Неклюдов Сергей Юрьевич (1941). Москва. Часть 4

Неосуществленный проект строительства Дворца Советов в Москве. Храм Христа Спасителя. Бассейн «Москва». Байки, мифы и легенды, связанные с местом строительства

[Мы в прошлый раз остановились на школе, да? Вы обещали рассказать, что школа — это отдельная история, куда вы ходили, вот, из Арбатских переулков, и что это будет в следующий раз. А вторая тема, с которой можно начать, — это строительство Дворца Советов, о котором вы тоже, да, хотели что-то рассказать.]

Ну да.

[То есть можно начать и с той, и с другой — неважно; дальше по вопросам мы выведем.]

Да, да, да. Вы знаете, то, что касается школы — это тема большая, а тема Дворца Советов — маленькая по той причине, что, в общем, мне про неё говорить почти нечего. Я с [19]50-го по [19]57 год… мы жили, ну, как бы в районе Гоголевского бульвара. Это было… Это был по Гоголевскому бульвару дом 25, ну, практически это был флигель во дворе, который выходил в Филипповский переулок, где есть… где вот довольно известная церковь на Филипповском переулке. И, значит, этот Филипповский переулок упирался одним… одной стороной в Большой Афанасьевский [Малый Афанасьевский — прим. расш.], выходящий на Арбатскую площадь, прямо к началу Гоголевского бульвара, а другой стороной на Сивцев Вражек. И, значит, нашим местом… такого вот нашего… моего и вообще, так сказать… ну, это был Гоголевский бульвар, который упирался в метро, которое тогда называлось «Дворец Советов», естественно, — то, которое сейчас «Кропоткинская»… Оно сейчас «Кропоткинская» или сейчас оно уже не «Кропоткинская»?

[«Кропоткинская». Нет, «Кропоткинская»].

Ещё «Кропоткинская», да? Ну вот. Оно… Значит, это вот [метро] «Дворец Советов» и оно… выход в метро, — он был, естественно, один, только тот, который выходит сейчас на бульвар, он был такой же, двумя такими вот… аркой, двумя воротцами, там вход и выход, — это всё как было так оно и было. А на том месте, где сейчас стоит храм Христа Спасителя и где раньше до этого был бассейн «Москва», в это время было огороженное глухим забором пространство. И ничего, кроме котловины, там не было вообще. И почему эта штука, это место называлось «Дворец Советов», я бы сказал, что я узнал далеко не сразу. Вот говорили, да, «Дворец Советов». Ну, знаете, принимается название, в том числе и название места, ну, просто потому, что так всего его называют. Для меня «Дворец Советов» это было название станции метро просто. А почему он «Дворец Советов» я, честно говоря, не задумывался. И я познакомился с этим проектом вообще только в школе, потому что как в учебнике, дай Бог памяти, истории, видимо, в какой-то момент у нас был изображен на какой-то страничке, почему я не помню, и в какое время — видимо, несколько позже все-таки… вот, был изображен этот самый вот проект вместе с Лениным на верхушке и т. д. Ну, такой, каким мы его и знаем. Но это было отдельно. Я потом… у меня это соедини[лось] вместе. В это время это было неизвестно почему огороженное место, очень большое, естественно, потому что вот забор шел, ну, чуть ли вот туда к Волхонке и, Бог весть, терялся неизвестно где. И с другой стороны он доходил, видимо, до набережной, прямо вот, так сказать, все это пространство было огорожено забором. Всё, что я помню, что иногда удавалось заглянуть в щель, потому что, так сказать… ну, где-то, где доски немножко расходились, — это был забор по старым временам, деревянный такой, сплошной, абсолютной сплошной, — и там было полное безлюдье и полное отсутствие какой бы то ни было деятельности. Проект уже в это время был, судя по всему, заморожен, и, в общем, он не развивался. Но это было… То есть я там бывал и до [19]50 года, ну, правда до [19]50 года там… Ну, хотя, понимаете, в [19]50 году мне было 9 лет. Я по тем временам… Сейчас это дико довольно представить себе, чтоб девятилетний ребенок ходил куда-то там… Господи, по всей Москве абсолютно, — в общем, было в этом смысле… проблем не было особенно. Я, видимо, туда доходил, один или с кем-то, и смотрел, а потом, когда рядом жил — так…; интереса это, вообще говоря, не вызывало никакого. Вот впоследствии, когда обозначилась… Нет, ни про какой храм Христа Спасителя снесенный мы ничего не знали, естественно. Про это мы узнали позже. И что, значит, вот байка, которая была тогда, когда я ее услышал — ну, это… ну, это какие-то [19]50-е годы, ну, видимо, не [19]50-е, а все-таки позже, но это мне трудно сказать точно, — это была… был разговор о том, что вот снесли храм, какой-то храм вот там, очень высокий, и сказали, что построят тут этот самый вот дворец, который будет ещё выше, наш коммунистический. А — дальше легенда злорадствовала — выяснилось, что нельзя построить выше, потому что обнаружился — дальше шли варианты — плывун, болото и т. д., на котором могло удержаться ровно столько, сколько держалось. А всё остальное — варианты — уходит под землю, съезжает в речку и, в общем, так сказать, не держится, не стоит. Никакого, я бы сказал, мистического подтекста у этого не было при этом, не становилось, так сказать, так вот как-то… ни жутко, ни восторженно с точки зрения такого, вот как-то, проявления высшей воли, а скорее вот как «облажались», так сказать, на этом деле. И что там вот они пытаются класть какие-то бетонные подушки, а, в общем, все равно ничего не получается. Это было скорее ближе уже к бассейну «Москва», когда его стали строить… ну, когда завязали вообще полностью. Я не помню, какой-то это был год. Вот эт[а] байка, пожалуй, единственная; ничего больше, никаких больше рассказов, связанных с этим строительством, я не помню. Их, по-моему… Нет, они, видимо, были, но я такого вот не помню совершенно.

[Здесь любопытно, как такая ошибка архитекторов, которые не могли с этим справиться. Непреодолимость, вот эта вещь с Дворцом Советов, когда почвы все время оползают, подмываются — сильно связаны с байкой о МГУ в одной из сталинских высоток, где то же самое: сползают в Москву, в реку и т. д. Но там… традиция, а может, и реальность, кстати, по всей видимости, реализована в некотором таком блоке сюжетном, что замораживают землю под… И гигантские морозильники до сих пор работают, чтобы МГУ не сполз в реку. И похожая штука, кстати, была и про бассейн «Москва», и про Дворец Советов, и про ХХС сейчас она есть.]

Бассейн «Москва» существует, так сказать… Там были разговоры, ну, что вообще место проклятое и что, вообще, там люди тонут, и, вообще, там и т. д.… и какая-то банда орудует, или люди просто так сами тонут, или ещё чё-то — это было. Я помню, когда стали восстанавливать храм Христа Спасителя и закрыли бассейн «Москва»… Ну, вообще это было как бы такое… даже общественность очень даже была… радовалась как-то и т. д. Но когда это стало совершаться — как-то возникло какое-то разочарование наоборот, и тогда кто-то, — я не помню, кто, какой-то остроумец, — пустил такую байку, что теперь, значит, надо образовать общество восстановления бассейна «Москва»… реконстру[ировать], значит. Но это позже. Я ни разу не был в бассейне «Москва», кстати сказать, как-то; может, один раз — не помню… абсолютно не помню.

[У меня перед глазами эта картинка: зима, и когда люди плавают — там пар идет…]

Да. Это было странно, да. Это было странно и как-то так интересно, но как-то, вы знаете, какого-то особенного желания зимой плавать…

[Плавать в бассейне…]

…Не было, да. Так что вот так вот. Больше у меня ничего с этим… как-то ничего не связано.

[А что вот эти вот, вы сказали, отголоски истории о какой-то банде, которая там орудовала?]

Это да, это было про бассейн «Москва», что якобы там какие-то люди, которые топят, нарочно топят людей. Зачем — не мотивировались никак, вот так сказать, так. Ну вот, то ли маньяки, то ли… непонятно. Я… В общем, никаких разъяснений легенда не давала. Но как-то это увязывалось с тем, что, вообще, само по себе проклятое место, вот, что, значит, там…

[Я не уяснил для себя, в какой момент появилось понятие «проклятое место», поскольку все эти истории о том, что там первоначально было монастырь, который разрушили, и монахиня сказала, когда их уводили, что на этом месте ничего стоять не будет — это, по всей видимости, сконструированная краеведами некоторая такая отсылка на историческое прошлое, ну вот, мифологическая байка.]

Да.

[Вот этот момент появления проклятого места — это любопытно, на самом деле…]

Вы знаете вот, то, что касается вот этого пустыря, который там… ну, пустырь был лет десять, наверное, я не знаю; во всяком случае, долго было. И он… Вот да вот, какие-то разговоры были, но мне очень трудно их прицепить к какому-нибудь времени, потому что я… ну, поскольку я жил в этом районе, как бы это всё было в поле зрения. У меня… ну, там было несколько таких… Место-то само по себе значимое. Кстати сказать, такого ощущения, что это под самым Кремлём — вот тогда не было. Москва была маленькая и, в общем…

[Там же, в общем, если по Волхонке дойти до Ленивки — уже Кремль вот он, перед глазами.]

Центр Москвы. Споры о том, какая из улиц центральнее. Маршруты общественного транспорта

Да Кремль рядом совсем, да. Что по Волхонке либо вообще от Гоголевск… от Арбатской площади по Знаменке — одна улица, в общем, ерунда. Но не было ощущения, что это рядом с Кремлём, вот абсолютно не было. И я помню, как мы с моим приятелем, покойным уже сейчас братом Иры Емельяновой, — они жили на Покровке, в Потаповском переулке — и мы спорили, чья улица центральней. Я за Арбат, естественно, а он — за свою Покровку. Ну, он проигрывал, в общем. Арбат даже в то время был все-таки более презентабельной улицей, чем Покровка; Покровка была малопрезентабельной. По расстоянию до Кремля, видимо, примерно одно и то же. И поскольку в другую сторону было от нас Арбат, Смоленская площадь, дальше Киевский вокзал, ну, а дальше можно было встретить корову, которая пасётся, — так что, в общем, уже вот… Нет, город, конечно, не кончался, ещё там… Но близко это всё было. Потому что, это я помню, ощущение такое было. Автобус… Троллейбус, — он, возможно, ходит и сейчас, — по Арбату он ходил. Номер 2, второй автобус… троллейбус. Возможно, он по Новому Арбату ходит — я не знаю.

[«Букашка»?]

М?

[Не «букашка», нет? «Букашка» [нрзб. — 00:12:29,633].]

Нет, «букашка» — это кольцо.

[Кольцо.]

«Букашка» — это кольцо, это, кажется, единственный то ли сохранившийся… Но я вообще не помню буквенных индексов для троллейбусов; для автобусов вообще не было, они были все под номерами; а троллейбусы — вот только «Б», что предполагает, что где-то был «А»; но «А» был трамвай — это точно. Поэтому, когда Мандельштам пишет: «Мы поедем с тобою на „А“ и на „Б“ / Посмотреть, кто скорее умрет», то вот «А» — это трамвай, который, по-моему, ходит до сих пор; ну, маршрут, котор[ый] непрерывно сокращался, потому что рельсы убирали. Ведь я застал то время, когда трамвай доходил до Арбатской площади, вот по этому самому… по бульвару, по Бульварному кольцу, значит, и уже не пересекал, на Гоголевский бульвар он уже не шел. Ходил ли он туда раньше, я не знаю, но он делал петлю перед Арбатской площадью (туннеля-то этого не было, который сейчас там) — этот был около окончания Никитского бульвара. Он, кстати, как сейчас называется?

[Никитский бульвар.]

Никитский он сейчас и называется? Потому что он довольно долго назывался Суворовский, да… в советское время. Нет, он сначала был Никитский, потом Суворовский, потом вернули ему. И вот, на этом самом он там, так сказать, так… А потом я помню, как их… троллейб[ус]… трамвай замкнули на Пушкинской площади, соответственно, он заканчивался, там было кольцо; потом ещё раньше… ну вот, его убирали и убирали. Но вот этот самый трамвай «А», который хо[дил]… совершенно был бесконечный вообще, он там по всей Москве шел, ну, по тогдашней. А троллейбус «Б» шел… — это кольцо, Садовое кольцо. Других не знаю буквенных индексов и не помню, чтоб они были. Может быть, и были — не берусь судить. Остальные были цифровые.

Закрытая площадка строительства Дворца Советов

[Сергей Юрьевич, у меня по тому, что вы сказали, два вопроса: один, если немножко отмотать назад — это вот когда вы заглядывали через этот забор, сквозь… — там какая-нибудь техника стояла? Или было ощущение, что всё пусто, да?]

Я не помню техники. Что я помню? Я помню такую котловину. По-моему, вот то, что у меня сохранилось в памяти — по-моему, это зима, поэтому снежок какой-то лежит. И много бетонных плит, которыми, как мне казалось, уложена эта котловина изнутри, вот так скажем. И, собственно, всё. Обзор там через эту щелку был очень невелик. Ворота… они почти никогда не открывались, я даже не помню, где они были, они где-то были, конечно, там въезд-то был. Но они, по-моему, никогда не открывались, потому что это было… уже к этому времени это было, по-моему, прочно заморожено. Там вот, понимаете, ну что?

[Мне казалось, что должно было какое-то быть желание пробраться через забор и посмотреть, что там внутри. Там, кататься с…]

Ой, вы знаете, пробраться, может быть, желание и было, но вот у меня такое… Нет, у меня как-то такого желания не было, мне было неинтересно, главным образом, неинтересно…

[Неинтересно — вот это удивительно.]

