. И вот тебе говорят: в подвале, значит, в Черниговских. Ты, значит, на трамвай, насколько можно доехать – доезжаешь, бежишь – вроде, подвал этот. Другого нету. Залезаешь туда, в подвал, там темно, но где-то – проблеск света. Ты там, значит, держась за стены, так, наощупь пробираешься туда, помещение расширяется, там один стул для преподавателя и матрасы лежат для студентов, и лампочка без абажура такая свисает с потолка, обычная «груша». Ну и преподаватель, сидя на стуле, читает, а мы там примостившись по матрасам, как-то кто-то пытается что-то записать, а у меня есть диктофон, мыльница, чёрный. Если преподаватель разрешает – пишем на диктофоны, для меня это было всегда очень важно – писать на диктофоны, потому что я на все занятия не успевала, потому что я иногда в Даниловом освобождалась там и в 8, и по крайней мере на первую пару в 5 я никогда не успевала. И поэтому мне мои друзья богословско-пастырские (я ходила с богословско-пастырской группой), они мне писали всё на диктофон и кассеты привозили мне в Данилов. И я все годы обучения проездила вот с такой штукой. [Показывает на нагрудную сумку с множеством карманов] У меня, правда, не такая была штука ещё, а более массивная, вот, я проездила, значит, в ушах с плеером. И я успевала все эти лекции прослушать, ну и я когда слушаю, я пытаюсь составить их краткой конспект, по крайней мере, такую структуру очень подробную, тезисную. Ну и поэтому я пока бегу, там, от дома до метро – я что-то, часть прослушиваю, сажусь в метро, сразу на карточки это записываю, ну и, в конце концов, к каждой кассете прилагались вот такие описания. Самое интересное, что мои эти друзья, сейчас которые уже все пастырями стали, они часто на лекциях засыпали, ну, потому что иногда служение в храмах, там все алтарничали, и поэтому потому перед экзаменом они чаще всего не прослушивали ещё раз лекции, а просматривали только мой конспект и сдавали не ниже, чем на четвёрку. Поэтому это дало очень такой… [смеётся] полезный опыт. Ну и потому, у нас был, например… Новый Завет не вёлся, потому что… ну, потом как можно выяснить, нынешний митрополит Илларион, тогда он был иеромонахом Илларионом, читал Новый Завет, потом он уехал за границу, и Новый Завет провис. И пытались кого-то найти, но там быстро не найдёшь, всё-таки, Новый Завет, очень ответственно, отец Алексий стал гораздо позже. И поэтому у нашего курса как раз Новый Завет провис. Приходили какие-то батюшки, например, отец Вячеслав Резников, покойный ныне, прочитает две лекции – заболевает, в больницу ложится, кто-то ещё пробовал, и так у нас Новый Завет повис. Ну и мы решили, что это вообще никуда не годится, это очень важно, ну и я с двумя этими друзьями-пастырями, мы группой распределили всю программу, нашли программу всё-таки, распределили программу между собой и стали готовить и друг другу читать лекции, собираться там по домам где-то ещё. Ну и так как они все были люди взрослые, укоренённые и рукополагались в процессе, тот, кто рукополагался, служил сорокоуст, его вопросы переходили мне. Ну в результате, когда в конце третьего курса мы сдавали экзамен, а тогда Новый Завет был три года, все вопросы были на мне.

[Смеются.]

Я перед экзаменом устраивала им такую начитку. Но мне это очень помогло, потому что когда я потом стала сразу преподавать Новый Завет, то уже времени не было совсем, и поэтому я составляла катрены, вот катрен – это какой-то сложный стих…

[Угу.]