…Потому что, ну, во-первых, я был довольно дисциплинированным мальчиком и, так сказать, куда нельзя, бы, видимо, и не пошел. Ну, как когда… по-всякому бывало. Но тут… но конечно… Но потом… это было, я говорю, что предельно тускло; вот там никакого не было… ну, как-то такого, что вот…

[То есть это, видимо, действительно годы заморозки, когда уже всё стало понятно, что ничего не будет.]

Да. Там никто не смотрел на этот Дворец Советов, по-моему, как на серьезный проект, который вообще когда-нибудь осуществится. Ну, как строительство коммунизма — так же, так сказать, там и т. д. Ещё в коммунизм, может быть, ещё в это время даже и верил кто-то — я не знаю. Во всяком случае, это ещё принималось. А Дворец Советов, боюсь, уже нет. Да, вот.

Памятник Н. В. Гоголю и его замена

В это время… Ну вот, Гоголевский бульвар — это просто бульвар моего детства, ну, с сам[ых] ранних лет, так сказать, ближайшее место, где можно было гулять; мы ещё с бабушкой туда ходили, она меня водила туда. И, пожалуй, что на меня произвело довольно сильное впечатление — это замена памятника. Потому что там ведь раньше стоял этот самый… андреевский памятник, вот, «сидячий» Гоголь… ну, Гоголь, как говорят, периода сжигания «Мертвых душ», то есть там что-то такое вот, значит, это самое… нахохлившийся… Вы знаете его, да?

[Да.]

Ну, он стоит вот там во дворе. Это потом… его потом туда поставили. И я не помню, чей стоит сейчас там… какого-то тоже известного скульптора… я не помню чей. Но я помню, что это как-то произошло довольно внезапно, то есть что было… и появился такой веселый такой Гоголь, который вместо этого… Тот был памятник, тот очень хороший памятник с этим барельефом, идущим вокруг. Он меньше, как-то так, вот. И тогда, я помню, что я такую сочинил байку, что украли кресло; вот ходил гулять, украли кресло и теперь улыбаюсь — что делать остается? Это как-то… Это было сильное, действительно, сильно впечатление. Новый памятник никому не нравился, это было совершенно, так сказать, так вот… ну, что называется, интеллигенция не приняла его. А тот памятник куда-то свезли, не знаю куда. Где он там какое-то время находился, я не знаю, а потом его поставили в это[м] скверике… около площади… сильно позже.

[Этот момент смены памятника действительно отмечают, например, и Иванов, который четко туда ходил гулять, сначала к памятнику Гоголя, думал: «вот новый». Да, то есть сильно не распространяясь поэтому, конечно, эту байку… то, что, говорите, вы сочинили — «ходил гулять» — что чрезвычайно характерно, конечно, для означивания памятника [нрзб. — 00:18:34,254].]

Да, да, да. Да.

Центральные улицы Москвы

[Любопытно. А второй вопрос, Сергей Юрьевич, это вот вы тоже начали говорить — «что центральней?», «какая улица центральнее… Москвы?», то есть вот эти вот споры, там Покровка центральней… Пятницкая…]

Ну, она, как бы сказать… Они не могли — ни та, ни другая — претендовать на центральные улицы.

[Само собой.]

Центральная улица была одна — это была улица Горького. Это совершенно безальтернативно, вот тут, так сказать, Тверская нынешняя. Это улица Горького. Она считалась центральной, вот ее назначили быть центральной. Она, действительно, прямо упиралась… ну, как и сейчас, она упирается действительно в Кремль, в Манежную площадь и т. д.

[А к Арбату как относились в то время?]

К Арбату относились абсолютно нейтрально. Никакой мифологии ещё не существовало. Арбат был очень вот… Понимаете, ведь не было же этого самого Нового-то Арбата. Его же пробили там позже. Это была трасса, очень оживленная, ну, по тем временам, насколько она могла быть; там было очень оживленное движение, которое шло вот оттуда, с Можайского шоссе, с Бородинского моста и поднималось через Смоленскую площадь, Арбат, к Арбатской площади и т. д. Сталин ездил по ней со своей ближней дачи, да, вполне… Так что эта улица никакого… мифология Арбата… мифологию Арбата создал Окуджава. Это, так сказать, там… Причем вовсе не сразу, когда он написал свою вот эту знаменитую песню «Ты течешь как река»… когда песня, видимо, начала [19]60-х или конца [19]50-х, я точно не помню… это одна из старых, одна из первых, ну, из ранних его песен. И я помню, что она очень, так сказать, трогала за душу, как-то там и т. д.…. Арбат, ну, наше место такое вот, мы его любили. Но ещё никакой мифологии не было. Это стало складывать постепенно и не так быстро, на самом деле. Ну, добавил Рыбаков с «Детьми Арбата», но это сильно позже все-таки. А так абсолютно: Арбат был одной из московских улиц. Притом, что я говорю, что его центральное положение тоже было сомнительным по той причине, что он, так сказать… он не непосредственно выходил к Кремлю, а выходил он к Арбатской площади. То есть он выходил… он упирался в Садовое кольцо, значит, вот он соединял Бульварное и Садовое кольцо, Садовое и Бульварное кольцо и, соответственно, дальше ещё оставалось там… ну, по тем временам, казалось, довольно много. Так что вот так вот.

Коммунальные квартиры в Москве (социальное и национальное смешение жильцов)

[А районы Москвы, да вот? Мы все прекрасно понимаем про Хитровку, да, вот это, — ну, всё, что называется сейчас современной опять же краеведческой, экскурсоводческой мифологией. В [19]50-е годы понятие о том, что есть, действительно, очень плохие районы, которые совсем недалеко, и очень хорошие, с разных, соответственно, интерпретационных моделей, точек зрения. Например, вот здесь лучше жить, потому что там воздух чище. Там лучше жить, потому что там, например, чуть холоднее или чуть теплее. Там плохо жить, потому что там живут уголовники. А здесь профессура, интеллигенция. Вот такого… такой [нрзб. — 00:21:58,893].]

Нет, этого не было. Это вот точно не было. В реальности до некоторой степени… Нет, во-первых, была… Москва была городом коммунальных квартир, где собственны[ми] квартир[ами] обладало ничтожное меньшинство. Вот, к слову сказать, у меня в классе нашем собственная квартира была у одной девочки, ну, у ее родителей; ее отец был известный психиатр, и вот она… у них была собственная квартира. Но дом этот все равно… тоже он, так сказать… там всё было набито коммунальными квартирами. В коммунальных квартирах люди были перемешаны сословно, социально и национально, практические неразделяемые. То, что существовали армянские, грузинские и т. д., овеваемые подростковой мифологией всякой — это было скорее мифология, так сказать, что вот «там живут армяне». Ну, не было уже в это время… там, татары, армяне… ассирийцев мы называли армянами… айсоры…

Ассирийцы (айсоры) — чистильщики обуви

[Ассирийцы тогда чистили обувь, да? То есть это ещё было?..]

Да, да, да, вовсю.

[А их было много в Москве в то время?]

Их бы[ло]… Заметно их было в Москве, не то, что бы их… я не думаю, что их было очень много, но просто поскольку они были холодными сапо[жниками]… ну, не холодными сапожниками… Вы знаете, кто такие холодные сапожники, а?

[…]

Нет, не знаете.

[Не знаем.]

Холодный сапожник — это человек, который чинит обувь прямо, так сказать… вот, человек подошел, скинул башмак, встал как цапля, подогнув ногу к стенке, и ему прямо тут же на дере… на этой металлической ножке, вот тут же прибивают, приколачивают и т. д. Он сидит без будки; он холодный сапожник, он вот так сказать, и т. д. А айсоры — они кое-какой мелкий ремонт могли сделать, но, в основном, они чистили ботинки. Это услуга, которая совершенно ушла в прошлое, так сказать, а тогда это да, конечно. У нас… я помню, никаких кварталов, никаких этих самых… Мы все считали, что они армяне; про то, что они ассирийцы, мы узнали позже. Сильно позже. И семья таких вот ассирийцев жила в одном из наших домов, в котором жили наши ребята, и мы их знали, молодых людей, и с основанием или без основания, их побаивались, главным образом, из-за криминализации такой сильной.

Хулиганства, криминал в послевоенной Москве. Московская шпана. Раздельное обучение мальчиков и девочек до 1955 года

Вообще, надо сказать, что послевоенная Москва — она была сильно криминализована, ну, это как бы известно. И было много соответственным образом воспитано и детей, улицей практически воспитано. Ну, как там, и сиротства много было, и безотцовщины, главным образом, и такого неблагополучия, и страшная теснота в ква[ртире], благодаря чему дети много времени проводили… мы много времени проводили на улице, действительно. По подъездам, когда вот там прохладно и т. д. Вот это вот там… сидящие в подъезде подростки с гитарой — такая нормальная такая вещь. Ну, иногда просто в подворотне двора, ещё где… А где ещё-то?

[Ну да.]

И, в общем, улица, конечно, так сказать, давала своё воспитание, и вот у нас, я помню, что… относительно, да… У нас вот такой… В школе, где я учился… я проучился все 10 лет… до 7 класса… она была чудовищна, вообще говоря, по составу. Ну, достаточно, я не помню… Одного из наших… моих одноклассников расстреляли за убийство, примерно в скором времени; какие-то ещё были вещи. Потом это всё как-то подчистилось, ну, к концу [19]50-х, видимо, в большей степени, или в середине [19]50-х. И в этом плане, конечно, шпаны на улице было много… и мелкого ворья, конечно, и т. д., но мы… с уголовным миром мы дела практически не имели, но вот со шпаной — абсолютно.

[А шпана — вот что это?]

В нашей тогдашней терминологии это в основном мелкие хулиганы. То есть это такая вот публика, такие вот ребята, ну, способные к драке, бузотёрству, ну, мелкому воровству, видимо, но это не основное и, в общем, не это самое… Конечно, из них рекрутировалась, так сказать, и какая-то… и уголовный мир, но они уголовники такие профессиональные, что называется, а в это время уголовный мир ещё вполне существовал как каста, как вот в старом таком смысле слова, хотя уже после сучьей войны, так сказать, — это, конечно, сильно довольно было — его основы были подточены, но тем не менее он ещё, конечно, все-таки был. Но уголовник как таковой — он старается себя вести тихо, ему не надо никакой… А э[ти] наоборот: гитара, крик, выпивка и т. д.

[Это и юноши, и девушки? Или в основном парни?]

Нет, парни в основном. Парни, парни. Была очень сильная сегрегация такая гендерная, потому… этой очень способствовали, вообще, всему этому очень способствовал[о] разделенное обучение. Нас соединили — дай Бог памяти — в [19]55-м, по-моему, году…. произошло объединение… объединение мужских и женских школ — это тоже сильное потрясение было.

[Это в Москве, да? Да, да, да. Да и вообще, кажется [нрзб. — 00:28:02,351].]

В Москве, кажется… В больших городах, кажется. Вот в сельских-то школах, естественно, вот откуда там? Какие там мужские, женские? Вообще, в маленьких городках, видимо, не было. А вот в этом самом… а вот в… Жена моя, которая… она в младших самых, детских совсем младших классах она в Кашире жила и училась там — у них были смешанные школы. А Кашира всё-таки город…

[В Архангельске они были не смешанные, в Архангельске тоже были разделенные — конечно, большой город.]

Архангельск всё-таки… всё-таки большой город, понимаете? По мелким городкам и по этим самым, конечно, по сёлам — там, естественно, это были… они были… они были, естественно, смешанные, а в больших города, да — раздельное было обучение. И это были — ну вот, почитайте Помяловского «Очерки бурсы» — вот, нравы вот такие были. Это вспоминается как некоторый кошмар, там вот, до 7 примерно класса.

[То есть то, что написано у Помяловского, это примерно приходит в соответствие с тем, что помните вы, да? То есть очень укладывается эта картина мира?]

Да, да, да, да. Да, да, да, да, да. Ну, фактура там другая, естественно, там это всё-таки не бурса… но стиль отношений и т. д. — он, в общем, абсолютно такой.

Внешний облик московской шпаны (брюки клёш, макинтош, особый фасон кепок, золотой зуб, гитара в руках и т. д.)

[А что вот… Как эта шпана выглядела? Ну, я имею в виду прежде всего, может быть, какой-то стиль одежды, очень узнаваемый.]

Был, был, был, конечно, да. Ну, он менялся и вот в… там, скажем, так сказать, где-то такое… ну, где-то к нач… начало [19]50-х, примерно — это был, значит… что это было? Это был черный макинтош, ну, или в теплое время черное пальто с поднятым воротником, белое кашне обязательно, серая кепка с маленьким козырьком и с разрезом; здесь такой был… такая [нрзб. — 30.09] такой разрез. Ещё немножко раньше — они стали уходить — были сапоги. Сапоги собирались так гармошкой книзу, вот, это вот так. А потом они сменились под влиянием такой флотской моды на клёши. И это было… Это, так сказать… Это породило как домашнюю, так даже и не только домашнюю индустрию некоторую. Значит, превратить… Ну, никакой клёш… Вообще, понимаете, это сейчас можно пойти в Военторг и купить танк, а тогда нельзя было. Военторг, в принципе, существовал, но ничего серьезно форменного там купить было нельзя — только по военному билету, по специальному удостоверению и т. д. А хотелось. Поэтому для того, чтобы клёши… ну вот, сделать клёши с клапаном, то есть расстегивающиеся не посередке, а вот отстегивающиеся здесь сбоку — знаете же флотские клёши? они же отстёгиваются вот тут вот: вот тут пуговица, тут пуговица [показывает] — ну, якобы для того, чтобы, оказавшись в воде, можно было легко от них освободиться. Вот так, раз! — и они сваливаются, так сказать, там. Насколько это так — я не уверен, но объяснение такое. И для того… Ну, это было перешить трудно, но все мы превращались в портных, вообще говоря. Все умели это, в общем; руками делать, конечно, тогда вообще больше люди умели. И… Но расширить — это надо было вставить клинья. Это, значит, брюки, обычные черные брюки — брюки должны были быть черными — они распарывались по внутреннему шву, и в них вставлялся клином вот такой какой-то кусок ткани, ну, желательно такой же, но это как повезет, так скажем; отвороты убирались к чертовой матери, они были совершенно не нужны, срезались и т. д., отвороты у брюк… они, да, обязательно. Сейчас… сейчас, по-моему, и носят без отворотов, в основном, ну, под влиянием джинсов. А тогда было… брюки были загнуты, с отворотами в конце, так сказать, этого самого… Это немножко спасало их от бахромы всякой; вообще ведь истрёпывалось; тогда же была установка на то, чтоб носить подольше, и чтоб было покрепче; и чтобы не махрились вот эти вот… низ этой самой… нижний край ткани — к нему пришивалась молния… одна… одной, так сказать… ну, разомкнутая молния, и в этом тоже был свой шик. Вот, значит, вставлялись такие клёши и, как я помню, что, значит, вот это вот в песенке, ну…

[«В Кейптаунском порту»?]