Там толкования отцов разных времён.  Там, доникейских, никейских, золотого века, там, святоотеческой письменности, там, восточных, западных областей, блаженного Августина, и т.д. и т.д., до русских, до святителя Филарета… и поэтому вот эти катрены – они очень помогли почувствовать как-то не только сам текст священного писания, потому что так ты никогда не вчитаешься в него, но и как-то понять вообще, ну смысл как-то экзегезы, смысл святоотеческого толкования, на фоне которого, конечно, любые исследования современные экзегетические – они, конечно, жалкой тенью кажутся. Они тоже необходимы, но они, конечно, такие, костыли, а не понимание, вот, не вхождение в текст, понимаете? Т.е. когда читаешь святоотеческую экзегезу, то ты действительно как-то… тебе высвечивается то, что никогда ты своим тщетным умом не поймёшь. Ну   поэтому мне это потом так помогло, я потом долго очень вела Новый Завет, я вот там просто последние годы не веду на историческом факультете, на филологическом факультете, там, у нас даже иногда отцов наших заменяла, и мне, конечно, это очень помогло. Я очень благодарна этому, что у нас Новый Завет вот так провис. Потому что никогда бы, там, чужие лекции, они б столько не дали, сколько ты вот сам. Ну потом понятно, что тогда стали появляться уже учебники, потом мы ещё когда учились на мехмате, мы задружились со студентами московской духовной академии, и они нам там давали книги, т.е. даже из библиотеки. Мы их брали, некоторые ксерокопировали, переплетали (тогда ещё сканирования не было), переплетали такой… толстые были понятно, что бумага, она была всё-таки не такая тонкая, и читали святоотеческую экзегезу, тогда ещё много читали. Т.е. нельзя сказать, что мы… совсем уж для нас это было неизвестно. Но, конечно, ПСТБИ тогдашнего, в общем я, конечно, очень благодарна, потому что… и очень благодарна, что меня всё-таки вынудили туда поступить, потому что систематическое образование есть систематическое образование.  Cвоя начитка – она необходима, но всё-таки чтобы её как-то у неё расставить акценты, её превратить во что-то, должна быть, конечно, некая система. Я вообще в понятии схоластика, если вот негативный смысл накопившийся счистить – я в ней ничего плохого не вижу. Школа – это всегда хорошо. Понимаете, и всегда свои знания надо «вшкаливать», надо их в какую-то систему приводить, и вообще в слове «система», в слове, там, «школа» я совершенно не вижу ничего плохого, просто её, стали уже эти слова  заездили в негативном смысле. Я действительно всегда очень ценила образование, всегда очень ценила школу. Я очень благодарна мехмату, я очень благодарна там, всем местам, где я училась –и философскому факультету, и даже экстернату вот такому историческому, вот, ну и, конечно, ПСТБИ, потому что действительно, всё-таки акцент жизненный переместился сюда, хотя я математику продолжаю преподавать один день в  неделю, но всё-таки жизненный центр переместился сюда, и конечно я очень благодарна, что я благодаря ПСТГУ… что-то какое-то масло масляное… что я смогла заниматься тем, чем мне, наверное всю жизнь хотелось, ну сколько я вот в сознательном возрасте  была, заниматься. Это история русского богословия, история русской духовной школы, тем более что там есть курс «История русской церкви», потому что меня всегда, вот это было очень важно, какая-то духовная жизнь, которая у нас столько имеет коннотаций, и столько имеет всяких негативных замечаний, что её там и не было в синодальный период, я с этим совершенно не согласна, для меня XIX-й век – это золотой век, вне всякого сомнения, и церковной жизни, и вообще русской жизни. Век, который дал нам Пушкина и святителя Филарета, не может подвергаться критической вот какой-то такой критической оценке. Другое дело, что надо, конечно,  заводить критический период, вот синодальный период и синодальный строй. Синодальный строй – наверное, может, наверное, неидеальное там состояние церкви, но тем не менее, всё-таки блестящая плеяда русских богословов, там, церковных деятелей, и просто умов величайших дал нам этот период… и мне всегда хотелось этим заниматься, но я просто не думала, что когда-то меня господь приведёт к этому, ну и потом когда мы кончали – это тоже очень интересно, когда первые кончали выпуски, дипломы вообще не писались практически. Ну, как-то до этого ещё тогда не доходили, надо было устраивать жизнь. Я когда поступила, человек понятно что из научного мира, я всё время однокурсникам, как мы только стали приближаться к концу, «Слушайте,  – говорю, – отцы и братья, надо что-то писать!» Они говорят: «Да ты молчи, может, не надо ничего!» Я говорю: «Ну как, надо выпускную работу какую-то писать!» Они говорит: «Да… ты молчи!» А потом оказалось, что действительно надо писать, ну и я решила, что это – звёздный час, хотя мне предлагали многие так специализироваться, ну вообще я училась всё-таки так, неплохо,  у меня ни одной четвёрки не было за всё время обучения, да, и я решила, что надо решиться, и я написала диплом по… ну, сначала курсовую, по московской духовной академии и отдала её отцу Александру Щелкачёву, который, правда, мне её обратно не отдал… [Смеётся.] Но всё обещал мне что-то сказать. Но для меня… потому что для меня московская академия – я туда столько ездила к друзьям, для меня это было, конечно же, место очень такое важное, значимое. Знаковое, ка нынче говорят. И я написала отцу Александру, он сказал, что всё замечательно, всё очень хорошо, но конкретные замечания не сказал. И потом когда уже надо было представлять бакалаврский диплом, я уже написала более серьёзную работу, да, вот про московскую духовную академию в XVIII-м – XIX-м… в XIX-м – начале ХХ века, а когда мы уже защищали вот этот диплом, специалитет, который нам дали, то я писала по источниковой базе по истории высшего духовного образования России. Причём я облазила все архивы уже к тому времени, ну, не все, конечно же, потом у меня расширилось, это мне было, в общем,  важно. Я получала такое от этого удовольствие, я несколько раз, несмотря на то что у меня было очень много работ разных, математика, Данилов монастырь, я несколько раз вырвалась в Питер в архивы, вот, ну и почувствовала, что это всё-таки моё! Я не зря не только романтически об этом думала, но и действительно это то, что надо. Я вообще считаю, что каждый должен найти свою тему, и не надо бежать за теми… за всеми, кто бежит к какой-то выгодной теме…

[Угу.]

…или наоборот, к какой-то лёгкой, сложной, перспективной. Надо свою найти. Я всегда и студентам говорю, что нужно свою найти, и вот, как мне кажется, я её нашла. Ну это конечно очень важно было, что её академики признали, понимаете.  Что вот когда делали [нрзб. – 00:54:58] по истории духовного образования, ну я туда вводную статью писала. Поэтому и по московской академии, по казанской академии, всё писала… Вот, поэтому для меня это очень важно было. И потом, когда стал уже понятно, что мы    занимаемся наукой в университете,  эта история, конечно, известная, как отец Олег    Давыденков защитился в Санкт-Петербуржской академии, кандидатскую, после этого устроили совет у нас, ну и на самом деле, вот за годы за… это там 15-летие, условно говоря, ну, 25 лет громко сказать, по крайней мере, начиная с  2000-го года мы, конечно, у нас защитилось, конечно, диссертаций гораздо больше чем во всех  академиях  вместе взятых, то есть у нас докторских диссертаций было много, там докторских не было вообще. Но сейчас понятно, что ОЦАД начал, так сказать, гнать, но на самом деле, когда мы кончили и начали преподавать, хотя у нас всех там записали аспирантуру «чтобы было», был кто-то в аспирантуре, но как-то тогда считалось, что главное – преподавать, а потом стало понятно, что надо и наукой заниматься. Ну и мы быстро с отцом Александром Мазыриным, мы с ним значит, нога в ногу идём, но чуть раньше меня защитил кандидатскую, потом ему дали магистра сразу, магистр тогда выше был кандидатской, потом я защитила, там, через сколько… через полгода, мне тоже дали магистра. Мы с ним были два магистра, успели побыть магистрами! Сейчас уже магистров нету, больше женщин-магистров в богословии не будет. [Смеётся.] В теологии, может быть, будут, а в богословии не будет. Вот. Ну и потом начали, защитили уже кандидатские, исторические, потом стали писать докторские, ну вот докторскую я чуть раньше, чем он, защитила, до этого мы так с ним параллельно, в общем, мы с ним и дружим, вместе кончали, ну вот так. А, ну ещё большая радость, конечно, когда… почему мы так  «прибились», может быть, еще к кафедре истории русской церкви,  ну отец Александр сразу начал новомучениками заниматься, потому что он работал, вот, в отделе, при базе новомучеников,  ну а я всегда хотела заниматься историей русского богословия и духовных школ, поэтому у меня я сомнений не было, конечно, как только кафедры стали как-то формироваться и просматриваться, мне стало понятно, куда идти, но кроме того ещё отец Александр, который тогда еще не был отцом Александром, а был Александром  Владимировичем Щелкачёвым, как человек из научного мира, ну его папу вы, наверное, знаете: профессор, завкафедрой, математик – он тоже понимал, что наукой надо в университете заниматься, а науки нет без научной среды, и наша кафедра первая организовала научный семинар, который до сих пор действует. Ну и мы там сразу стали на неё ходить, там, с отцом Александром, с Георгием Вениаминовичем Бежанидзе, который кончил бакалавриат на год раньше меня, но уже дальше не продолжал, а сразу стал кандидатскую писать.  Но мы старались… стали ходить на этот семинар, и тогда как бы всё срослось, я поняла, что всё-таки нормально. Нормальное место, нормальная высшая школа, есть наука, так что, в общем, всё здесь правильно устроено.     

О преемстве храма свят. Николая в Кузнецах в Замоскворечье и духе старой Москвы. О митрополите московском Филарете. Всех скорбящих радость (храм иконы Божией Матери Всех скорбящих радость – Большая Ордынка, 20), Покровка, Остоженка, Лихов переулок. О церковной жизни Москвы, Донской монастырь (00:57:43-01:01:46)

[А вот скажите, как вы оцениваете Николо-Кузнецкий храм? Он вот в полной мере является преемником той… той золотой эпохи XIX века, о которой...]

Думаю, да. Для меня это, ну, примерно по двум причинам: во-первых, это то, что, я думаю, важно для всех: то, что он не закрывался. Это всё-таки очень чувствуется. Конечно, это не в обиду тем храмам, которые закрылись и сейчас совершенно замечательные имеют общины священников, там, и духовную жизнь настоящую, да, без каких-то там прикрас, но в храмах, которые не закрывались, вот всё-таки эта намоленность  – вековая, двухвековая,  трёхвековая – хорошо чувствуется,  ну и потом святитель Филарет освящал там один из приделов, это тоже для меня очень важно, потому что святитель Филарет... Понятно, что очень много у нас замечательных богословов и очень много замечательных церковных деятелей, но он для меня еще вообще-то уже лично очень важен, потому что дед моего деда святителя Филарета слушал, его проповеди знал, и мой дед мне передавал слова своего деда… [смеётся] рассказы своего деда о святителе Филарете, потому что святитель Филарет – ну, 46 лет на московской кафедре, и, конечно, для всех москвичей митрополит московский – только святитель Филарет. Когда он скончался, все были просто в ужасе, недоумении – кто еще может занять кафедру великого Филарета? Ну он, был, конечно, очень строгий, его и боялись все, но дед моего деда, он очень любит проповеди святителя Филарета,  очень любил там ходить подростком, потому что вся семья такая было церковная, любил ходить на службы, даже в университете тоже учился, когда святитель Филарет освящал храм Татьянинский в Университете, помнит и замечательное слово святителя Филарета на освящение Татьянинского храма, я её тоже очень люблю, но, вот, её лично слышал дед моего деда. Так что… [Смеётся.] Так что это тоже для меня очень важно, ну для меня вообще очень важна «старая Москва», поэтому Кузнецы – они для меня вот этой концентрации на самом деле очень важны, там действительно чувствуется дух московский, церковный. Это трудно передать, я раньше не  была никогда прихожанином, до того как поступила в университет, постоянным  прихожанином Николо-Кузнецкого храма я не была, я какое-то время ходила  в «Всех скорбящих радости» на Ордынке,  когда там был сначала владыка Киприан Зёрнов, сначала – отец Григорий, потом он постригся и стал епископом владыка Киприан Зёрнов, потому что его семья, с семьёй моей прабабушки жили до революции жили рядом на Покровке, и поэтому как-то я тоже чувствую такую связь, потом, когда владыка скончался, там был отец Борис Гузняков. Протоиерей Борис Гузняков – я так было хорошо знакома с его семьей, с его детьми, и… Он был такой старый москвич во многих поколениях, он знал, что я очень люблю старую Москву и, когда видел меня на службе, он всегда в проповедь обязательно вставлял рассказы, как они с мамой ходили там по Остоженке, когда действительно «остожки» ещё стояли, в Новодевичий монастырь, и прочее. Потом, конечно, я переместилась, потом я в Даниловом монастыре долго была, потому что там работала, понятно, что и на службы там же вырывались, ну а потом, когда я стала уже преподавать, я стала однозначно ходить в Кузнецы. Когда я училась ещё, в тогда еще богословском институте, я тоже я стала ходить в Кузнецы, но не постоянно, там, в святителя Николая [храм], еще куда-то. На самом деле, мне кажется, что если вместе не молиться, то очень трудно заниматься богословием, вообще очень трудно как-то духовную школу строить, она всё время пойдёт куда-то вкривь и вкось. И поэтому мы тогда, когда уже стали работать, мы уже стали с отцами устраивать эти факультетские службы. Вот, ну сейчас в основном, конечно, в Лихов у меня уже переместилась, потому что там среда, пятница, воскресенье, ну вот в Лиховом там… Ну это не значит, что я в другие места не хожу, потому что часто бывают какие-то там дни рождения и именно знакомых священников, а так как знакомые священники – по всей Москве и по всему Подмосковью,  то как лучше всего поздравить знакомого священника? Прийти к нему на литургию, поэтому… я вообще люблю такую церковную жизнь Москвы, т.е. вот когда можно… в какой-то день вдруг у тебя выдалось утро, когда ты можешь пойти в какой-нибудь монастырь, например, там, в Донской, встать там на службе… Служили в малом храме…Я, в общем, тоже люблю… вообще люблю московские монастыри, московские храмы.      

О ключевых местах церковной жизни. Пасха в Лавре (Троице- Сергиева Лавра, Сергиев Посад). Троицкий храм на Воробьевых горах (Храм Живоначальной Троицы на Воробьевых горах – ул. Косыгина, 30); Всех скорбящих радости (Большая Ордынка, 20) (01:01:47-01:06:10)

[А вот какие ключевые, по-вашему, места притяжения, концентрации церковной жизни?]