…перетекстовке… Нет, нет, нет. Нет. «В Кейптаунском порту» — само собой, там клёши, да, естественно, «клёши новые метут асфальт», но там-то действительно моряки.

[реплика интервьюера параллельно в последней фразой С.Ю.: Мне пришло в голову сразу: «клёши новые», да.]

А там этот самый… это вот… которые на мотив «буги-вуги», так сказать, уже пришедшие в Россию. Ну, их там непрерывно… пародировались, перетекстовывались и т. д.:

«Милый — не помню, кто — Вася (по-моему), ты пижон,

Ты мне больше не нужё\н,

Ты не нужен мне совсем,

Носишь брюки двадцать семь,

А когда носить ты будешь двадцать…»

— ну, дальше не очень пристойно. Так, значит, в чем тут фокус? Дело в том, что было как бы разделение между двумя классами, так сказать, вот этих самых как бы наших плейбоев того времени. С одной стороны, была шпана… Она была часто шпана только по наружности, потому что это была мода определенная: вот этот, я говорю, черный макинтош, ну, или темно-синий, значит, этот самый… белый шарф, кепка серая и т. д. — вот это вот такая мода… и брюки клёш — вот, значит, такой человек. Которому противостояли стиляги. У стиляг были брюки дудочки.

[Это же середина [19]50-х, да, начало стиляг?]

Примерно да, это примерно так. Середина примерно, это могло быть уже, может быть, [19]54-й какой-нибудь год, уже, по-моему, после [19]53-го, во всяком случае, после смерти Сталина. По-моему, до смерти Сталина это вряд ли всё было, я сейчас не помню; но это… про это известно, описано всё. По-моему, это примерно [19]54-й год. И стиляги одевались совершенно иначе. У них было… Их положение было хуже, чем у шпаны, потому что… ну, приблатнённых. Приблатнённые это, в общем… Макинтоши продавались в магазинах, белое кашне хоть можно было вырезать из простынки или откуда-нибудь, или если купить… если, так сказать, можно. Какие-то мастерские насобачились делать такие кепки с маленькими… Там важно было, чтоб козырек был… вот у кепки, которая продавалась в магазине, козырек был три пальца, а надо было, чтоб было два пальца. Ну, козырек — это вам не клинья, его не обрежешь так… ну, пытались, но это было трудно. А уж разрез… Это фасон. И вот делали просто эту самую… Там такие мастерские, я как сейчас помню, была такая… одна из таких мастерских была на Столешниковом переулке, не где-нибудь, где-то в подворотне, в какой-то глубине двора. Там ещё оборотистые ребята, когда такой пижон надевал кепку и выходил с ней — сшибали у него с головы и убегали. Кепка стоила недешево — такая, сделанная на заказ. Ну, или купленная — прямо готовая — там; ну, вот она и с этим самым…; у неё было название, которое я при Маше сказать не могу, но вот, это самое, ещё к тому же… такой кепке. Кстати, ещё потом быстро ушедший из моды, к этому времени уже уходящий из моды был ещё золотой зуб. Это было, так сказать… Ну, поскольку не каждому повезло иметь, ну, чтоб блестел, во всяком случае, золотой зуб, то делали фиксу так называемую. Это делалось следующим образом: брался пятак… этот самый… медный, он клался на рельсу электрички; электричка, проехав, раскатывала его в такой, так сказать… пленочку… ну, не пленку, но такую, в общем, не фольгу, не фольгу, но, в общем, тонкую довольно жестяночку. И из нее выделывалась формочка, которая надевалась на зуб, какая коронка вроде бы. Так довольно искусно иногда это делалось. И значит был такой как бы фальш-золотой зуб, который был не золотой, и не зуб на самом деле, а такая, значит, коронка — фикс, значит… Это тоже был такой блатной стиль. Бо\льшая часть этих людей, которые ходили в таком виде, конечно, не были никаких блатарями, и не были… В основном, это были подростки, юноши и т. д. — ну в основном с такой ориентацией на уличный стиль. Инструмент — гитара, главный инструмент, очень… в это время очень распространенный. Гитара стоила недорого, бренчать умели почти все, так в общем-то. Пели много.

Песенный репертуар в различных молодежных компаниях (1940–1950-е гг.) («экзотические» песни, песни моряков, песни осуждённых и т. д.)

[А что пели? Ну вот, скорее, опять же, может, по воспоминаниям не очень понятно, да, будут ли они прямо в действительности отражать картину [19]50-х. То есть что они в подворотнях могли исполнять? Потому что понятно, что большое количество сюжетов и текстов… Что запомнилось?]

Вы знаете, мне… это немножко сложно сказать. Здесь было некоторое… ну, как вам сказать? Были разные… разные компании, разные люди, разные уровни, и поэтому у меня было в жизни несколько таких поющих компаний, и репертуары там были малопересекающимися. Был — это позже, это уже [19]60-е годы — был[а] у нас такая… ну, такая интеллигентная, так сказать, студенческая компания, где наш… ну, такой главный музыкант нашей компании, такой Саша Сумеркин — не очень давно умерший в Америке; он специалистом по Цветаевой был потом впоследствии — вот, он играл… Он жил один тут — родители где-то были в другом месте, тоже в Потаповском переулке — и он на фортепиано хоро[шо] играл… ну, умел играть. Ну, там пели… разное; ну, пели песни такие стопроцентно, ну… что кто приносил: какие-то старые фокстроты — «Есть в Батавии маленький дом»…

[«В Батавии», да, именно?]

«В Батавии», мы пели «Есть в Батавии». Я знаю, что есть разные варианты. Это, кстати сказать… Я-то под вот такие совсем эти экзотические песни… — я их помню по детству, более гораздо раннему; она, по-моему, просто циркулировала в детской среде реальной. Там вот это: «В Неапольском порту», и «В нашу гавань заходили корабли», «На корабле матросы ходят хмуро», «Джон Грей» — это вот всё было тогда. Но это раньше было. Это я знал, наверное, лет с восьми, наверное, мне… то есть очень давно. И я даже… Я помню, в какой-то момент я даже сделал песенник; написал вот то, что я помню — частично я не помнил… частично я не знал слов, потому что слова знаешь всегда какие-то куски из этого — нарисовал этого самого, Джона Грея в шляпе и с ножом. И более того, этот песенник где-то, видимо, лежит в бумагах; не могу его найти…

[А вот было бы здорово, да.]

Смешно было бы, да. Ну, такой опыт песенника, потому что ни про какое существование никаких песенников я понятия не имел; это был чисто спонтанное такое дело. Песенки-то я любил всегда и вот да… В студенческой компании — там было одно. Но пели мы… Но, конечно, они переводились в иронический регистр какой-нибудь: «Они стояли на корабле у борта» и т. д. Ну, это тоже экзотическая, ну так… А такого… не знаю. Песни попроще — ну, что пели? Пели… конечно, колымские лагерные песни, которые начиная с [19]53 года и даже немного раньше, они пошли, видимо, после бериевской реабилитации, в особенности, но, наверное, ещё и раньше немножко, потому что вот «Ванинский порт» я помню одной из первых просто. Я даже помню, как ее пели девушки, примерно мои сверстницы; и даже как-то у меня в ушах как-то это вот где-то есть, так вот, но, к сожалению, воспроизвести, естественно… то есть не настолько, но вот я помню, как это «Ванинский порт», «По тундре» и ещё какие-то, вот такого рода песни. «Ванинский порт». «Я помню тот Ванинский порт», да? Это песня довольно позднего — она, видимо, года [19]50-го — происхождения; но она такая, она не… Это не уголовные песни, это песни…. То есть нет, «По тундре», в общем — вполне криминальная, а вот эта песня — она песня… ну, просто песня заключенных, очень мрачная, грустная и, вообще, очень хорошая песня, так сказать, по качествам. Ну вот, и там… Ну, и несколько таких песен: «Идут на север, срока огромные» и т. д. — это песня… песня всех, кто уходил в лагеря. А люди могли быть самые разные, в т. ч. и «политические», и какие угодно.

[А вот эта романтизация севера, которая, ну, в общем, так или иначе существует в подобного рода песнях — она спустилась в общую культуру, когда север стал действительно романтичным? Это было позже? Существенно позже?]

Это, видимо, было позже, потому что… В это время никакой романтики…

[Потому что в [19]50-е вроде бы не должно было бы такого быть?]

Нет, нет, никако[й] романтики севера не было. Был[а] романтика моря — это да.

[Моряки.]

Очень, очень, очень любили… очень мы как-то… грезили, бредили, убегали в юнги. Реально убегали! Уезжали, служили. У меня приятель по школе 9 месяцев «отгрохал», так сказать, законтрактовавшись, потом проклинал себя, вообще, до этого самого… Он уехал куда-то там в Мурманск и, значит, вот там поплавал, так сказать, так… Другой мой приятель — ну вот, Митька, вот этот вот брат Иркин — тоже уехал; ну, он как-то… ему хватило — он человек очень ленивый был — и ему там немного хватило, чтоб вернуться оттуда, впрочем совершенно, конечно, просмолённым и просоленным, так сказать, и т. д.; гораздо больше, чем этот бедный Рубен, который там 10–9 лет… 10 месяцев оттрубил. Нет, ну, Митька он был такой, знаете… так эффектно мог рубль истратить, как я сто не умею… не сумею… вот так сказать так, шикануть так. Это особый тип. Да, и были поэтому вот эти… в этой… слова эти в этой песенке:

«Ты не нужен мне совсем,

Носишь брюки двадцать семь.

А когда носить ты будешь двадцать…»

— это значит, она предпочитает не приблатнённого, а стилягу. Это такая абсолютно… знаковый выбор такой, вот скажем так, понимаете?

Внешний вид шпаны (приблатнённых). Противостояние приблатнённых и стиляг

[А брюки 27 и брюки 20 — это размер их?]

Это ширина…

[Ширина талии?]

Ширина… Нет, не талии. Ширина вот эта, вот здесь [показывает на своих брюках]. 20 — это очень мало. Ну, вот обычно 23 где-то такое, 25 так примерно обычно — средняя ширина мужских брюк. 27–28 — это уже там… надо было вот для… как я сейчас помню, они должны были покрывать носок. Да, вот такой клёш, чтоб покрывал носок, но при этом чтоб на него не наступать пяткой все-таки, так, это тоже. Короткие не приветствовались… ну, сложно было.

[У меня в голове, поскольку я не видел… и фильм «Стиляги» я просто не смог смотреть по каким-то таким моим личным причинам; мне казалось, это настолько наигранная неправда, ну, видимо, так оно и есть. Волк из «Ну, погоди!». Помните, вот он идет в одной из серий?]

Да.

[Он идет по этому бульвару с гитарой, с папиросой и с расклешенными брюками.]

Ну, это такой… Это, я бы сказал, такой некоторый синтез, конечно.

[Конечно, синтез.]

Это некоторый синтез, и он, конечно, относится к более поздним временам. Вот, когда, так сказать…

[Это [19]70-е годы.]

Да. Нет, когда… Я говорю, что потом эта разница между так называемыми стилягами и так называемыми блатными — она стёрлась. Мой приятель по школе — ну, потом выгнанный довольно за хулиганство; он был вот… он как раз, он принадлежал к приблатнённым — он сочинял, он не только пел. Вот и, кстати сказать, у него был репертуар некоторого рода. И он… У него была сочинена какая-то песня… он не справлялся… он сам удивлялся, как это так получается, что вот какие-то вроде бы… как-то складывается вот чё-то: «Жизнь меня не взлюбила и равнодушна судьба» — так вот, такого типа. Так, при мне сложил. И с удивлением мне это исполнил. И у него была: «…есть два мира — иль мы, иль они». Вот это вот у него было: мы — это вот эти [нрзб. — 00:46:14,786], они — это вот, значит, эти самые стиляги.

[А насколько сильным было это противостояние?]

Ну, оно было знаковым, символическим, конечно, в основном; а так-то… Нет, ну, у этих самых, у приблатнённых, у них была идея намять бока как следует, соответственно, стилягам. Всё в основном сводилось к этому. Вообще, было много уличных драк, надо сказать, между подростками и молодыми людьми — это… я бы сказал, не шаблонно так просто. Вот достаточно было выйти относительно большой компанией, человек пять хотя бы — обязательно нарвешься на драку, вот почти наверняка. Просто по факту вот.

Ощущение «своих» — «не своих» районов в Москве. Уважение к морякам. Фольклор моряков

[И это не зависело, опять же, от района?]