Места? Ну вы знаете, я, конечно, говорю только за себя, потому что ясно, что сейчас такая церковная жизнь, она уже там везде идет… Когда мы были в университете, для нас церковное… вот такое средоточие церковной жизни была Лавра. Ну, потом мой основной духовник появился, но в Лавру мы всегда с ним ездили на Пасху, причем ездили на несколько дней.  Да и учились на мехмате, на мехмате люди, в общем, мехмат – самый аполитичный факультет и самый церковный.  Там открывалось, что твои профессора являются людьми церковными вполне практикующими, нам…и мы понятно уже, что на страстной седмице, уже с четверга никто не учился. Ну, там, может, и были занятия какие-то, которые никто не смотрел, есть там они или нет. Ну, тем более, у меня был свободный график, и мы обычно в среду вечером ехали в Лавру.  Ну и там нам иногда давали в    стене, там в стене там такая была гостиничка, у нас был отец-гостинник знакомый, и он нас тогда пускал давал нам одну комнату, вот, там стоял один топчан,  который выделялся мне как единственной, так сказать, барышне, вот, а остальные там спали, где, так сказать… тоже на полу,  он нам давал, там, какие-то одеяла, какие-то там спальные мешки, вот… и четверг, пятницу, субботу и Пасху мы были в Лавре. И это было, конечно,  совершенно замечательно, потому что когда в Лавре тогда… ну народу был там не так много, сейчас там много, очень много,  а тогда не так много, потому что, всё-таки немногие решались, потому что знали, что за это с работы выгонят, из университета могут исключить, по крайней мере, в  аспирантуру не взять, ну вот… но мы всё-таки как-то считала, что это несравнимые иерархии ценностей всё-таки. Непозволительно сравнивать это. И мы туда ездили, Лавра была, вне всякого сомнения, центр притяжения. Там были духовники, там были старцы, там был отец Кирилл, которого все, конечно, мы очень любили, вот, как бы лично, не то что там уж там лизки  были к нему – конечно нет,  но лично его всегда знали и слушали, и всегда это было очень дорого. Там была академия. С академическими мы жителями мы тоже дружили.

[1:04:00 – 1:04:30 личный разговор, информанту позвонили на мобильный]

[Комментируя звонок] Это эти магистранты наши. У нас сегодня консультация, поэтому вот, наши прибалты из Челябинска или откуда-то там, из Казахстана. Вот. Лавра была, вне всякого сомнения… мы почему-то редко ходили в храм на Воробьёвых Горах, вот этот Троицкий Храм на Воробьёвых Горах, почему-то… то ли там как-то священник не привечал студентов, не знаю, почему-то мы туда никогда не ходили почти.

[Наверное, это и.. в общем, следили за теми, кто…]

Мм, наверное, даже не поэтому, знаете, мы туда пару раз заходили, но вот мне там как-то не молилось, вот. Поэтому в Лавру мы ездили.  А потом я ходила, вот в «Всех скорбящих радости». И именно вначале из-за владыки Киприана, потому что когда я спрашивала у моего деда, еще когда в университет поступала, в какие там храмы ходить, ну тогда в общем-то… много говорят о том, что студенчества сами священники ведут списки, там, кто ходят. Я, конечно, не хочу вовсе обвинять священников, потому что часто это было и такое – невозможно было не вести [списки], вот. Ну и поэтому в «[Всех] скорбящих радости» я ходила и очень потом отца Бориса любила, но я-то как… Все-таки, наша жизнь церковная была больше связана с монастырями: Лавра, потом очень много ездили в Иоанно-Богословский монастырь мы ездили.

[Угу.]

Вот куда сейчас вывозят наших всех, в Рязанский. Когда еще отец Авель там был.  Вот отец Борис Гузняков, он обязательно нас туда возил, вот таких активных прихожан возил к нам в монастырь, ну и мы сами очень много ездили. В Псково-Печерский монастырь очень много ездили. Псково-Печерский – это тоже такой центр жизни. Вы знаете, потому что он тоже не закрывался, и понятно, что там отцы еще были такие непуганые, совдепией не раздавленные, и поэтому мы туда тоже очень… ну несколько раз за год обязательно ездили, раз, там, в два месяца ездили. В Лавру каждую неделю обязательно ездили, поэтому у меня как-то жизнь была монастырская церковная в основном.

О работе библиотекарем в храме (01:06:11-01:07:31)

И я даже когда как-то почувствовала, что, наверное, необходимо жить какой-то приходскую жизнью, когда ты живёшь в городе, и я отцу Борису как-то пожаловалась Гузнякову, говорю, батюшка,  что у меня такая монастырская жизнь, а он говорит: «Ну хорошо, если хочешь более активной приходской жизни, давай мы тебя припашем к приходской жизни. И он меня сделал библиотекарем. А библиотека там была чудесная совершенно, мы покупали все новинки, там был ещё такой Сережа прихожанин… Мы покупали все новинки, устраивали обсуждения, там, презентации книг, дискуссии. Сейчас это уже при храмах, сейчас столько много всего…

[Да.]

…что лекторий на лектории сидит и лекторием погоняется. Уже не знаю, все друг у друга переманивают слушателей, а тогда это было так здорово! И действительно, в субботу, там, детей в воскресную школу запихнут на первом этаже, а на втором этаже – библиотека, отец Борис от своей квартиры уже в доме причта он отдал две комнаты библиотеки. И библиотека – там было здорово, всё, все книги собирали, каждую прочитывали, обязательно делали к ней аннотацию, обязательно всем прихожанам        говорили, что кому стоит почитать. Потом, наши прихожане если где-то учились, то мы и им обязательно тоже старались порекомендовать, ну, какие-то курсы, что-то. Вот это действительно было интересно, ну и как бы я понимала, что я действительно им нужна именно в этом статусе, потому что ну можно, конечно при храме работать обычно в трапезной, и это нормально, но не чувствуешь, что вот, мои знания, мои какие-то особые черты там нужны. А библиотека – это было действительно здорово.

Восстановление монастырей. Пафнутьево-Боровский монастырь (Калужская область). Восстановление Даниловского монастыря. О значении Лавры для студентов МГУ (01:07:32-01:11:06)

Ну и  продолжали ездить ещё,  мы восстанавливали Пафнутьево-Боровский монастырь, тогда там был  настоятелем архимандрит Гавриил Мосленко [прим. расшифровщика: скорее всего, на самом деле фамилия архимандрита – Москаленко], и он как-то связался с отцом Борисом, и туда решили повезти воскресную школу, старшие классы: мальчишеский класс старший, там мальчишки  14-16 лет, с ними никто не решался ехать, и мне отец Борис говорит: «Ну, давай, ты всё равно всё время с мальчишками возишься, давай ты с ними езжай». Я поехала в Пафнутьево-Боровский монастырь, и там мы жили вместе с братьями в одном корпусе: братья на втором этаже, мы – на первом. Ну и помогали там разбирать там храмы, там правда была гора какого-то мусора, а потом я всех этих хлопцев своих пешком водила в Боровск, чтобы они там выбегались и не разнесли монастырь, вот, энергии у хлопцев много. Потом я там помогала в трапезной работать, потому что там один послушник работал, а ему было сложно готовить. Мы с братьями вместе трапезничали, там стол братский, стол наш, в трапезной – это было всегда здорово. Вообще от той жизни церковной – сейчас всё, конечно, гораздо лучше, замечательнее и прочее – но вот такой близости, такой теплоты, такого подъема, наверное, никогда больше не переживешь. Понимаете, то есть все были действительно вместе, все были настолько воодушевлены, что каждый день отдают какие-то храмы, монастыри, их надо восстанавливать. Вот как Данилов восстанавливали – его в [19]82-м году отдали, но было непонятно, разрешат ли там монастырь или что, и он до  [19]86-го года стоял законсервированный практически, а там был приёмник, детский приёмник для малолетних преступников, там, Троицкий собор был на пять этажей разграничен, но и потом, в середине [19]86-го года решили, что через полтора года –  [19]88-й год,  тысячелетие крещения Руси, и центром, одним из центров будет Данилов монастырь. И был призыв ко всем верующим москвичам работать на восстановление. И мы все ночи в субботу-воскресенье работали, там разгребать надо было всё, и там ставили софиты ночью, приносили какую-то похлебку в солдатских баках, и мы там работали, разбирали всё. Ну а так как мы еще горным туризмом занимались, мы снимали этажи, и это было        очень здорово, потому что этаж за этажом, и вдруг снимаем последний – и под ним купол. И такое впечатление, знаете, когда путешественник в упованьи кричит: «Земля! Земля!» Христианин кричит: «Небо! Небо!»  Вот тогда было вот это ощущение, что сейчас все падёт, и вот, отверзнутся небеса. И те, кто это вдохновение тогда испытал, некоторые потом не выдержали стабильной жизни, то есть как-то показалось, что всё охладело, стало всё опять замешано как-то на обычном бюрократизме, деньгах… Конечно, чаще всего это не так, и понятно, что всегда харизматическая жизнь – она же не может долго. Как первые века церкви никогда не повторятся, наверное, это время для нас никогда не повторится, но это было здорово. Поэтому вот, пожалуй, вот эти самые знаковые места. Вообще для студентов Московского Университета Лавра значила очень много, и в Лавру мы ездили все. Лавра, Псково-Печерский монастырь, пожалуй, так. Ну а что касается «Всех скорбящих радости» и Пафнутьево-Боровский [монастырь] – то это уже моё, это уж я сама так связалась. А Лавра и Псково-Печерский монастырь знали для всех очень много. [Поправляет себя] Значили. И духовники, вот, очень у многих людей, которые сейчас там стали священниками, ещё духовники были в Лавре и в Псково-Печерском монастыре.  Т.е. мы, всё-таки, люди такого «монастырского замеса» оказались, понимаете.  Хотя понятно, что я была крещена с детства и, там, причащалась с детства, но все равно даже если ты с детства живешь церковной жизнью, всё равно вот эта самостоятельная церковная жизнь – она когда-то проходит период становления все равно, так сказать, но это может не кончиться, там, какими-то ломками (у кого-то это ломками кончается). У меня, в общем, никаких ломок не было, но тем не менее, это становление-то было, и это становление было связано с Лаврой, с Псково-Печерским монастырём, там, с Иоанно-Богословским монастырём, мы туда тоже, кстати, ездили. Вот. Так что вот…

[Наталья Юрьевна, сколько у вас ещё времени есть?]

Времени? Ну вы знаете, я думаю, что минут 15.

[О, прекрасно.]

О церковной жизни в советское время. О научной и духовной свободе (01:11:07- 01:16:04)

[А скажите как… как так вот ваши родители, такие, в общем, статусные очень люди, тем более что папа над закрытой ещё темой трудился, и при этом они не скрывали своей причастности?]

Нет. Понятно, что они, может быть, так не афишировали очень громко, но так же, как и мои же профессора на мехмате, люди живут церковной жизнью но церковная жизнь в то время – она была «прикровенна», поэтому если ты жил, тебя могут случайно увидеть кто-то тоже в храме, понимаете? А не было каких-то там, скажем церковных собраний, каких-то лекций, конференций, поэтому, собственно, можно было жить церковной жизнью, но как бы это просто не афишировать, а что касается закрытых предприятий, то вы знаете, сам Сергей Павлович Королёв был человеком верующим, понимаете, и он прошёл через столько… через сталинскую шарашку, ну, знаете, что такое сталинская шарашка, да?

[Угу.]

Вот. Поэтому… это было нормально. Потом, всё-таки, ну… то, что происходило в Подлипках, как, например, и в новосибирском академгородке, потому что я потом туда ездила, у меня много там… у меня там однокурсники были, тогда это называлось как бы слегка диссидентством. Но я не люблю слово «диссидент», понимаете? Почему «инакомыслящие»? Это нормальная была жизнь, интеллектуальная, духовная, и поэтому в Подлипках, может быть, можно было то, что нельзя было… вот… было гораздо опаснее, заметнее, болезненнее в Москве, например. Понимаете, то есть у меня при мне мои же многие ровесники, которые были тоже людьми церковными, рассказывают про своё школьное детство в Москве – иногда они нарывались на какие-то проблемы, [нрзб. 01:12:49] по воспитательной работе, там, приходилось вступать в комсомол и всё… В Подлипках у нас было как-то всё очень мягко. Вот я думаю, что это ещё сказалось. Вот. Ну а так, собственно, они были тоже люди там и пострадавших родителей… и они, в общем, как-то поступили… Я не знаю, поступили ли бы они, если бы поступали на какой-то гуманитарный, наверное, вряд ли, ну, потому что гуманитарная, всё-таки, область была всё-таки политизированная, ну а физика и математика тогда развивались так бурно, что на самом деле всё-таки ценились мозги прежде всего. Поэтому, я думаю, что вот это тоже сказалось. Научный подъём – он, конечно, не связан с религиозным подъемом, с религиозной жизнью, но, тем не менее, он позволяет очень большую свободу вот в своем духовном выборе, т.е. всё-таки, свобода научная и свобода духовная, конечно, не тождественны, но, тем ни менее, т.к. всё-таки церковь – столп утверждения истины, любой человек, который стремится даже к научной истине, мимо церкви пройти не может. Понимаете, ну недаром столько ученых становилось, там, рано или поздно людьми верующими, даже если они происходили из каких-то атеистических семей, понимаете? Т.е. вот понимание, что выводы, что каждая область науки – она занимается, все-таки, божественным откровением. Геология запечатлена в камне, химия – в веществах, физика – в элементарных частицах, биология – в живых существах, но, конечно, наука перестала это понимать, она оторвалась от своего истинного значения, но все выводы в науке, которые делаются без понимания, что это божественные откровения, они верны только локально. Как есть евклидова геометрия, есть не евклидова. В евклидовой, там, параллельные не пересекаются, выходишь в более широкое пространство – прекрасно, и пересекаются, и вообще ведут себя более свободно. Ну и поэтому рано или поздно, если человек смотрит шире своей конкретной локальной задачи, он не может не задаться вопросом, ну и понимаете… Все эти теории больших взрывов и так далее, ну это всё сами понимаете, так же, как происхождение человека из обезьяны, собственно говоря, псевдонаучная вещь, которая… рано или поздно любой умный человек от неё отказывается. Понимаете, это только упёртые какие-нибудь там, ограниченные очень люди могут смотреть на эти картинки, как обезьяна постепенно становится на ноги и превращается в неандертальца, а потом – в человека современного, ну это просто смешно. Понятно, что все эти реконструкции делаются по одной косточке, так сказать, можно домыслить что угодно, понимаете? Поэтому я думаю, что наука – она является очень хорошей средой для духовной жизни. Понимаете, она, конечно, не обуславливает её, но она является хорошей такой средой, в чём-то даже иногда питательной.