Это не зависело. Нет… Нет, ощущение своего района, не своего района — оно было сильным. Это было, конечно. Ты чувствовал себя… Я не думаю, что за этим… Ну, во-первых, в своем районе тебя просто знали, более-менее знали. Я говорю: люди толклись на улице. И соответствующий, так сказать… соответствующего возраста молодежь — они друг друга, в основном, знали. Ну, в основном, не все не всех, конечно. Это первое. Во-вторых, я думаю, что человек, который находился в своём районе — он чувствовал себя расслабленно, у него было… у него снималось, так сказать, напряженность и некоторая агрессивность, которая появлялась, когда он оказывался в чужом месте. Ещё вот в это… в эти столкновения боевые было… добавилось то, что… тоже это от флота шло… Конечно, моряков очень уважали. Причем военных не любили. Моряков… Они [военные?] всегда считались ниже сортом, а именно гражданские вот как бы так. Люди из мореходки, всякие тексты, которые шли оттуда — они были очень в ходу. Потом были эти самые… А там был свой фольклор, вообще, в этих самых. У нас… я помню, как — это позже немножко; ну, то есть как? тоже [19]50-е годы, середина [19]50-х — парень был; он постарше был немножко, чем мы; он поэт. Ну, он вот, значит, уехал из мореходки; ну, демобилизовался; он то ли кончил, то ли нет, по-моему, в Кронштадте или где там — Толя Ромов. Утверждал, что он сын Татлина, но не знаю — сомневаюсь немножко; это могло быть, на самом деле. Ну, и его отец был довольно такой приметной фигурой литературной. Ну, Толик был… поступил в Литинститут; ну, я не знаю, там он… в общем, поэт из него особенно и не вышел; он потом стал… и писал детективы. Ну, такой… литератор и литератор, сейчас где-то живет в Америке, жив, по-моему. И вот он приехал… он совершенно напичканный всякого рода этими самыми — это дачная наша компания была — напичканный вот всеми этими самыми такими вот песенками, стихами. С песенками было худо, поскольку у него был ноль слуха и поэтому вот… Это тоже была большая проблема. Петь все любили, а не у всех… не все могли. И он, значит, там, я помню, что какие-то тексты:

«Вот уж пятый год хожу в бушлате,

Всё равно, куда я ни пойду,

Единственная девушка в Кронштадте —

Мраморная статуя в саду».

Ну, это песня, на самом деле. Она пелась на этот самый… на мотив «Шаланды, полные кефали»… и т. д. И какие-то ещё там тексты, много их было. И такое, значит… всякие байки оттуда, эти самые, морские…

[Хочется начать вас пытать, типа, спрашивать всякие байки оттуда… но я думаю, что…]

Вы знаете, я мало чего помню. И когда, если вы хотите эти байки, то тогда вы…

[Нет, я не то, что хочу эти байки, но мне интересно, поскольку вы не носитель этой традиции, а слышали ее [нрзб. — 00:50:44,045].]

Нет, этой традиции я как раз не носитель. Т.е такой, как говорится, среднегородской уличной традиции я вполне носитель, но просто вот этой, морской — ни в каком смысле. И это, конечно, было так, со стороны. Ну вот, друзья вокруг, они как-то очень это… им… ходили в перекроенных из школьных фуражек, перекрашенных, переделанных в мичманки…

Одежда учащихся до введения школьной формы (до 1955 г.): девочки — в гимназической форме, мальчики — «кто в чём». Переделка фуражек, ременные пряжки, чистка обуви и пр.

[Мичманка — это ещё одно [нрзб. — 00:51:11,792].]

Да, да, да, да, это ещё одна индустрия, потому что надо было… там, опять-таки… там, у этих самых были… Ввели же школьную форму в [19]55-м году. До этого школьной формы… у девочек была… У девочек была старая гимназическая форма: коричневое платьице, черный — будничный — и белый — праздничный — фартучки. Абсолютно гимназическая форма, просто один в один. А ребята ходили в чём попало, кто в чём. Ну, очень были в ходу вельветовые такие… дешевые вельветовые лыжные костюмы, в основном; ну, просто по соображением дешевизны. Вообще — кто в чём. Очень много было перешитых просто вещёй. Жили-то очень бедно. И когда нам форму дали — дали же фуражки, ремни, гимнастерки, кителя, брюки; ну, всё, как надо — значит, с этим самым… из фуражки надо было вытащить каркас, замять ее назад, этот самый… тулью, чтоб она не торчала, вот таким образом, чтоб вот так вот была [показывает]. Козырек отпарывался и вшивался так, чтоб был узенький, вот так, а не торчал, как говорили, аэродромом. И кроме того, она вообще выпотрашивалась и красилась черной краской для… ну вот, краска для ткани; она, я не знаю, сейчас продается или нет, а тогда эт[и] краски для ткани продавались, в общем, в любом хозяйственном магазине. Ну, и в каком-нибудь, ухищенном у матери лоханке или ведре это красилось, кипятилось и т. д. Вот, это, значит, это делалось. Потом второе было, конечно, — раздобыть пряжку флотскую с якорем. Потому что ремень-то — ремень; ну, что ремень — он ремень и есть; он такого же фасона, этот самый… школьный…. А вот пряжка… На котор[ой] стояла позорная буква «Ш» [в] каком-то веночке, я не помню, уж как, но что-то такого типа — это было, конечно, неприятно. И надо было вот эту самую пряжку вот так… И… Кстати сказать, эти самые ремни — они ведь в драке использовались очень так основательно. Это…

[Обматывался ремень и…?]

Да. Обматывался «на раз», вот как бы так сказать. Там делалось такое движение, и он захлестывал вокруг руки так, что нельзя было [нрзб. — 00:53:45,195], и пряжками можно было «раскроить» довольно сильно партнера.

[Мне как раз отец — он несколько старше вас, ну, то есть буквально на 2 года — и заканчивал мореходное училище как раз в Архангельске, поэтому этот ремень с пряжкой, где изображен якорь — даже два у нас было — это реликвия моего детства, поскольку папа все время чистил и вспоминал вот [нрзб. — 00:54:10,942].]

Чистили, зубным порошком их чистили.

[Паста ГОИ потом она… позже появилась]

Паста ГОИ — ну, это уже… Нет, а мы зубным порошком их чистили, чтобы сияли. Кстати сказать, насчет чистки. Вот это вот то, что мы… то, что такое количество чистильщиков сапог. Вообще, я помню, что, видимо… вот я этого не очень помню. Ну, на самом деле, на улицах и повсюду было очень грязно, потому что я помню, что это вот… это беда. Это выходишь, начистив ботинки… ну, мне сейчас кремом чистить ботинки… ну, я не знаю… ну, я… ну, в хорошем случае раз в месяц почищу, а вообще, в основном, смахнешь че-то, пыль какую-то — так, вроде ничего, так, совершенно нет никакой необходимости. А тогда ты, пройдя одну улицу, ты приходил в залепленных грязью вот просто башмаках, понимаете? И, видимо, было очень грязно, на самом деле. Вот я говорю, что я зрительно это не помню, но вот судя по этим самым… по таким вот впечатлениям об обуви, это вот, видимо, было так.

Ассирийцы — чистильщики обуви. Профессиональные специализации по этническому признаку

[А они ходили или сидели, асеры вот эти вот? Ассирийцы.]

Сидели.

[Сидели, да?]

Сидели. Вы знаете, это были такие, как бы вам…

[Айсоры, да ведь?]

Айсоры, ну…

[Ну да.]

Ассирийцы, собственно говоря, да. Ассирийцы. Не арабы-сирийцы, а вот ровным счетом потомки тех самых арамейцев, так сказать, и т. д. Но это мы потом узнали.

[И до сих пор в Москве есть диаспора ассирийцев.]

Есть, есть, да, я знаю. Да. Да, да. Ну, довольно интересная культура с довольно интересным фольклор, кстати сказать; интересной… ну, такой сумбурной несколько такой, синтетической такой мифологией, но удержавшей при этом… Они-то себя считают потомками ассирийцев, что чушь, конечно, абсолютная, потому что между историческими ассирийцами и историческими айсорами пролегает, по-моему, пустых, кажется, 700 или 800 лет, которые как-то ничем не заполнены. Язык не имеет отношения ни к какому… язык совершенно другой. Но и так он очень почтенный; это язык поздних книг Библии, вообще говоря. Ну, конечно, уже в современном варианте; в общем, такой вполне почтенный семитский язык. Вот да. Эти самые… они сидели как… это, значит, как это было? Как вам сказать? Это был небольшой навесик, ну, не шире такого, наверное, вот примерно [показывает размер], в котором… под которым… это такая как бы открытая коробка на у… открытая к улице коробка — то есть там ничего ничем не закрывалось — в котором друг против друга стояли два кресла. Одно стояло низко, на котором сидел этот самый чистильщик, а второе было более высоким, напротив. И между ними был такой, так сказать… ну, пенёк такой, на который ставилась нога. Человек садился на эту штуку, ставил ногу, и он… тот ему чистил.

[Тряпкой, да?]

Нет, щётки.

[Щетки?]

Тряпка это для сапог все-таки, это не…

[Вы показали такое вот характерное движение…]

Да, да, да, да. Нет, две щётки. Вот так.

[Две щётки.]

Две щётки, это, так сказать, так… Чистили… крем жёлтый, коричневый, чёрный, но в основном всё было… почти всё было чёрным.

[Если… Они ведь были профессионалами, да?..]

Да.

[То есть вот то, что я недавно видел, наблюдал, собственно, в Стамбуле — это вот такой вот ящик раздвижной, откуда достаются вот эти все и щетки, и кремы. А вот там не помните ничего похожего?]

У них это было как-то, так сказать, там вот… Я что помню… Нет, это у них там. Где-то рядом там всё это лежало, ну, где-то было уложено и, видимо, это куда-то убиралось, естественно, и запиралось каким-то образом, или уносилось — я не знаю. Наверное, так. Но были какие-то, видимо — вот я чё-то сейчас не могу вспомнить — возможно, были ещё более легкие формы, то, что уж совсем просто: кресло и… ну, или тумбочка, на которой он сидит, какая-то табуретка и просто тумба, на которую ставят ногу, может быть, и так; такое тоже, видимо, было. Потому что в кино я такое видел, а вот в жизни я этого не помню. Ну, может быть, и было. А эти сто[яли]… Их много было. И, кроме того, они торговали целым рядом вот каких-то аксессуаров: крем можно было у них купить, шнурки можно было купить, какие-нибудь, я не знаю… подковку, скажем, чтобы подбить самому себе, гвоздики; чё-то ещё… вот и щётки сами эти. В общем, ну вс[ё]. Небольшая… небольшая торговля была. Всё это делали какие-то артели, по всей видимости, у них была, видимо… какой-то кооператив, типа такого… Ну, это был… Скорее всего, это был[о] последнее, на самом деле, что ухитрилось сохраниться вот из этого самого… Татар-дворников я ещё помню, но это были последние, которые просто вот как-то дожили до [19]50-х годов; у нас семья дворников жила, татар, в этом самом… на Гоголевском бульваре. Вот эти айсоры-чистильщики. Китайские прачечные кончились ещё, кажется, до войны, и китайцев в это время не было. То есть китайцы стали появляться с Мао Цзэдуном, но это уже другие китайцы и совсем всё другое. А студенты прежде всего, в огромном количестве… и очень заметные, одинаково одетые все, в синих кителях… Всё остальное ушло, а эти ещё сохранялись. Эти сохранялись ещё тогда. Я не знаю, когда они закончились вообще окончательно. Не знаю, как-то не уследил.

[Это как-то резко всегда происходит. Ну, вот есть, а потом нет. Как-то резко это обычно происходит.]

Да, да, да. Есть, есть, а потом нет.

[Нрзб. — 01:00:13,496] профессии.]

Ну, видимо, отпадает потребность, во-первых, прежде всего; во-вторых… И причем отпадает потребность вовсе не из-за этих автоматических щёток, которых все-таки мало и т. д. Просто я говорю, что…

[Улицы сделали, наверное.]

Улицы чистые, да. Да, да. Улицы чистые и нет никакой… нужды никакой. А тогда это было.

Отношение к татарам

[А этнические стереотипы, Сергей Юрьевич, да вот, чтобы, ну, как-то немножечко закруглить эту тему, она, видимо, бесконечно интересная. Ну вот, понятно, айсоры, армяне, да, которые… Татары, которые дворники…]

Ну да. Татары, которых боялись…

[Которых боялись.]

…вообще. Боялись не дворников как таковых, а боялись татар.

[Почему?]

Считалось, что вот они какие-то страшные такие. Нет, именно это… Это боялись, это на уровне подростковых компаний. Что татары, что там вот они какие-то такие криминальные, зарежут и т. д.; что они очень держатся друг за друга, что у них какие-то там банды. Сильно, думаю, что это, в общем, всё преувеличено. Боялись этнических групп, вообще говоря. Но, по-моему, вот в реальности мне никогда не приходилось сталкиваться… притом что там у меня в очень большой степени детство, ранняя юность в очень большой степени прошли на улице. Но я не помню такого. Этнических… Ну, помимо этнических стереотипов, ну, помимо совершенно махрового антисемитизма, который был в конце [19]40-х и в начале [19]50-х годов, самым таким… Другого… Ну вот я говорю, что были… Какой-то вот неприязни, вот как бы скажем, никто не вызывал. Там было некоторое опасение, под которое подкладывалась какая-то… ну, как бы рациональная какая-то подкладка. Причём, не демонизация, не то, что там… не приписывание каких-нибудь мистических черт, не как[ое]-нибудь особ[ое] коварство или что. Просто вот говорилось: «Нет, ну… уж это, можно идти… там татары, ну, смотри, зарежут». Не знаю, никто, никакие татары никого не резали, всё это ерунда. И я думаю, что к этому времени уже компактных этнических поселений, по-моему, в Москве уже не было. То есть все эти самые «татарские проезды» и «армянские переулки» — что было, действительно, поначалу — они рудиментарно сохраняли свои названия, но думаю, что с этим покончила, в общем, Гражданская война, революция, НЭП, и, в общем, все эти переселения, которые были тогда, а в какой-то степени, может быть, даже и раньше. Ну, судя по описаниям каким-то, этнографическим описаниям Москвы начала века, это всё существовало, действительно. Ну, и были этнические специализации, да. Были такие городские этнические специализации, они существовали.

Китайские студенты в Москве. Товары из Китая (куртки, перьевые ручки и др.)

[А китайцы были среди них?]

Нет.

[То есть китайцев…]

Нет, китайцев не было в Москве в это время никаких, и ни одного… Китайцы были, я говорю… Они стали появляться с начала [19]50-х годов как студенты. Это были китайцы из маоцзэдуновского Китая. Они все были в синеньких френчиках таких, улыбчивые такие, ходили ряда[ми]… стройно так, вместе все всегда, компанией. Так, не помню, чтобы одного китайца увидеть где-нибудь. Песню мы разучивали в школе «Москва — Пекин» и всё прочее. Всё это было, да. Китай, вообще, был. Потом появились товары из Китая, фирма «Дружба». Это были хорошие товары довольно; они были немудрёные по покрою, но они были дьявольски крепкие и очень добротные. Это были плащи светлые, куртки, ну, типа ветровок, но из такой, всё-таки хлопчатобумажной… тогда ещё не было… синтетика ещё не пошла ещё, нейлонный век у нас не начался. Это были… Они были очень крепко и хорошо сшиты. Вот в этих курточках, светлых таких, светло-кофейных, светло-голубых таких… ну, беленьких — ну, белые совсем редко довольно — вот такого, так сказать, цвета ходила… половина Москвы ходила, причём любого возраста. Рубашки, которым сносу не было, обычно белые просто рубашки с прямым воротником, тоже хлопчатобумажные, хорошие рубашки. Чё ещё было китайское? Ручки — это было очень здорово.

[Шариковые ручки.]

Нет, не шариковые. С шариковыми ручками произошла странная вещь. Шариковые ручки существовали… Я помню, у мамы была шариковая ручка в [19]40-е годы; они были, шариковые ручки. Потом они исчезли, как корова языком слизнула; их не стало нигде и никогда. Они вернулись лет через 10.

[Ого.]

Они стали появляться где-то к нашим, я не знаю, старшим классам и даже позже, может быть, то есть это где-то к концу [19]50-х, вот так. И то, что стало появляться китайские — нет, это были перьевые ручки, которые были на самом деле… это были национализированные паркеровские заводы, которые… Качество их было очень хорошее. Что такое была советская авторучка — это надо рассказывать в другом месте, знаете. Там и чернила были чудовищные, но ладно, но и, так сказать… с которой текло, с которой капало, которую невозможно было положить в карман, потому что там прольется всё; были грязные ужасно. И, конечно, после этого китайская ручка — это было просто, так сказать, совершенство. Ну, с китайской аккуратностью сделанная. Они сохраняли технологию, и они были подороже… с золотым пером, ну, позолоченным, видимо. Они действительно хорошо писали, мягко и т. д.; с закрытым пером, с открытым пером — ну, было 2–3 разновидности. Вот это да. Ручки, чё-то ещё. Нет, ассортимент был невелик.

Ограниченность ассортимента советских товаров. Сигареты, папиросы — советские и импортные

Вообще, я должен сказать, что если вот в определённом смысле характеризовать советскую жизнь, то я бы сказал вот такую, видимо, странную вещь: это исчислимость, постоянство и крайняя ограниченность ассортимента вещей, окружающих человека. Вот, скажем, было на протяжении многих лет и десятилетий, допустим, пять сортов сыра. И никаких других. Ну, может, не пять, я не знаю. Шесть сортов сигарет, четыре сорта папирос. Вот были там «Байкал», «Прибой», «Север», «Беломор», «Казбек». Точка. Так было в конце [19]40-х, так было в начале [19]50-х; так было до конца [19]50-х, пока не пошла… не пошел болгарский импорт.

[«Стюардесса», «Родопи».]

А?

[«Родопи».]

Это болгары, это болгарские, да. «Витоша», «Родопи» и т. д. Мелькнули совершенно горлодёрные албанские, там было два раза; это были «Диамант» и «Партизан» — было два сорта, один другого стоил. Новые сигареты… Ну вот, я помню, как появились ментоловые; так что-то лекарственное в них, конечно, было; ментола там было от души положено. Вот, ментоловые были… и ароматные. Они тоже… Их тоже сначала не было, но ароматные — это были сигареты [с] ароматизированным табаком, запах которого был… имитировал трубочный табак, вот запах хорошего трубочного табака. Ещё, кстати, трубки… трубочный табак… трубки ещё кто-то курил. И вот это всё, понимаете, вот как бы, скажем, там, куда ни ткни, ну, я не знаю… там какой-нибудь… Водка — четыре сорта и никаких других; никаких, без глупостей, ничего больше не надо. Вообще, так сказать, вот это вот… я… Это настолько было сильно, что когда я выехал… это, ну, почти первый раз… потому что когда мы летали, когда я в первый раз был в Европе, это был мой Будапешт в [19]74 году, ну, о чём я, по-моему, неоднократно рассказывал, это довольно такое увлекательное было и приятное путешествие…

[Запомните, Маша, нужно спросить Сергея Юрьевича про Будапешт.]

Поездка делегацией в Будапешт в 1974 году. Поездка в Прагу в 1985 году (прогулки по городу, посещение Братиславы, Брно; киоск с разнообразными товарами на маленькой ж/д станции). Дефицит и однообразие ассортимента товаров в СССР. Упоминание о Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве (1957)

Это, так сказать, да. Но там мы были пять дней, и это было как-то… Мы были группой; там был вот Елеазар Моисеевич [Мелетинский], Серёжа Аверинцев и… кто ещё? Да, наш главный герой Храпченко, ну, в общем, это отдельная история. И мы просто ехали туда, ну как, делегацией, понимаете; то есть всё время будучи вместе, самолётом туда, самолётом обратно, ну и т. д. А в [19]85-м меня ИМЛИ послал — совершенно бессмысленно, в общем говоря, это… ну, спасибо им — в Прагу на 2 недели. Всё дело, ради которого меня туда послали, уложилось в 2 часа одного дня. Всё остальное время я был предоставлен сам себе… и вот, так сказать… в прогулках по этому дивному городу совершенно. Вот, я не знаю, я не хочу даже больше там бывать; вот у меня осталось это впечатление вот [19]85 года как какой-то сказки, как чего-то праздничного.

[А где вы жили там?]

Мне трудно сейчас… По-моему, это называлось улица Чапаева. Ну, естественно, она сейчас так не называется. Это как-то, по моему ощущению, это было, по-моему, в северной части города, куда-то так немножко в гору шло. И там был монотрамвай, надо было — это окраина была; ну, не самая окраина, но всё-таки окраинное место — надо было доехать до какого-то места, где метро уже было, и дальше вот можно было ехать на метро. Я проводил время там, гуляя по городу, и по собственному почину — что мне было необязательно, но мне было любопытно — я съездил в Братиславу. По дороге остановился в Брно. Ну, просто проезжал через Брно, думаю, чё, собственно говоря, как-то надо уж и Брно посмотреть. И надо сказать, что, конечно, вот это у меня осталось как-то как сильное впечатление. Но я сейчас не поэтому вспомнил. Я помню, что вот мы переехали там… это что?.. это Чоп, видимо… да, это Чоп. Вот, проехали Чоп и, значит… По-моему, там сразу, по-моему, за Карпатами мы, собственно, въезжаем в Чехословакию — ну, ещё была Чехословакия — кажется, я сейчас не помню. И я помню первую станцию после границы, я поездом ехал.

[Я не ездил поездом.]

Ну вот… Вы знаете, вы что-то теряете на этом; это… с поезд…

[Я доезжал только до Черновцов, соответственно, там не очень далеко, на самом деле; ещё немножко и будет Словакия.]

Да. Нет, в поезде есть своё удовольствие. И вот мы выехали… подъехали к какому-то перрону какой-то станции небольшой. И я вижу: я стою у окна вагона и напротив окна — киоск, обычный киоск, ну, вот до крыши набитый чем-то. Ну, чего там продаваться могло? Какие-нибудь жвачки, напитки, ну всё, что продается сейчас в каждом киоске и т. д. Я смотрю на это — [19]85 год — и думаю: вот этого в России не будет никогда. Потому что я не мог себе представить… Вот я сильно заблуждался, потому что прошло пять с небольшим лет, и всё изменилось. Но это была, конечно, власть вот этого стереотипа — абсолютного, так сказать, тотального дефицита…

[И неизменности… ассортимента]

И абсолютной неизменности, когда никакой проблемы выбора нету. Потому что есть — ну, выбор, ну, как сказать — сыр, так называемый «швейцарский», «голландский», «ярославский», там ещё каких-то 3–4 сорта, и т. д. Такие были вчера, такие будут завтра, такие будут послезавтра и всегда. Вот такой вот тысячелетний рейх, так скажем. [смеется] И это очень сильное ощущение. И также было так вот и со всеми товарами, продуктами и т. д. Отсутствие разнообразия — это очень сильный воспитательный фактор.

[Скорее, формирующий рефлексы]

Ну, да, да, да. Формирующий и т. д. Я вот на этом докладе — вот когда позавчера рассказывал — я говорил, какое огромное впечатление произвел фестиваль тогда. Это было совершенно… невероятно! Ничего подобного, вот по силе впечатления, у меня в жизни… впечатлений… вот, ну, впечатлений хватает, но вот как бы вот таких потрясений у меня было не так много. И вот это одно из таких потрясений, которое я помню до сих пор. Вот сколько прошло времени с [19]57 года?

[Ещё одна тема…]

Да, фестиваль — это такая любопытная тема.

[Хочется очень погрузиться в подробности, до фестиваля, ну, чтоб досказать…]

Да.

Табакокурение в СССР (табак, сигареты, приборы для набивки папирос, бензиновые зажигалки и т. д.)

[Сигареты… сигареты… Был ли рассыпной табак, который горками вот так продавался, или они все были исключительно в пачках?]

Не помню рассыпного табака. Рассыпного табака не помню.

[Набивные сигареты ведь они…]

Продавались… Табак, вообще, в принципе, продавался, но он все-таки продавался, по-моему, не этим самым… он, по-моему, продавался все-таки какими-то пачками. Продавался, да, были… Ну, во-первых, махорка ещё существовала, мы ещё покуривали махорку иногда просто по-де… ну, уж больно она пахла сильно. А так вообще… ну, она дешевенькая всё-таки, это так. Ну, и даже ничего так. Кстати, потом появились сигареты махорочные, то есть это практически были сигареты, набитые махоркой или каким-то табаком с сильной примесью махорки. А эти самые… Но продавались приборы для набивки папирос. Это какое-то такое странное устройство…

[О, у меня даже есть один такой, да]

Да, есть, да?

[Устройство очень понятное]

Интересный, да, прибор для набивки папирос. Они продавались в табачных магазинах.

[Но, собственно, к ним покупались гильзы, да?]

Гильзы покупались, видимо. Да я никогда этим не пользовался, мне это было как-то неинтересно; потом, я никогда практически… я не курил папиросы; я курил всё-таки всегда сигареты. Может быть, в самом начале разве что, и то не помню. То есть я чё только не курил, включая трубку, но, в общем, мне… перепробовал, включая трубку, сигару — в общем, всё на свете. Я курить начал подростком ещё, по дурости там… Да. Нет, рассыпного табака не помню. Вот продавались то ли… уличные папиросники вот, которые, ну, в киоске в этом самом… то ли даже в этом самом можно было купить одну папиросу или две папиросы; стоила она копейку или на копейку две штуки — не помню сейчас; это зависит от времени, какая была… какие деньги в это время были. Да. Ну, это просто они вскрывали пачку и продавали, в розницу продавали, так сказать, так. А вообще-то нет, конечно, было… Зажигалки были бензиновые, как вы знаете…

[Их заправлять, да?]

…Вонючие, текучие. У меня была зажигалка. Крышечки, которым завинчивался этот самый фитилек, они были на цепочке.

[Вы знаете, Сергей Юрьевич, это любопытно, что сейчас появились аналоги подобного рода бензиновых зажигалок, только не так. Они называются теперь спички. Вечные спички. Да, это вот тоже самое, пузырек, завинчивающийся, с хорошим таким достаточно [нрзб. — 01:16:43,752], куда наливается бензин, в это, и туда же вставлены цепочки внутрь. Железная спичка чиркала, ну, огниво то что называется, с бахромой. То есть он обмачивается в бензине. Ну, а сбоку этого пузырька есть ребристая поверхность. То есть ты чиркаешь, высекается искра, и вот у тебя — пожалуйста — спичка горит. Ну, такой аналог спички-зажигалки. И это сейчас очень популярно, то есть распространяется…]

Ну это да, я понимаю. Нет, а там, понимаете, там же было… этот самый… там же было… это вот… там кремень вставлялся, который на пружинке подавался, так сказать, вверх по мере стирания, и колёсико, которое надо было резко повернуть, оно об кремень тёрлось, и оно — ребристое такое колёсико — оно высекало искру и зажигало фитилёк. Ну, понятно, что фитилёк должен быть пропитан бензином, и, соответственно, это всё и пахло, и текло и т. д., да. Ну и добывать надо было бензин. Бензин, между прочим, так просто… Вот керосин продавался в магазине специальном — в керосиновой лавке. А бензин просто так нигде не продавался. Я не помню, например, чтобы где-нибудь продавался бензин для этого самого… для зажигалок.