[А родители ваших родителей – они пострадали, да, за веру? Или в принципе…]

Родители да, оба. Отец был расстрелян, был сослан, мама – после войны она с отчимом росла, ну он был очень хороший, для нас с дедом был, ну он рано умер, когда мне было три года, ну вот… да, пострадавший. Вы знаете, я думаю, что трудно найти семью…

[Да, да…]

… в которой бы никто не пострадал, потому что мясорубка была такая, что народ выстроили… ну да, ну дед потом войну прошёл, дед с папиной стороны, успел меня в университет ещё увести, так что… вот, первый год университета, потому что он сам кончил два факультета до революции, вот. Ну у него большой зазор с папой…

[Поздний ребёнок.]

Ну, поздний, да. В монашество собирался, собирался в московскую академию поступать, ну это уже отдельная история.

[Потрясающе.]

Ну вот, так что вот.

О спортивном туризме. Московский клуб туристов на Таганке около храма Мартина Исповедника (федерация спортивного туризма – ул. А. Солженицына, 17, стр. 1А). О московском горном туризме. Совдепия (01:16:05-01:23:12)

[А вот если… О, я ещё хотела спросить, вы просто упомянули про увлечение горным туризмом…]

Да.

[Наверняка… вот где у вас в Москве проходили тренировки?]

[Смеётся.]

[Наверняка скалодромы какие-то вы посещали?]

Вы знаете, да. Был в Москве такой московский клуб туристов. Он был на Таганке. И это тоже было очень здорово, потому что там все о своих отчётах… о своих походах писали отчёты, и там было тоже интересно, обменивались опытом, помогали друг другу со снаряжением, и т.д. Что касается тренировок. Мне тренироваться надо, но я вообще очень не люблю физкультуру, ну в смысле вот занятие физкультурой, когда посреди дня тебе надо с какой-то формой таскаться… Ну я как человек, который привык жить достаточно свободно, я искала путь, как бы мне от неё уйти. И поэтому… в Университете это можно, можно ходить в секции. Поэтому я сначала записалась, там, в лыжную секцию (а секция – это в любой время, поэтому не связан ни с чем там, с какой-нибудь переодевалкой, там сменной одеждой, там, и т.д.), а потом мы решили организовать свой… потому что мы же в секции горного туризма, мы всё равно тренируемся, ну и так, условно говоря, у нас была секция горного туризма. Понятно, что центр был в Университете, на Воробьёвых Горах. Значит, мы бегали по Воробьёвым Горам туда-сюда вот так [показывает], вверх-вниз, это была очень хорошая тренировка, да, там и дыхалка, и сердце, и вообще. Особенно, когда близилось лето и, там какой-нибудь крутой поход, или зима, мы зимой ходили в такие крутые походы, там, на две недели, -42 [градуса по Цельсию], там, по Кольскому [полуострову], по Полярному Уралу, Хибины, оленегорские тундры и т.д. -42, мы без печки. Да.

[Собиратель вздыхает]

Согревались теплом собственных тел. [Cмеётся.] По 4 человека в мешке! Ну а летом мы ходили на месяц, даже больше, там, на Алтай, Саяны, там Байкал и т.д. Ну, конечно, мы и на Кавказ ходили, но вот Сибирь как-то мы очень любили, особенно Горный Алтай. И у нас были горно-водные походы, сначала мы делали горную часть, а потом стапель, делали катамаран, вот, ну брёвна надували, которые из дома везли, там, рамы делали из деревьев и сплавлялись по горным рекам. Там Катунь очень сложная река такая, в Сибири…

[Да-да-да…]

Да. Для того, чтобы плавать, тренироваться как-то, ну понятно, что в Москве нигде таких порогов нету, ну, так поплавать можно. Поэтому на майские праздники обычно шли на… в Карпаты: [реки] Прут, Черемош – они такие когда полноводные, они нормальные, там очень хорошие есть и «бочки», есть там даже и такие водопады под 45 градусов, по которым мы там сплавлялись, вот, и это такая у нас тренировка была. Ну и иногда ещё и здесь, конечно, в Москве, где-то там бывали, можно найти какую-то «шиверочку», там, где-нибудь, на Клязьме можно найти, ещё где-нибудь, но это, конечно, несерьёзно. Что касается «горное». Ну понятно, что лазили на Воробьёвых Горах, там есть такие здания с необделанным камнями вплоть до 2-го или 3-его этажа. Мы лазили там.

[А где конкретно?]

В МГУ там институт какой-то физический, один из институтов физических. Вот. Там лазили не только мы. Вот. [Смеётся.] Было такое. Вот. Потом, на самом деле, под Москвой есть там места, например по… [вспоминает] с Казанского вокзала где-то есть, с Петербуржского, с Ленинградского вокзала… Ну, там если есть какой-то откос, и там какой-то такой каменный, то мы ходили в такие места и друг другу говорили, мы их меняли всё время, т.е. вот как-то тренировались и в Подмосковье. Хотя, конечно, сколько ни тренируйся, всё равно горы есть горы, понимаете. Старались как-то выезжать, но, если можно там, на два-на три дня там куда-то, вот, ну так потренироваться, ну а потом ходили уже вот, набирали так, в процессе. Ну, конечно, тренировок не хватало, но мы так много учились, работали, у нас было много увлечений, так что мы, в общем, так старались, просто набрав физическую форму, мастерства набираться по мере сил.

[Угу.]

Ну мы не сразу ходили в «пятёрки»…

[Ну, естественно.]

Понятно, что мы ходили, там, и в «двушки», и в «трёшки», вот…

[А вы ходили в «пятёрки»?]

Да, ходили. [Улыбается.] С более опытными людьми ходили, и вот, ну мы еще выезжали на съезды… такие слёты КСП, «Клуб самодеятельной песни» или как он назывался там…

[Угу.]

Как-то это тогда называлось, вот и это действительно… сейчас оно как-то выродилось, ну кто-то ещё поёт, но как-то сейчас это уже немножко странно, а тогда всем хотелось выехать из Москвы – ну вы знаете, вообще горы – это было ещё значения такого было, в духовном отношении. Вот горы – «горе». «Горе\», так сказать, «горное-горнее». Поэтому в походы тогда ходили очень много, сейчас меньше ходят. И я даже вот с кем там… с отцом Филиппом Ильяшенко, с отцом Алексеем Зайцевым обсуждаю, они тоже очень много ходили в походы, ну не такие крутые, почему? Потому что у нас у всех нет свободы говорить, да, вот всё-таки какое-то совдепия…

[Пространство необходимости.]

Да. Я не настолько была затравлена совдепией, потому что, ну что, я в школу не ходила, все съезды партии неслись мимо, нетленку «Малая земля», «Целина», «Возрождение» так не читала… [Смеётся.] Хотя всех заставляли читать. Писать сочинения старалась на свободные темы, там, когда в 10-м классе была это советская литература, я всегда писала на свободные темы. А раньше было правило – из трёх тем одна была свободная. Вот, и в общем, когда в Университет поступала в Московский, тоже на свободные темы писала. Поэтому я как-то так, нетленку так и не прочитала. Вот, поэтому я так не была затравлена совдепией, но я просто… горы, всё это действительно замечательно, ну и потом, понимаете, для меня ещё было очень важно… я всегда очень ценю, там помощь людей, да? Как это там, братское плечо, и поэтому когда ты с людьми ходил вот в такие опасные, действительно опасные, походы, то ты им доверяешь на 100%, да? Даже на 200%. Когда тебя там человек на верёвке держит или ты его держишь, да? Когда там от твоего гребка зависит, там, кильнёмся или, там, не кильнёмся, то это как-то привыкаешь друг другу доверять. Потом, там мы ходили на очень скудном рационе, чтобы с собой везти и горное, и водное, мы ходили на 200-250 г в день. Обычно ходят на 700-800. Ну, понятно, что сублимированное, но тем не менее. И поэтому обычно, где-то там с середины похода уже мои юноши начинали скрипеть зубами от голода, и поэтому то, что мне полагалось – куски сахара, галеты, куски шоколада – я всё засовывала в карман штанов и им, так сказать, во рты совала. Но это тоже был замечательный опыт. И КСП тое было очень хорошо, понимаете, это тоже очень много друзей, и это тоже в каком-то смысле было такое, ну почти религиозное, понимаете, оно было связано. Мы с этими же людьми там ездили в Лавру, встречались в Лавре, встречались на съездах, там, КСП, потому что там была жизнь… На самом деле, конечно, я не могу судить не только о [19]30-х годах, но даже о [19]60-х годах, хрущевских гонениях. Понятно, что это было до моего рождения. Но вот в мои годы совдепия – она ещё была, но она уже агонировала, она не была уже столь агрессивной, и поэтому вполне на что-то, ну, она закрывала глаза… ну, конечно, могли быть стечения, тебя могли выгнать из Университета и так далее. Такие случаи, в общем, бывали, хотя не так часто. Но тем не менее, мы всё-таки чувствовали, она нам давала возможность почувствовать, что есть настоящая жизнь, и, всё-таки мы могли жить этой настоящей жизнью. Я говорю, вот как эти для меня названия совдеповские Москвы, там, улиц, они были какой-то пеленой, а вот сейчас её сдёрнули, и люди говорят – о, надо переучиваться на новые названия.  Для меня это просто вот как… знаете, раньше были переводные картинки. Видно, ты стёр – всё реально. Вот сейчас для меня просто реальность открылась, но она никогда не уходила…

Настроения в академической среде в 90-е годы. О дружбе (01:23:12-01:26:29)

 … Так же, как и друзья. Мы никогда не были друг перед другом ничем скомпрометированы, да, то, что мы где-то… не то, что донесли, даже умолчали, понимаете? Т.е. для меня и сейчас самый близкий круг друзей – это с мехмата, с которыми мы прошли очень много и до сих пор, но для меня самый главный критерий – что я… они помогают, там, и всем, и по-разному, и я им помогаю, но мы никогда не чувствуем, что мы должны. Понимаете, т.е. вот мы принимаем помощь как это помощь… не брата, а ещё ближе. Понимаете, для меня этот критерий очень важный, и поэтому я стараюсь, конечно,  со всеми… круги… круги, там, коллеги, там, подъезд, там очень много коллег из других академий, да. Но есть вот какой-то такой даже братский круг, даже ближе, чем братский, ну, понимаете, так как нам пятьдесят почти пять лет, там ребята и старше меня на 5 лет, и мы связаны, там, с моих 16 лет, то… [Смеётся.] Понимаете… И много всего в жизни у всех было, много изменений, там, когда я поступала в богословский, там, и когда они шли в богословский, многие говорили: «Вы, ребят, что, с ума сошли? Вы и так, там, теоретики!» У нас же перестройка, это всё жуть какая-то была. Вот, но вы знаете, мы никогда там твёрдо на ногах не стояли, нам все говорили: «Надо укореняться!» Но когда началось всё, землю шатать начало, те кто твёрдо стоял на ногах, все стали валиться.  А мы как бы [тоненьким голосом] так всегда вот, так…

[Как вот эти дома, которые сейсмоустойчивые.]

Да, да.

[Смеются.]