[Ну и частного транспорта и не было практически.]

Частного транспорта… Ну, был. Мало, мало, но был.

[А как вы выходили из положения?]

Добывали где-то, я не помню. На зажигалку же надо очень мало.

[Сливали…]

Ну, конечно, у шофёров брали каким-то образом. Первые зажигалки, которые я помню, это были солдатские зажигалки, которые пришли с войны и которые были самодельные все сплошь; они были просто из патрона сделаны. Это, вообще, тогда много было самодельного.

Старьёвщики, стекольщики, лудильщики. Самодельные вещи: бидоны, изготовленные из банок из-под американских консервов; детские игровые пистолеты из настоящих и др. Трофейные немецкие вещи

Вот у нас ходили по дворам… ну вот, ходили старьёвщики, стекольщики, лудильщики. Стекольщики, понятно, вставляли стёкла, старьёвщики собирали тряпье, в основном тряпье [нрзб. — 01:18:49,079]. Да. Стекольщики, по-моему, национальности какой-то русской скорее; лудильщики тоже русские. Причем лудильщики мне почему-то помнятся больше какие-то отставные солдаты. Лудильщики. И лудильщик… у него была какая-то паяльная… типа паяльной лампы, что-то такое с собой…

[Прохудившиеся кастрюли… — Да, да, да, да.]

Да. Они, значит… Им выносили дырявые кастрюли…. Это ещё не пришёл век алюминиевых кастрюль; алюминиевые кастрюли залудить нельзя, а значит, соответственно, это были ещё железные какие-то кастрюли, которые можно было запаять, залудить и т. д. И вот эти лудильщики [нрзб. — 01:19:30,400], думаю, не все, но некоторые из них — они изготовляли разную посуду, бидоны. Изготовляли они её из банок из-под американских консервов. Это был, как я помню сейчас… Причём бралась большая банка из-под тушёнки, мясной тушёнки, ну, большая такая банка, — вряд ли кто такую себе мог позволить, это, скорее всего, где-нибудь в каких-нибудь столовых или в магазинах, не знаю. Даже и её хранить… Холодильников-то не было никаких, хранили между окон вообще, это зимой, а летом — вообще как… ничё… всё портилось, покупалось на один день в основном всё-таки, на один, на два дня. Не, холодильники много позже появились вообще, такие бытовые, в домах; это была роскошь. А этот самый… вот этот бидон… потом вот этот конус, который сходится к горловине — он вырезался тоже из какой-то другой банки и припаивался очень аккуратненько, хорошо так. А сверху маленькая банка со срезанным днищем ставилась; она была горловиной. И из какой-то делалась крышка, соответственно. И ручка как-то делалась. Получался бидон. Вот я помню, просто зрительно помню эти бидоны, изготовленные лудильщиками. Но это я помню… это ещё переделы [?]… это до [19]50-го года, это вот послевоенное время. И вот зажигалку из патрона… Я зрительно помню вот эти первые зажигалки, которые я видел, которые были из патрона. Кстати сказать, пистолеты, которыми играли дети. Сверленые или залитые металлом, когда там залито… либо дуло залито, либо там этот самый… то есть его нельзя использовать. Он настоящий.

[После войны?]

Кресты немецкие — всё это тоже у нас было.

[Это то, что разошлось как раз после того, как вернулась [нрзб. — 01:21:40,432].]

Да, да, да. Да, да, да. Ну, и немецкие вещи у солдат, которые вернулись оттуда. У отца моего приятеля были. В общем, конечно, мародёрство, в общем-то говоря, явное. У него был какой-то… брюки, которые он моему этому другу… значит, он должен был носить, а брюки ему были вот так вот [показывает], потому что, видимо, какого-то толстого человека… [смеется]

[Нет, ну, брали, собственно говоря же, всё, на самом деле…]

Брали всё.

[Практически всё, что могли; вагонами тащили.]

Что там творилось, Никита — ой, это страшно сказать, судя по всему. Так что вот так вот.

[Паузу сделаем или закончим даже, наверное?]

Нет, давайте просто ещё поговорим и закончим, потому что… пауза… я не устал, я могу вполне разговаривать.

Болгарские сигареты: «Шипка», «Родопи» и др.

[«Шипка», она ведь появилась очень поздно, на самом деле, да?]

Что?

[«Шипка»]

Нет, это когда болгарские сигареты…

[То есть это все-таки конец [19]60-х — начало [19]70-х?]

Это всё пришло одним… это нет… это [19]60-е годы…

[60-е?]

Видимо, [19]60-е. Сейчас, понимаете, у меня как-то вот… мне трудно это… привязки какие-то такие делать, потому что…

[Я помню пачку [19]68 года, я вот к чему. Я хотел рассказать, когда мы ездили в экспедицию, мы часто заходим в антикварный магазин в городе Каргополе. И там есть всё: ну, от прялок старых, естественно, и до каких-то совершенно необычных вещей. Ну и, в частности, там были советские сигареты, папиросы, и вот среди них была пачка «Шипки» за 50 рублей; это было несколько лет назад. Она была герметично запакована в целлофан. На ней стояла цена какая-то, которой я не помню, да, там какие-то копейки. Или рубль что-то там с чем-то. И год — 1968-й. Меня подкупило то, что она была в целлофан запакована, да, то есть не должно бы[ло] ничего выветриться, рассохнуться и т. д. Ну, и смешные деньги — 50 рублей. Бродский, естественно, да: «Если ты куришь „Шипку“… не совершай ошибку… не выходи на улицу…». Вот, и когда мы там всей экспедицией на крылечке закурили…]

А, то есть она была как бы не вскрыта?

[Она была не вскрыта совершенно. Закурили «Шипку». Но, вероятно, это просто ореол… ареал времени, да — «Шипки», Бродского — ощущение было совершенно непередаваемое. Но вот какой-то такой табак, которого я никогда раньше не пробовал, в принципе.]

Ну, понимаете, он, ещё полежав, он, конечно, выдохся, это всё-таки…

[Ну, конечно, выдохся, но я думаю, что это вот нейроны в голове, которые [нрзб. — 01:24:31,350] это ощущение.]

Ну, разумеется, конечно. Табак этот самый… Вы знаете, болгарский табак — грубый и довольно резкий всё-таки, во-первых; он после нашего был ничего, мягким; после… потому что наш-то совсем горлодёр. Но, кроме того, болгарский табак — видимо, что-то в технологии есть — в нём… то есть этот вот… Я помню, что я когда ещё курящий, я ещё выезжал за границу, я когда где-то закуривал — там, в Германии, не помню, где там — на меня оглядывались. Причём на запах оглядывались. И мне кто-то сказал — я не помню кто — что это похоже на какой-то наркотический запашок немножко.

[Ну, гашиш разве что, да…]

Он таковым не является, конечно, но что вот этот издали несущийся запах, он, так сказать, какой-то… поэтому так вот… А на самом деле, да. Но это было, да, я болгарские… Были же китайские сигареты, были вьетнамские сигареты, были… албанские были, но это только два сорта недолго, потому что с Албанией мы потом поссорились настолько, что уже никаких… никаких сигарет. А болгарские угнездились у нас на рынке, они прожили, по-моему, до перестройки, в общем…

[Ну, и даже после. Эти «Родопи» — они были популярны.]

Да, да, да.

[В [19]90… нет, в [19]89-м году, когда я попробовал первую сигарету, я помню, что «Родопи» — это вот… Там была даже присказка о каждо[й] сигарете: «Опал — затянулся и упал»…]

Ну да.

[«Родопи» — какая-то…]

Ну, там вряд ли приличное что-то, да.

[Да, да, да, что-то… ну, да простите… в том самом месте. Хорошо, я… Так, я, наверное, не буду выключать. Маша, вы понимаете, о чём спрашивать?]

Нет, ну она не решится, это… [все смеются].

Внешний вид школьников

[Спросите, пожалуйста, как называлась кепка. — Как называлась что? — Кепка, которую Сергей Юрьевич [нрзб. — 01:26:33,282].]

Нет, я не могу при Маше это сказать, потому что это… это невозможно.

[А в школе учителя нормально смотрели на практику изменения кепок школьниками?]

Вы знаете, пока мы… пока нам не ввели этот самый… школьную форму, мы не… школьным этим самым нашим преподавателям было глубоко плевать, в чём мы одеты. Там, за чем-то следили. В младших классах следили, чтоб голова была обрита наголо… обстрижена наголо, под машинку. Это было в это время, скорее всего, лишнее, но это было наследие педикулёза послевоенного, поэтому, так сказать, так боролись. Потому что, действительно, видимо, он был; я его не застал, педикулёза, уже в школах, но у нас не было его. Хотя, говорят, временами возникает кое-где вот, в каких-то местах, даже в Англии, я знаю, что это периодически бывает. Вот, это с одной стороны. Следили за тем, чтобы чистый был воротничок, скажем, например. Воротнички подшивались. То есть как бы ты надевал куртку, и у тебя был подшит белый… такая белая полосочка — это подшивной воротничок такой. Между прочим, такой подшивной воротничок был и на школьной форме, на этих самых… вот это, гимнастерка с такой стоечкой и под нее такой белый воротничок, который подшивался. Это было жуткое дело, потому что их надо было стирать практически ежедневно. Это не только стирать, это шить… Пришил, оторвал, пришил, оторвал — это ой! И поэтому через какое-то время появились воротнички такие целлулоидные, ну, как сказать — из какой-то пластмассы гибкой. Они были, конечно, неприятны на теле, но, с другой стороны, на них было две дырочки, за которые можно было, так сказать, прихватить так это… и потом, их можно было чистить ластиком просто вот [нрзб. — 1:28:38] [показывает]. Это, да, то, что касается одежды. Ну, следили чтоб были… чтобы одевали аккуратно. Но это вот в младших ещё классах. А когда мы… когда вот произошло наше соединение с девицами…

Объединение мужских и женских школ в смешанные (с 1955 г.). Школьная форма в двух вариантах — «дешевом» и «подороже». Варианты школьной формы — китель или гимнастерка. Способы выделиться внешне. Различные прически (чубчик, под польку; длинные волосы — у стиляг)

Это произошло в [19]55 году, я пошел в 7 класс. Это практически везде делалось совершенно одинаково; соединялись, ну, по принципу такому… такой, я бы сказал, такой дуальной экзогамии [смеется].

[Это как?]

Две школы — мужская и женская; половина женской переводилась в мужскую, а половина мужской переводилась в женскую. Обмен такой.

[А как-то объясняли, зачем это делается и почему вдруг внезапно решили объединить школы?]

Никто ничего никому в Советском Союзе не объяснял, никогда. Решили так решили. Ну, это подавалось агитационно, как большая… Вот я помню страницу, по-моему, «Крокодила», на котором на развороте было… было написано большими буквами «Большая перемена». Но дело в том, что до этого времени перемены были исключительно одинаковые — все перемены были по 15 минут. То есть 45 минут урок, 15 минут перемена — всё было чётко… в один час. И вот одновременно было что: соединение школ, школьная… введена школьная форма для мальчиков и введены… введена большая перемена. Остальные перемены стали по 10 минут, а введена была большая — там, 20, может быть, или полчаса, — я не помню сколько. И вот, там вот был изображен такой школьный коридор, где бегают в запуске девочки-мальчики; мальчики в форме; и всё это вот большая перемена. Ну, было много агитационного разного, видимо, материала. Я его не помню, но, конечно, об этом разговоров было достаточно. Чтобы это кому-то надо было объяснять — как говорится, «перетопчутся». В советское время да и сейчас у нас не очень… как-то не очень принято… Начальство решило. Это было разумно абсолютно, кстати сказать. Вообще говоря, такая вот школа… однополовые школы — это очень плохо, на самом деле. Это очень неправильно. Это очень корёжит, так сказать, людей, воспитание; это травма, которую мы унесли с собой вообще на долгое время. Это очень неверная вещь. Вот, но… Так что это было нормально… Ну, мы как-то так легко это… Ну, то есть как сказать? Я помню, как вот… Я помню первый день, когда в нашем классе оказались девицы. Притом что… значит, ведь как было… Понятным образом, что мы — каждая школа — пыталась избавиться от своего какого-то такого нежелательного элемента. То есть тех, кто хуже учится, тех, кто хуже по дисциплине — это главным образом. Поэтому к 7 классу… Потом, понимаете, там ведь ещё школа была десятилетка, десять классов, а первая ступень — четыре, четырёхлетка; четыре класса — первая ступень; вторая ступень — семь классов. И, собственно, седьмым классом, на самом деле, заканчивалась эта самая… заканчивалась первая ступень. Многие дальше просто; они шли… поступали в ремесленные училища, в технические училища и, в общем, дальше они продолжали учиться. Поэтому у нас к этому времени школа, в общем, сильно облагородилась. И поскольку, понимаете, основную часть, так сказать, двоечников и хулиганов «сдали» в девичью школу, бывшую девичью, а к нам перевели девушек. Но девушки, понимаете, они даже и… даже и не очень отличницы. Ну, обязательно давали одн[ого]-двух отличников туда, и сюда, и обратно, и нашего… одного из наших отличников — парня довольно гонористого — его, так сказать, «сдали» в женскую школу, он на следующий год вернулся все равно. Так и… когда нас… когда мы туда… Когда это всё произошло — вот тут возникли, действительно, такие проблемы, я бы сказал, семиотического свойства. Проблемы были в том, что… Ну, я говорю, что, значит, проблема номер один, которой не существовало раньше. Она имела имущественный характер. Школьная форма была в двух вариантах: из хорошего материала и из плохого материала; то есть они сильно различались по цене. То есть была из такой, ну, совсем дешевой… какой-то, я даже не знаю, как эта ткань называется, такая; она была потемнее цветом, какая-то жеваная, какая-то мятая такая и т. д. Вот эти гимнастерки; кителей из них вообще не шили, потому что это было невозможно.