Принцип тростника, знаете. Поэтому я как-то, в общем… Меня это убедило несколько раз, когда, например, многие с мехмата уехали за границу, да? Когда начали тут всё закрывать. Всё… там, институты закрывали, эксперименты закрывали, темы закрывали, проекты закрывали – всё закрывали. Ну вот, и уезжали, и мне держали два года место в Америке, в Германии и в Австралии. Ну, потому что у меня три четверти курса уехало, всё-таки. Но я хотя всем говорила, что я никогда не поеду, потому что я – человек русский, и если мне отечество дано – что я буду его бросать-то? Мой дед и в революцию не уехал. Но мне держали [место], потому что я , всё-таки, на мехмате была на таком хорошем счету, из «продвинутых» считалась. Ну вот. Как-то я так туда и не поехала. Мне все говорят: «С ума сошла, ну что ты здесь со своей головой будешь делать? Тут головы ж снимают и тебе снимут». Но как-то всё, земля колебалась – и ничего, нормально. Потом, когда я поступала, на богословский, вот, мне тоже говорят: «Ты с ума сошла, ты и так теоретик, ты и так на земле твёрдо не стоишь». Но как-то всё устроилось, как-то вот ничего ж, понимаете? Ну понятно, что были какие-то времена сложные, но все же, всё нормально, и выжили, и, главное, очень много приобрели. Не факт, что если бы держались за что-то более устойчивое, не факт, что за него бы удержались, понимаете? И что оно бы удержалось. Поэтому я считаю, что всё-таки как-то вот промысл, надо от него не отказываться, держать, то тебя как-то управит. Ну, даже вот в таком, в бытовом отношении. Я уже не говорю, там, что настоящая жизнь – она такая и открывается, [внезапно тихим голосом] ну понятно, что она – не там, где хорошее место, где платят деньги, там это всё… это в общем, и так всё понятно, я думаю… Я думаю, что многие это понимают, просто вот такой, какой-то немножко стереотип, знаете, хочется быть богатым, здоровым, хотя на самом деле всем понятно, что это всё очень временно, очень эфемерно, очень хрупко… [Лёгкая усмешка.]

О новом здании ПСТГУ (Лихов пер., 6. Бывший епархиальный дом/ бывший Центральный дом документальных фильмов) (01:26:30-01:30:14)

Вот, ну, у нас-то видите, всё, университет…Вот вы знаете, отец Владимир всегда любил говорить раньше (наверное, он и сейчас иногда говорит, просто я как-то меньше слышу), что бытие нашего университета (ну тогда ещё было института) – это действительно одно из живых свидетельств присутствия «Духа Святаго» в церкви. Потому что не было вначале ни денег, ни зданий, ничего! И вот сейчас, как говорится, зайдёшь в соборную палату, в великолепие, которое там просто… [Смеётся.] Поэтому я думаю, что это на самом деле вот, если так схематизировать – это для каждой жизни, понимаете.

[Да, конечно. Я просто как раз… у нас друзья в соседнем доме живут, друзья семьи…]

Угу, угу.

[…и мы тоже разговаривали по поводу этого, я говорю: «Ну что, как культурный ландшафт-то, наверное?..» Они просто… «Господи, как всё поменялось! Вот вы можете представить, что здесь стояла эта просто бетонная коробка…»]

Да, да!

[«А мы в какой-то момент просыпаемся и слышим колокольный звон, это же вообще что-то невообразимое!» Ну а там, это он врач, тоже доктор медицинских наук…]

Угу, угу.

[…Человек, который там живёт, и тоже, понятно, из такой идеалогизированной среды, и как бы… и что верующий приходилось скрывать и всё такое… И что вот колокольный звон здесь, и это конечно да…просто…]

Мы на Пасху здесь всё время ночью … Вот два раза Пасха же, мы всё время ходим, я всё время думаю: жители не выбегают почему? [Смеются.] Нет, на самом деле действительно это всё совершенно невероятно, потому что я-то это здание помню, оно же… Мы давно его как-то получили, и было действительно: бетонная коробка, вообще, абсолютно не похожая. Я потом когда-то увидела его дореволюционную фотографию. Это вообще непохоже, это была времён просто хрущоба какая-то. Ну понятно, что масштаб был виден. Здесь же было перегорожено всё.

[Угу.]

И у нас здесь были занятия заочного отделения, здесь у нас были занятия, здесь мы принимали миссионеров заочного здесь с экзаменами, но вообще ничего вообще не было. Понимаете, то есть вот эти лестницы, они были, конечно, ну издательство у нас здесь было, но они как бы совершенно не смотрелись, и такое впечатление, что это было какое-то вот такое скукоженное помещение, действительно, там, бетонная коробка. Я даже удивляюсь, настолько обезобразить здание, это же просто удивительно! И настолько его восстановить, ну вы знаете, это какой-то птица феникс просто…

[Угу.]

Тоже одно из свидетельств такого, да… вечного и временного соотнесение. Поэтому…

[Ну, конечно, да, и судьба получения этого здания тоже.]

Ну да, на крови. И сейчас на крови, да.  Не, но потом вообще у меня какое-то такое чувство здесь всегда, просто такое действительно мистическое в самом лучшем смысле слова, потому что здесь поместный собор был и строил его священномученик Владимир, там, поместный собор здесь был, там, документы собора читаешь, вот, там заседал отдел духовных академий, там, в библиотеке, в Лиховом в библиотеке, Лихов, 6. Вот, думаешь, а теперь ты здесь заседаешь. [Смеётся.]

[Наталья Юрьевна, спасибо большое.]

Да не за что. Я не знаю, это то, что надо или не то, что надо…

[Не, прекрасно. Я единственное что сейчас вот уточню, клуб туристический на Таганской – где конкретно на Таганской?]

Таганский, знаете, где был там, у нас там даже занятия были, где клуб, был храм Симеона Столпника.

[Угу.]

А, не, не, где Мартина был…

[А. Мартина.]

Храм Мартина, не Симеона Столпника, с Симеоном Столпником, на самом деле, другое было связано, там лекторий некий был… Марти\н. Ну это знаете там был какой-то магазин, «Звёздочка» что ли детский, и вот по переулку, то есть если с кольцевой линии выходишь, раз, два… третий.

[. Угу.]

От площади третий переулок. Ну Мартиновский храм вы знаете, да?

[Да-да-да, конечно. Я вот если… потом, когда расшифровку буду делать, если у меня будут какие-то вопросы, я вам можно напишу?]

Да, конечно, конечно.

[Спасибо большое.]

Не за что!