[Я могу только сфантазировать: сатин?]

Нет, нет, не сатин, нет; это все-таки ткань толстая относительно; сатин — это тонкая ткань. Это была какая-то ткань типа… я не знаю… ну, типа какого-то… я даже не знаю, я не знаю… ну… Но это не сукно, понимаете, как бы так. А были вот какие-то, так сказать, ну такие более приличные, тоже не Бог весть что. Но они были такого вот… скорее голубоватого… голубовато такого… немецко-эсесовского немножко такого цвета [смеется], я бы сказал. Вот, они были… Из них были и кителя, и гимнастёрки. Были варианты: китель и гимнастёрка. Китель был вроде понаряднее, гимнастёрка вроде была, вот так сказать, попроще, но, кажется, это по цене не различалось. Соответственно, обозначилось… сразу стало видно, у кого… кто может себе позволить, а кто не может себе позволить вот более дорогую форму и т. д. Это первое. Второе — все эти фокусы, про которые я описывал раньше, значит; потому что мальчик, одетый по форме от начала и до конца — ну, это как в армии, видимо, понимаете? Это… ну, презренный человек. Он должен иметь что-то вот такое вот, так сказать, показывающее его какую-то вот вольность, какой-то его люфт в этой, значит, жесткой конструкции. Так что там всякое разное придумывали. Ну что там? — Какие-то значки какие-нибудь… Ну, че-то я не помню даже, но что-то придумывали. Это, значит, так. А с девушками… Ну, у парней… Да, конечно, причёски. Потому что, как бы там… Причёска, которая была вот у приблатнённых — это обычно чубчик, такой наискосок так срезанный такой чубчик, который, значит, там вот… Ну, ещё песня у Лещенко, помните? — «Чубчик, чубчик кучерявый, / Развевайся, чубчик, на ветру» — это из старого времени пришла, она, значит, вот так сказать, там осталась. Или чубчик, или что-то, так сказать, такое нейтральное; волосы пострижены коротко, но не наголо; и, значит вот… ну, то что называлось «под польку», так сказать, когда вот, значит, так это… здесь как-то немножко есть [показывает], а потом это дальше сходит на «нет», куда-то к затылку плавно… И появилась борьба с фасонными причёсками. Потому что седьмой класс, мальчишкам по 14–15 лет, они уже начинают как-то, так сказать, там и т. д., и вообще, хочется подать себя всё-таки как-то так, приличней. И вот, значит, это вот… с этим, конечно, учителя боролись, там, что длинные волосы. А длинные волосы приходили из другого лагеря — от стиляг. Стиляги были… они носили… у них были длинные волосы.

Трофейные кинофильмы, завезённые из Германии («Тарзан» и др.). Причёска а-ля Тарзан. Причёска «кок». Песенка на мотив «Буги-вуги» про кок и кока-колу

Значит, предыдущая фаза была — это волосы а-ля Тарзан. Это был фильм такой, очень популярный в конце [19]40-х годов; он послевоенный, ну, так называемый трофейный. Наши навезли очень много; они были отнюдь не немецкие, а в основном американские, но немцы их [нрзб. — 1:37:26] такой прихватили, наши привезли. И у нас ш[ел] целый ряд фильмов, которые назывались все одинаково — «трофейные — и среди них, них, по-моему, не было ни одного немецкого, на самом деле; были французские, итальянские, американские и т. д. Ну, довольно много было хорошего кино — мы в [19]40-е годы вот посмотрели тогда. И в том числе вот этот самый «Тарзан», по которому (нрзб. — 1:37:45) люди сходили с ума. Ну, это был как бы даже сериал некоторый; ну, там, я не знаю, четыре… серий там, кажется, много, там штук 12 их, по-моему, в подлиннике. Но к нам… до нас дошло, по-моему, серии четыре, допустим. Ну, там, значит, и сам Тарзан, и его возлюбленная Джейн, и их ребёнок, и обезьяна Чита и т. д., и т. д. Обезьяна Чита — это я не очень давно прочитал — что она… эта реальная обезьяна, которую там снимали, прожила вот до недавнего времени вообще, на самом деле.

[Ого.]

Скончалась, так сказать, недавно. И вот значит, этот самый Тарзан… ну, у него причёска была… хоть он человек дикий был, конечно, но причёска у него была отменная. Она была вот такая — вот, значит, так, это самое, туда [показывает]. И вот, значит, а-ля Тарзан… причёска а-ля Тарзан — вот это вот, значит, одна сторона дела. Другая сторона дела — прически были… значит, это некое такое, не знаю откуда пришедшее… это кок. Это вот такое вот, значит… как сказать? — вот так как бы оно, значит, волосы, а вот часть волос сверху — она, значит, вот так вздувается такой… ну, как вам сказать…

[Волной.]

Волной такой, вот так вот, вот, вот, вот [показывает]. Вот кок делался следующим образом: голову мочили, вот, потом брался… — а может, даже и не мочили, можно и без этого — брался носовой платок, он… вот он мочился, кажется… а может быть, нет… нет, ну, лучше, конечно, было голову намочить — это верней. Его, значит, скатывали шариком, плотным шариком, мокрым; человек причесывался, потом он счесывал вот спереди волосы вниз, клал этот самый платок, закидывал туда, надевал шапку и спал в ней. Вот это, значит, такой, так сказать, способ. Когда он просыпался — у него было, значит, вот это вот, то, что надо, кок.

[А вы не делали?]

Нет. У меня волосы были неподходящие, потому что… У меня волосы тонкие и не то, чтобы там… не то, чтоб недостаточно густые, но из них чего-нибудь сделать было никогда нельзя. Потом они у меня… так сказать, довольно сильно… ну, не то, что… не кудрявились, но, в общем, они такие были более волнистые, чем сейчас. Нет, это самое… нет, я не делал. Не потому, что я не хотел; у меня это просто не получилось бы. Но как делать, я знал, естественно; ну, всякий знал, все знали. Вот, эти самые коки. Вот была, между прочим, из того же самого… песня переиначенная «Буги-вуги»:

«Не ходите, дети, в школу,

Пейте, дети, кока-колу…

— (мы никогда не знали, что такое кока-кола и её не видели, естественно, но мы знали это слово) —

Не учите вы уроки,

Завивайте, дети, коки.

Не забудьте, загляните,

Мюзик-холл на каком-то стрите», — не помню, каком.

[Этот тот вопрос, который я… на каком стрите?]

Мне хочется сказать «на Бе[й]кер-стрите», но вряд ли, хотя вот…

[«Уолл-стрите»?]

Нет, нет, нет. Вот не «Уолл-стрите» точно абсолютно, потому что… Нет, потому что Уолл-стрит — это было знаковое выражение, которое обозначало, так сказать, определённый символ американской, так сказать… там бизнес, там как-то вот…

[Ну, финансовый…]

…финансовый и т. д. Ну, что такое «дядя с Уолл-стрит» — это мы знали с детства, это мы по карикатурам в «Крокодиле», по, так сказать, «Кукрыниксам» и т. д. Поэтому Уолл-стрит — точно нет. Ну, вот какой-то там «стрит», но какой — я не знаю.

[Но это было явно англоязычное название улицы? точно, да?]

Да, английское, конечно. Точно, абсолютно точно, да.

[Потому что вот эта вот история, кажется, что Пешков-стрит, которая растиражирована в последнее время ровно после фильма «Стиляги» — видимо, это выдуманные вещи. Не существовало Пешков-стрит вот в таком…]

Нет, вот я помню, что там какое-то стояло… ну вот, мне хочется сказать «Бе[й]кер-стрите», но это, скорее всего, идет всё-таки из Конан Дойля. Ну, может быть, и «Бе[й]кер-стрит», я не знаю там чё, да и может быть, там и не было устойчивой какой-то одной формы, может быть, и так.

Улица Горького (современная Тверская) — «Бродвей». Студенческая улица. Можайка — плохие места. Комната подруги приятеля (Светки), жившей на Студенческой

[А Можайка-Брод — вы не слышали такое выражение?]

[Нет], я его не слышал.

[Вот, собственно, это Николай вот о чём рассказывал, что стиляги в основном гуляли именно по Можайке, и, собственно, вот, Можайка-Брод как эта улица прогулок.]

Нет, этот са… Нет. Нет, нет, нет. Улица Горького у нас была, которая именовалась… американская какая-то… господи боже, что у меня сейчас с головой… как это называется? такая главная модная улица… в Нью-Йорке.

[Я в Нью-Йорке не был]

Нет, я…

[Парк?]

Не, не, не, не, не. Я вспомню. И, значит, её так и называли…

[Бродвей…]

Да, Бродвей, Бродвей, Бродвей, да. Её называли «Бродвей». Там ходили, значит… вот там гуляли, там ходили стиляги — вот в моё время то, что я помню. На Можайское шоссе мы не очень ходили. У нас была такая вот мифология, что Студенческая улица, Можайка — это, вообще говоря, плохие места. И надо сказать, что то… вот, так сказать, у меня была… вот мой приятель Митька — но это позже, естественно — работая на почтамте (он много где работал), на Кировской, на почтамте, и там — ну, грузчиком просто работал, он здоровый малый был — вот, он там завёл роман. И такой, так сказать, такой длительный роман с довольно колоритной девкой такой. Ну, знаете, вот она, ну вот, годилась бы для какой-нибудь, я не знаю, там, Козетта, Фантина, так сказать, из этих самых… Вот, оторва такая. Но колоритная: в веснушках, Светка такая была, ну, просто «ой»! Вот она жила на Студенческой. Я помню, что как-то мы к ней пришли, не помню зачем; так особенно мы к ней не ходили. Они какое-то время жили вместе, на даче, она там это самое… Всё это было там отдельная история, довольно забавная, но, в общем… Это вот… какой-нибудь [19]57 год, примерно так что-нибудь. И он уже был-то… нам всего там сколько… Да нет, может, и немножко позже все-таки. Нет, ей-богу, [19]57-й, [19]58-й, [19]59-й — ну где-то в эти вот годы. И вот я помню, что… помню её комнату; это полуподвальное было помещение, значит; ну, там мать у неё была, ну какая-то простая женщина, так сказать, из таких вот работников, ну, типа дворничих, не дворничих, или продавщиц — не помню. Ну, в общем, так сказать… И комната была длинная, и в конце этой комнаты стояла… почему-то была какая-то такая как сцена, такая при… ну, пол был приподнят как вот… буквально как сцена. И там стоял огромный альков такой, то есть вот большая кровать. И вот вся эта ниша была уклеена фотографиями из журнала, значит, так вот, вот изнутри, так сказать, так, по стенкам. Это как-то я до сих пор вот помню, как это выглядело.

Летнее времяпрепровождение на даче в Измалкове. Катание на лодке

И потом, значит, когда вот мы на даче ж[или]… это вот около… в Измалкове, около Самаринского пруда там, ну вот, в Переделкине, которое я уже упоминал как-то. Где мы прожили с [19]55-го по, наверное, [19]62 год мы снимали дачу там, в этих местах, в этой… вот там именно. Ну, дача — это отдельная история и, значит, наши эти самые сидения у пруда, и игры в карты, и купание бесконечное… Вот: «Как, на спор переплывем?» На спор туда-назад, на спор и т. д. — Всё на спор — ей богу! И катание на автомобильных покрыш… на автомобильных камерах надутых. А потом нас однажды… мы лодкой даже где разжились — не помню. Как я это помню, однажды мы в эту лодку загрузились чуть не вшестером; она, вообще, двухместная была. Ну, тут, поним[аете], выпили и чё-то [при]шло нам ночью… идея, что надо покататься по пруду. Как-то мы сели, уравновесив друг друга [смеется], так сказать, по этим надутым бортикам, немножко отчалили, но всё время вздрагивая и хватаясь друг за друга [смеется], и в конце концов, конечно, перевернулись.

Молодёжные компании на Студенческой. Блатной парень (внешний вид, песенный репертуар)

Так вот, значит, там… и вот там, я помню, что к Светке этой вот, со Студенческой — Светка со Студенческой — к ней приезжали её приятели…. приятели… и подруга такая… такая подруга… И приятель такой, я помню, вот какой-то — он там не один, они приезжали целой компанией — я помню вот этого… ну, это был блатной парень, вот по-настоящему так, я помню его. Я забыл, как его звали; он был сильно татуированный. Ну, поскольку мы купались, и там в трусиках все ходили, в плавках там ходили на берегу, я помню у него вот эти звезды на коленях татуированные, на груди, на спине — в общем, всё как надо и, в общем, очень соответствует, как я сейчас понимаю. Ну, он такой, с неброским лицом, такой, в общем, и т. д., и с гитарой. Вот от него я помню несколько песенок, так сказать, тоже вполне таких песенок нейтральных. Он пел «На бульваре Гоголя клёны опадают…», хорошо пел. Ну, в такой блатной манере, но вполне хорошо. Потом почему-то он пел это самое… стихотворение Маршака «Старуха, дверь закрой», вот эту вот балладу эту самую; она, оказывается, поётся; я как-то вот от него это только услышал. Ну, ещё какие-то песенки. Ну, так… не злоупотреблял как-то блатным репертуаром особенно, хотя что-то было. Так что вот… Да, с чего я Светку-то вспомнил, я сейчас забыл…

[Студенческая.]

Прогулки компанией в центре Москвы. Лыжные прогулки в Переделкине. Ощущение «своей» территории

Да вот я вам говорю Студенческая, поэтому у нас она пользовалась… вот это вот… как бы, этот район… Потом, вы знаете, я уже вот как-то, по-моему, говорил: была какая-то странность, которой… объяснение которо[й] я не вижу до сих пор. Ну, если взять время моего вот, как сказать… ещё доуниверситетское, но уже вот какое-то позднешкольное такое. Ну, я же в университет ещё не сразу поступил, через два года; там я работал тогда. Вот, это где-то такое, ну, видимо, там какое-то… вот вторая половина [19]50-х годов, когда мы там — ну, как сказать, уже не подростки, даже уже юноши, значит, девушки уже девушки и т. д. — мы гулять ходили, ну, обычно в тёплое время, но и не только в тёплое и т. д. Компанией некоторой такой вот, действительно, нарываясь часто на конфликты, иногда и не нарываясь на конфликты, ну и т. д.; в общем, всё было; иногда в милицию попадая в конечном счёте со всеми этими, так сказать, историями. Но мы ходили, мы гуляли, и что меня вот сейчас, так сказать… сейчас это является некоторого рода проблемой, которой я не умею приискать какого-то внятного объяснения (то есть какие-то есть) — это то, что зона нашей прогулки была чётко очерченным квадратом, одну сторону которого составлял Арбат (то есть это если спиной к центру встать — левая сторона Арбата); другую сторону которого составляла набережная (значит, это от Крымского моста и до Большого… и до Каменного, собственно, ну да); третью сторону — это был Гоголевский бульвар; и четвёртую — Садовое кольцо (ну вот, от Смоленской площади до Парка культуры, ну, до набережной, практически, до Крымского моста). Мы никогда не выходили за эти пределы. У нас не было никаких договорённостей. Мы никогда не говорили: «Нет, туда не пойдём». Мы просто туда не ходили, притом что, ну, в своей такой повседневной, обиходной, дел[овой] какой-то жизни мы сто раз туда могли пойти, перейти Арбат на другую сторону, пойти туда в магазин, ну, или, скажем, там, надо было бы там мне за чем-нибудь идти — ну, мало [ли] чё там было вообще, по ту сторону, так сказать, Арбата, много чего. Это не ощущалось как нарушение границы. А вот когда мы выходили компанией — мы никогда не переходили этих… вот этих рубежей. Притом, что если там набережная — понятно, там ее не перейдешь… Ну, Садовое кольцо — довольно всё-таки широкая оживлённая улица, надо там пойти в переход, дождаться, перейти и т. д. То, что касается Гоголевского бульвара — чё там перейти? — там вообще смешно. А уж Арбат — вообще, так сказать, никаких проблем. Никогда. Только вот в этом квадрате — он довольно большой. И вот это была освоенная… это была наша территория. За этим стоит какая-то, видимо… какое-то… какие-то психологические какие-то элементы, которые заставляют, так сказать, задумываться, что человек ощущает как границу, что человек ощущает как свою территорию, в каких ситуациях он может уйти и не может уйти. Впоследствии — я помню, уже в Переделкине — я поймал себя на том, что, значит, зимой, выходя на лыжах, я хожу в каком-то квадрате тоже. Причём в этом квадрате мне было тесновато, потому что это было с одной стороны… ну, понимаете, одно дело, когда гуляешь просто так, ногами, а другое дело — на лыжах: ну, что там — пробежался и, собственно, всё: упёрся в Минское шоссе с одной стороны, в Киевскую же[лезную] дорогу с другой стороны, ну и т. д., вот как-то так… Притом что выйти в лес, который вёл в сторону Внуково — через дырку под… ну, под этим самым… под железной дорогой, в насыпи — никакого труда не составляло. Почему-то нет. Потом, наконец, я вышел. Освоив ту… тот лес, я дальше не ходил через следующее шоссе, которое там огораживало этот лес, хотя это можно было сделать. Никогда вот. И с Катькой, которая была подростком в это время, и мы с ней ходили, я помню, как я говорю: «Ну, Катька, ну, давай, — говорю, — пойдем на ту сторону всё-таки, ну, сходим туда, посмотрим, чё там». Мы вышли. Ну, там ничего — посёлок, лесок. Прошлись немножко. Потом Катя говорит: «Пап, пойдём назад». Ей было некомфортно вот. И я это понимал. Никакой реальной ни опасности, ничего, вот понимаете? Вот чужое место было.

[Неосвоенное…]

Неосвоенное чужое место, да. Это вот так вот. По этой причине мы на Студенческую не ходили; мы не ходили в ту сторону, туда; это было не наше место.

Ведомственные дома (писательский дом в Лаврушинском переулке, здание МИД на Смоленской пл.). Барачные районы (дорогомиловские бараки и др.). Кооперативные дома. Стоимость квартиры, машины, дачи

[Но и они не ходили, наверное, ватагами к вам?]

А они не ходили, видимо, сюда, я не знаю… Это было абсолютно чужое… У нас, как я понимаю, что это, скорее всего, может быть, не без некоторых оснований… там было, так сказать… Вот вы спрашивали вначале, было ли какое-то такое социальное, имущественное и прочее? Я думаю, что на всю… на всю Москву было, видимо, несколько — очень небольшое количество — не кварталов, не улиц — домов, которые были построены… Ведомственные дома. Вот они, видимо… Ну вот, скажем, в Лаврушинском переулке писательский дом. Ну, это вполне определённое место, всем известное, всем понятное и т. д. Ну вот, скажем, там, на Смоленской площади дом вот, ну, в которой входит метро вот этой вот Филёвской линии как бы; раньше-то это был павильончик, а сейчас — прямо туда. Этот дом строили… его строили вроде… его строил… строило МГБ и… Ну, во всяком случае, вот мой приятель, отец которого был офицер этого самого… и сосед мой по квартире по старой, он был полковник этого ведомства — вот, они туда переехали, и, по-моему, этот дом им, в общем… в основном принадлежал им. Ну, вряд ли все они… Ну, там… Это же было очень большое ведомство. Я не знаю, связано это как-нибудь или нет, но у нас на глазах строилось вот то, что сейчас является МИДом — вот эта высотка на Смоленской площади. У нас — когда мы жили ещё у Веры Николаевны Клюевой, о чём я рассказывал в прошлый раз — у нас окна шестого этажа выходили на эту стройку, вот как бы, так сказать… ну, там, через какое-то расстояние, и как возводился вот этот вот, так сказать, там… это было очень интересно: горели огоньки и т. д. … как этот каркас превращался в дом, огромный, гигантский каркас. Так ведь это-то строили заключённые. Мы тогда этого не знали, и это всё было окружено полузабором, естественно, там ни войти, ни подойти даже было, ничего нельзя.

[Нрзб. — 01:56:10,890] стройка.]

Это была… Дак и все высотки строили, как я понимаю, так сказать, эти самые… ставили [строили?] заключённые. И это стройка, которая принадлежала… которая шла по ведомству, так сказать, Лаврентия Павловича, так вот. Так что… Но связано это с этим или нет — я не знаю, может и нет. А в остальном, конечно же, всё было страшно перемешано, и, в общем, в этом смысле Москва по населению была довольно гомогенной. В большой степени… Нет, ну, конечно, были рабочие кварталы. Скажем, например, там, вокруг ЗИСа… ну, ЗИЛ завод этот самый вот… завод имени Сталина, потом имени Лихачёва, вот этот самый, который…. вокруг которого целый город и т. д. — понятно, что там селились, видимо, какие-то… селили там своих людей и т. д. Были… Ещё в это время и довольно много было барачных районов. Это вот ровным счётом на том месте, где сейчас стоит вот это самое здание… — как это называется? это что там такое?

[Где?]

Ну, это бывшее здание СЭВа… там мэрия была, на набережной.

[Это на Шевченковской?]

Которую штурмовали… «Белый дом»-то вот, господи, вот этот.

[Шевченковская набережная, да? На обратной стороне?]

Да, да, да, да, да, да. Да.

[Ну, район через реку называется Дорогомилово, дорогомиловские бараки.]

Это где вот… — подождите — где «Украина» там вот это? Нет, нет.

[От Киевского вокзала недалеко.]

Нет. Да, да. Нет, это по нашу сторону, вот скажем так, по сторону центра, внутреннюю сторону вот этой самой набережной, вот это.

[Ну да, вот это вот и есть]

Вот этот вот район…

[По-моему, вот так и называлось — «дорогомиловские бараки», только почему? Потому что Дорогомиловский — он, с другой стороны, конечно, да.]

Да. Так это был… Это был район вот… он от… если идти там… если от Красной Пресни, скажем, от Краснопресненской, от Пресни, от улицы Пресни вниз, вот так сказать — это был сплошной район бараков. И вот от Краснопресненской заставы до кладбища стояли эти самые, мрачные такие, двухэтажные в основном дома; у меня там даже знакомые кто-то жили. Вода была на улице; ну, туалеты, возможно, внутри — это я не помню. Вот, и такого было много, понимаете? Там, конечно, тоже всяк[ие] могли жить, но в основном там жила, конечно, скорее всё-таки не интеллигенция и не… Скорее это какой-то жил рабочий люд, так сказать, как-то туда… возможно, что там вчерашние какие-то выходцы из деревни всё-таки… ну, не вчерашние, а позавчерашние, но, в общем, это вот результат таких вот заселений, индустриализации и формирования такого московского проле… рабочего класса, вот это вот. Которые потом вот при Хрущёве… они, наконец, были расселены и получили нормальное жильё. Масса народа жила в бараках в это время. Это, конечно, было, в общем… в достаточной степени имело свои социальные, конечно, так сказать… социальные характеристики. Расслоение в этом — очень тоже слабое, но всё-таки расслоение — началось тогда, когда начались первые кооперативы. Они не первые были, на самом деле; были до войны ещё кооперативы. Но вообще, вот когда началось большое кооперативное строительство, когда начала Академия отстраивать свои, так сказать, районы вот эти самые — там вот, в районе «Академической», «Профсоюзной» и т. д. — вот это и сейчас видно, что эти районы отличаются как бы, скажем, там, по составу и по, вот…

[Один из первых кооперативных домов это же… ну вот, построены были чуть ли не в тридцать каком-то четвёртом году, там, тридцать пятом?]

Да. Ну, эти кооперативные дома — они уже давно, так сказать, не кооперативные, они давно смешались с тем, что было. Это вот как раз в Потаповском переулке, где жили Ирка и Ольга Всеволодовна, это был кооперативный дом [19]30-х ещё годов. Но это уже давно, так сказать, отошло. А вот когда кооперативные дома стали строиться действительно в большом количестве, их стало много — кооператив стал доступен. Это стоило… Ну, то есть нужны были деньги на это, но, вообще говоря, это… — ну вот, мы никогда не могли себе позволить — но, вообще говоря, довольно многие всё-таки это могли, накопив деньги, так сказать, построить.

[Но это несопоставимо с сегодняшней ситуацией?]

Ну что вы! Нет, это совсем другая… Вообще, сопоставлять очень трудно…

[Нет, нет…]

…Потому что там масштабы другие, другие…

[Мой-то недавний опыт и поэтому это всё…]

Да, да, да, да, да. Нет, нет, нет. Это было… — ну как бы это сказать. Я не помню: по-моему… ну, например, вот мне кажется, примерно так, что, скажем, что небольшую дачку можно было купить за… — ну, такой финский домик, так сказать, такую небольшую, такую одноэтажную, терраска, три комнаты, например, и т. д. — тысяч за 20, например. Так вот. Нет, это совсем не те 20 тысяч, это совсем, совсем другое.

[Ну, понятно, конечно.]

Автомобиль стоил дороже, пожалуй, или примерно столько же — вот, я бы сказал, что это примерно так. Ну, и квартира, первый взнос — это примерно столько же, понимаете? Это всё вот примерно одна… вот так вот. Сейчас это несопоставимо, а тогда это было более-менее сравнимо. Ну, притом, что, конечно, ни с какими зарплатами, так сказать, простого человека это не согласовалось никак. Автомобиль — ну как вот? — вот я знаю, как люди покупали автомобили. Они уезжали на север, там, где большие надбавки; и, заработав там, они покупали себе автомобиль, квартиру, дачу — три вещи, которые, так сказать, можно было себе позволить таким образом. За границей работы… ну, как за границей? — в Монголию, скажем, или ещё куда-нибудь, кому свезло; это очень было, конечно, трудно получить такую работу. Вот, таким образом, как-то вот накопив… Ну, или какой-то слой богатых людей, которых было очень мало, и богатыми они были очень условно. То есть, я не знаю, какие-нибудь деятели искусства, ну, какие-то элитные части их, потому что, вообще…

[И гонорар…]

…в среднем это… Поверьте, я прожил в литературной семье; в основном это была тоже очень бедная жизнь; с очень случайными, нестойкими заработками и т. д. Это всё называлось стабильность; то есть сейчас называется стабильность. Ну, как вам сказать, это стабильность… стабильность абсолютного и практически безальтернативного убожества, в общем, так сказать, так вот. Ну, вроде с голода не помрёшь, вот так вот. Хотя, вообще, на самом деле, голод у нас бывал периодически. Было голодно и после войны, но после войны — тут что скажешь? — там это уж… это отдельные обстоятельства. Так что есть всё время хотелось, это я помню по детству. Ну, голода в точном смысле слова, конечно — такого, как на Волге, такого, как на Украине — такого, конечно, не было. Но, конечно, так сказать, так… Вот, да. [Задумчиво.] Да, да, да. Ладно, пожалуй, давайте…

[Хорошо, давайте закончим, Сергей Юрьевич.]

Пожалуй, давайте закончим, действительно, я немножко уже устал.

[Окончание разговора, объявление даты записи — 17 апреля 2015 г. (встреча вторая)].